Тува занимает первое место в России по числу установленных погибших на войне на душу населения. Значительная их часть приходится на сформированную в 2015 году в республике 55-ю отдельную мотострелковую бригаду, известную под неофициальным названием «Черный барс». Даже обладатели мирных специальностей охотно в нее записывались — там предлагали зарплату до 60 тысяч рублей, значительные деньги по меркам беднейшего региона страны. Устроился в 55-ю бригаду и Айдыс, сын Настасьи (оба имени изменены). Он получил высшее образование, но найти работу по специальности не мог. Контракт решил его финансовые проблемы, Айдыс даже взял в ипотеку квартиру в столице республики.
Служба его устраивала. Особенно Айдысу запомнились миротворческие миссии в Киргизии и Казахстане, когда он впервые побывал за рубежом. В начале 2022 года бригаду отвезли в Беларусь — якобы на учения. Айдыс каждый день звонил домой. Когда звонки прекратились, а всюду заговорили о «спецоперации», мать заподозрила неладное. Начала переживать, молиться.
Оказалось, бригаду Айдыса отправили в Украину. Перед этим у солдат отобрали телефоны и паспорта. К счастью, уже весной сын вернулся домой — его отпустил командир. Хотя Айдыс пробыл на войне недолго, этого хватило, чтобы стать ее противником и впоследствии убедить в этом мать. На предложение что-либо сказать украинцам он долго молчит, а затем тихо произносит: «Слов не хватит…».
Специально для «Черты» журналист Владимир Севриновский побеседовал (отдельно) с самим солдатом и с его матерью. В первый день Айдыс не мог говорить из-за шока от объявленной мобилизации и перспективы принудительного возвращения на фронт.
Рассказ солдата
Мы 28 февраля заходили [в Украину] через Беларусь, двигались в сторону Чернигова. Наши руководители сами не верили в происходящее. До последнего. За Донецк, Луганск я не знаю, но что мы под Киевом делали — никто даже не объяснял.
Нам говорили, авиации нет у противника — быстро пройдем. Говорили, что в Чернигове бабушки-дедушки встречают, солдат кормят. Но в ходе марша до [села] Ягодного [Черниговской области] мы никого не видели. Только цыгане на «Жигулях» катались. Все как вымершее было. Да и цыгане сами по себе, ни привет, ни здрасьте.
С ВСУ мы [вплотную] не сталкивались. В основном, артиллерия работала. Пока били по ним, наши колонны продвигались.
Отсутствовала связь между подразделениями. Друг по другу ебашили. 74я [отдельная гвардейская мотострелковая бригада] запустила свой беспилотник, а мы без понятия. Думали, он украинский, сбили. Потом офицеры орали: «Последний беспилотник ебанули! Вслепую мы, что ли, будем продвигаться?» Они наши тоже сбивали. Пока до других докричишься — «Не стреляйте, свой!» — проходит время, и уже поздно.
В Ягодном сначала пусто было. Три дня [в начале марта] стояли, потом украинцы начали из подвалов вылазить, бежать в сторону школы. Там убежище.
Мы сперва в «Уралах» (грузовых автомобилях повышенной проходимости), в основном, спали, но как мины начали прилетать, пацаны стали окапываться, заняли дома, чтобы от осколков укрыться. Зашли почти налегке — «Тигры» (армейские внедорожники), «Ноны» (советские самоходные артиллерийские установки 2С23 «Нона-СВК»), а нас там встретили танки. Три дня бой был. Мы со своими 82-миллиметровыми минометами вообще ни о чем были, пока 120-е не подъехали. Тогда стало нормально. А так никакой корректировки. Порой свои накрывали.
Еда была на малое время рассчитана. С сигаретами трудно, чай курили пацаны. Противник колодцы сделал непригодными, химикам пришлось обезвреживать. Пока одни за водой ездили, другие стреляли, вызывали огонь на себя. Противник и с тылу оказывался, со спины обстреливали.
Двухсотых отправляли, раненых, и командир мне сказал — езжай отсюда. Как мы будем твоей матери в глаза смотреть (возможно, потому что был лично с нею знаком и знал, что семья небольшая — «Черта»). Отработаешь в части. Мы уехали, потом [по рассказам] стало жестче: из 12 «Уралов» 6 сгорело. Пацаны сами себя обеспечивали необходимым. Квадрокоптеры покупали, чтобы вслепую не идти в сторону противника (летом, после описанных событий, квадрокоптеры, продукты и предметы первой необходимости для бригады покупали жители Тувы, о чем сообщается в открытых источниках — «Черта»). Народу много уволилось, сейчас [новых бойцов] подписывают на контракт от 3 до 11 месяцев. Мне в части, в Туве, сказали — или увольняйся, или [отправляйся обратно и] воюй дальше. Я уволился: умирать не хотелось, мотивации не было. Как и у многих других. Тувинцы, наверное, уже все поняли, только некоторые признаться себе не хотят.
Рассказ матери солдата
Сперва они [солдаты] не сообразили, что началась война. Сын рассказывал, что увидел первых убитых, когда зашли в село Ягодное. Одного гражданского, в одеяло завернутого. И наш парень, с его роты, «двухсотый».
