Новое поколение русских националистов сегодня
«В украинский политический проект включили русских, которые не должны были находиться там. Я считаю, что границы должны быть справедливы: нужно включить Новороссию в состав России», — так Роберт Райт, блогер, который называет себя русским националистом, объясняет в разговоре с «Чертой», почему 24 февраля он поддержал вторжение России в Украину. В своих соцсетях он поддерживает максимальную подвижность границ российского государства, призывает москвичей и петербуржцев скупать недвижимость в Херсоне и выступает против прекращения мобилизации, называя его предательством. «Отношусь стоистически. Пришлют [повестку] — [значит] пришлют. Это обязанность, это не желание», — объясняет он журналистке Лизе Лазерсон, почему не отправляется на фронт добровольцем.
Райт родился в Соединенных Штатах в 2000 году, его отец — американец, мать — русская. В интервью блогер подчеркивает, что с американцами его не связывает ничего, кроме имени — сам он себя считает русским и говорит, что всю сознательную жизнь считал себя частью именно русскоязычного социума. Во время своей учебы на экономическом факультете во ВШЭ в 2019 году Райт создал правую организацию «Русские демократы», главная цель которой — создание русского национального государства. На своих страницах в соцсетях движение призывает не принимать мигрантов из Центральной Азии и Южного Кавказа и выступает «против пораженчества во внешней политике».
Война с Украиной сблизила взгляды двадцатидвухлетнего Роберта Райта с официальной позицией Кремля: «До 24 февраля я думал, что наша власть недостаточно решительна, слишком интегрирована в мировое сообщество и никогда не пойдет на решительные действия по защите русского населения и тем более на большую военную операцию. Теперь мое отношение изменилось — власть удовлетворила некоторые требования о защите русских на Украине».
По мнению блогера, украинские элиты зависимы от НАТО и ЕС, а большинство жителей страны обмануты ими. В будущем, считает Райт, они поймут преимущества, которые может предложить Российская Федерация, а новые поколения будут учиться по «новым образовательным программам». Блогер говорит, что «спецоперации» можно было бы избежать, если бы в 2014 году Россия была бы более «решительна»: «В 2014 году Путин был очень популярным политиком среди народа Украины (в 2009 году к Путину положительно относились 59 процентов украинцев, в апреле 2014 года эта цифра упала до 11 процентов, говорил социолог Михаил Мищенко в интервью Радио «Свобода», — «Черта»), поддержка была очень высокая. Если бы тогда Россия ввела, условно, сто тысяч войск, такая армия быстро подавила бы все сопротивление в Киеве или во Львове». По мнению Райта, тогда часть Украины вошла бы в состав России, а Западная Украина стала бы ее «сателлитом»: пусть и отдельным государством, но «ориентированным на Россию».
На выборах в Мосгордуму в 2019 году Роберт Райт был в команде самовыдвиженца Романа Юнемана. Политик учился на факультете мировой экономики и политики во ВШЭ и, как и Роберт Райт, состоял в «Русском братстве» — студенческой организации правого толка. Юнеман позиционирует себя как оппозиционного политика, но, как и Райт, в своей риторике часто совпадает с кремлевской: в феврале 2022 года Юнеман поддержал присоединение ЛНР и ДНР к России, а в июле на своем YouTube-канале опубликовал видео о притеснении русского языка в Украине. В день начала войны политик назвал полномасштабное наступление ошибкой, при этом отметил: «Желать поражения своей стране даже если она не права — нельзя». В октябре москвич занялся «большой гуманитарной миссией» на территории ДНР.
Как русский национализм разделился в мнениях по украинскому вопросу
В своих публичных выступлениях Владимир Путин часто говорит о том, что Украину искусственно создал большевик Владимир Ленин, а летом 2021 года он написал статью «Об историческом единстве русских и украинцев». Основная идея текста в том, что русские, украинцы и белорусы — наследники Древней Руси, а «украинизация» произошла из-за советской национальной политики, которая «навязывалась тем, кто себя украинцем не считал». В своей речи 21 февраля 2022 года Путин снова заявил, что Украину создали большевики, а Донбасс и Крым «втиснули в ее состав». Спустя три дня Путин выступил с новым обращением, в котором объявил войну с целью «демилитаризовать и денацифицировать Украину».
Журналист Андрей Лошак обратил внимание на сходство февральских речей Путина с риторикой националиста Егора Холмогорова: «Многие имперцы писали, что автор речи — Холмогоров, сам он опубликовал в ответ кокетливый пост, что „у Владимира Владимировича и без него есть понимание исторической логики“».
В 2007 году Холмогоров сформулировал идею «атомного православия» — одну из вариаций идей «русского мира», согласно которой для величия страны нужно скрестить православие и ядерное оружие, причем развитие последнего Холмогоров считает важной «духовной задачей» России. В 2014 году Холмогоров одним из первых предложил обозначать пророссийские протесты в Украине термином «Русская весна», с 2017 года стал обозревателем на телеканале «Царьград». С апреля 2021 года Холмогоров ведет программу «Егор Станиславович» на телеканале «Russia Today». В своем телеграм-канале публицист размещает посты о том, что «советская пропаганда навязала нам ощущение, что Украина — отдельная от нас страна». В сентябре Холмогоров начал писать об «уместности» применения ядерного оружия против Украины. По его мнению, капитуляция России будет «самоубийством русских как этноса и нации», поэтому ядерный удар — «оправданный шаг в случае военно-политической катастрофы».