В селе они по очереди охраняли друг друга, а потом, говорит, наплевали на все, даже без охраны спали. Ни телефонов, ни связи. Бани не было у них. Еды иной раз тоже. Солдатский паек, один на несколько дней. Тувинцы, парни наши, молодцы, искали выход. Конь ходит — приходилось, говорит, заваливать. Хорошо, что плитка еще была, которую брали на учения. На ней готовили еду. Мешок картошки раздобыли. Куры бесхозные. Население-то разбежалось, а они остались. Сварили курицу, он ел и боялся: вдруг отравленная?
Страшно было. Они колонной едут, например, украинцы сразу по середине залп — и на заднюю часть все силы направляют, бомбят. А боевых действий больших не было. Только обстрелы.
Весной сын позвонил и сообщил, что вернулся в Россию. Я, видимо, молилась так сильно, что командиры услышали, отправили его домой вместе с «двухсотыми» и ранеными. Повезло. [В Украине у них] даже понятия такого не было, чтобы отказаться [от контракта]. Иначе многие бы так поступили. Другие его сослуживцы тоже возвращались [в Туву] и расторгали контракт. В 55-й бригаде до начала войны служили 1300 человек. Его знакомый сказал, что из них четверть осталась — кого-то убили, остальные отказались (независимых подтверждений этой информации нет. По оценке движения «Новая Тува», расторгли контракт от 200 до 600 тувинцев — прим. ред.). На их места набирают новых контрактников.
Поначалу отказников называли предателями, говорили, что они не мужчины. Но когда отказы стали массовыми, мнение потихонечку изменилось. Отказникам специально создают такие условия, чтобы вынудить опять ехать в Украину. Они на работу устроиться не могут. Безденежье, а у людей кредиты. Нам с весны не могут из Минобороны прислать справку о доходах, а без нее банк не дает отсрочку по ипотеке. Некоторые в тайгу идут за орехами, другие на пилораму, на низкие работы, но это же копейки! А в хорошие места их не берут. В силовые структуры дорога закрыта.
Про боевые им сказали: 53 доллара в сутки доплата — и все. 53 тысячи [рублей] у него зарплата, а получил он в итоге всего 60 или 70 тысяч за тот месяц. Некоторым сослуживцам даже за ранение денег [пока] не перечислили.
С тех пор, как сын вернулся, он против войны. Поначалу, когда он только приехал с Украины, даже я его не понимала. Нас же зомбировали пропагандой. Он рассказывал: «Мама, нормально там все [живут], в Украине!». Я подумала: сын же мне всегда правду говорит! Стала залазить в Интернет, листать, читать. И просветление на меня сошло. Сама захотела знать и понимать, почему мой умный образованный сын одно говорит, а Москва другое.
Сначала я боялась [посттравматического расстройства], оберегала его. Но, вроде бы, все нормально. Только жмурится иногда, словно спрятаться хочет. Видимо, последствия обстрелов, переживаний. Конечно, нервная система нарушена. Но вспыльчивости и агрессивности нет. Только сильно возмущается, когда люди поддерживают войну.
У него в Кызыле квартира, но он сказал: «Мама, я лучше буду у вас. Там друзья станут заходить, чтобы помянуть [убитых товарищей]. Я сопьюсь». Много же погибло сослуживцев. Я говорю: давай, сыночка, точно! И мне спокойнее, и он спокоен.
Тувинцы относятся к войне по-разному. Все зависит от воспитания. Многие считают, что мужчины должны воевать. Большинство уверено, что Украина — это территория России. Доказывать им что-то бесполезно. Хотя мы спорим так, что нас за это могут арестовать. Мне-то ладно, терять нечего. Сына жалко. Думаю, люди поймут только тогда, когда их это [прямо] коснется. Когда близкого позовут на войну. А так они считают, что можно пока сидеть тихо. Думают, если будут молчать, обойдется.
По мобилизации кто-то идет спокойно и призывает не сеять панику, кто-то прячется. В бригаде, говорят, кипеж был. Но большого волнения нету, в Кызыле тишина. Не знаю, как собираются сотни тысяч мобилизованных обеспечивать. Сын говорил, и сейчас только треть вооружения новая, остальное старое.
Некоторые сами говорят родным: «Иди, воюй на Украину!» Скорее всего, деньги нужны. Была бы возможность, они бы мирно зарабатывали. Но такая финансовая политика у Путина, он людей в финансовую кабалу загнал, чтобы им деваться было некуда. Чтобы кредиты погасить, они едут воевать, убивать людей. А если человек погибнет, говорят: зато семья получит деньги.
У украинцев я хочу попросить прощения. Когда началась эта «спецоперация», я действительно верила, что там нацисты. Слепа была. Мне стыдно за нашу страну. За армию стыдно. Россия капитально виновата. Раньше была Великая Отечественная война, а сейчас Великая Захватническая. Я в соцсетях группу веду, размещаю там ролики против войны, скидываю информацию, чтобы люди просвещались. Подписчики все понимают. После мобилизации их число резко выросло. А скинула эти ролики в другую группу, чтобы народ одумался, на меня такой лай подняли, и обматерили, и припугнули статьей…
Я хочу, чтобы люди не молчали, чтобы начали что-то делать для восстановления порядка в стране. Хочу, чтобы народ проснулся! Есть, конечно, понимающие люди, но не хватает объединения. Толчка. Хотя мобилизация эта частичная уже дала толчок, чтобы шевелиться. Дальше надо что-то делать, чтобы наших детей не посылали туда умирать. И чтобы украинцы не умирали тоже.
Автор благодарит Эреса Кара-Сала и движение «Новая Тува» за помощь в проведении беседы.