Ему вторят десятки каналов с похожей риторикой. Среди них есть каналы, которые появились незадолго до или сразу после начала войны с Украиной, такие как «Обыкновенный царизм» или «Бульба престоловъ», в описании которого стоит фраза «Русская нацiя заслуживаетъ свою месть, а вы заслуживаете умереть». Проект «Под лед», который обозначает себя как «русское контркультурное медиа», с февраля 2022 года тоже поддерживает войну в Украине. В телеграм-канале проекта в числе закрепленных постов колонка о том, что «смерть Дарьи Дугиной — причина мстить бесчеловечному врагу».
Не для всех националистов война с Украиной стала поводом для гордости. Среди тех, кто не встроился в кремлевский дискурс — организатор «Русского марша», лидер трех запрещенных националистических объединений в РФ Дмитрий Демушкин, начинавший ультраправым скинхедом еще в середине 90-х годов. С 2014 года Демушкин последовательно выступает против боевых действий в Украине. Он считает, что сегодняшняя война не освобождает украинцев от фашистов, а только разделяет русских и украинцев — «самых близких нам людей, с которыми у нас практически нет культурных и этнических отличий». «Кремль, желавший уничтожить украинство, фактически сделал для него больше, чем Шухевич и Бандера вместе взятые», — говорит Демушкин «Черте».
В прошлом ультраправый и определявший себя как национал-демократ, ныне либеральный публицист Михаил Пожарский тоже открыто высказывается против войны в Украине. По его убеждению, у украинской нации есть собственная история и свой путь борьбы за свободу — и украинцы на этом пути прошли дальше, чем русские. «Легко представить себе, кто такой украинец без украинского государства — в Канаде, например, есть огромная община, объединенная вокруг этнокультурных символов. А вот отними у русских советские памятники, Девятое мая, любимую империю и прочие продукты государственной жизнедеятельности, что останется? Ничего. В этом и проблема», — рассуждает Пожарский.
На этом этапе «переделать украинцев в русских» с помощью пропаганды невозможно, добавляет он. «В рамках кремлевского мировоззрения в мире вообще очень немного настоящих субъектов, все остальные — в той или иной степени «проекты» и игрушки в чужих руках. В Кремле не понимают, как национальное самосознание может рождаться само, без вражеской агентуры и миллиардных вливаний на пропаганду», — отмечает публицист.
Часть русских националистов не просто признала украинский национализм, но и стала воевать на стороне Украины. Один из самых ярких примеров — бывший соратник Максима «Тесака» Марцинкевича Сергей («Малюта» и «Боцман») Коротких. В 2004 году он создал ультраправую радикальную неонацистскую организацию «Национал-социалистическое общество» в России, а в 2014 — получил украинский паспорт и стал командовать разведкой украинского батальона «Азов». С февраля 2022 Коротких публикует в своем телеграм-канале фото и видео с места боевых действий.
В том же формировании воевал (и воюет сейчас) и Алексей Левкин, тверчанин и создатель культовой национал-социалистической блэк-металл группы «M8l8th», поющей про «печи и смерти лагеря» для «детей Каббалы». Националиста Романа Железнова (Зухеля), еще одного соратника Марцинкевича, в 2015 году судили за участие в боевых действиях на Донбассе в составе того же батальона. В 2018 году в России его заочно осудили по статье за наемничество. Правда скоро Железнов испортил отношения и с украинскими правыми — в 2017 году его выгнали из «Азова».
Информационный проект более умеренных русских националистов в Украине «Петр и Мазепа», созданный 3 марта 2014 года, задумывался как франшиза российского «Спутника и Погрома»Националистическое СМИ, позиционировавшее себя как ресурс «интеллектуальных националистов», воспитавшее новую плеяду молодых сторонников правых идей (куда относят Юнемана и Райта), оппозиционное Кремлю до 2014 года, в ходе событий «Русской весны» активно поддержавшее аннексию Крыма и гибридную войну на Донбассе. В декабре 2021 года создатель «Спутника и Погрома» Егор Просвирнин совершил самоубийство в центре Москвы. и голос русскоязычных жителей востока страны, но после открытой поддержки «Спутником и Погромом» «гибридной войны» на Донбассе «Петр и Мазепа» полностью порвал с российскими националистами — и сейчас, в 2022 году, выпускает материалы с заголовками «Подыграть суициду [России]» и «Разрушать Россию правильно».
Директор информационно-аналитического Центра «Сова» Александр Верховский констатирует, что в 2014 году первый этап войны с Украиной окончательно расколол националистическое движение и уничтожил его силу. «Те из националистов, кто поддержали ЛНР и ДНР, стали совершенно неинтересны. Они говорили то же самое, что говорили по телевизору — кому нужна такая оппозиция? А те, кто поддерживал Киев, оказались под большим давлением от государства. Кроме этого, они испытывали очень серьезную фрустрацию: они себя мыслили, как авангард русского народа, а русский народ с ними радикально разошелся», — рассуждает Верховский.
Одним из тех, кто к 2014 году разочаровался в националистическом движении, был историк и бывший редактор журнала «Вопросы национализма» Сергей Сергеев. Сергеев рассказывает, что причислял себя к националистическому движению 30 лет, и за это время «модификации» его убеждений менялись вместе с тем, как менялась политическая повестка — от традиционалистского национализма в 80-х, через радикальный антилиберальный национализм 90-х к национал-демократическому направлению в начале нулевых.
После 2014 года Сергеев окончательно разошелся с этим направлением. Сейчас он соглашается с Верховским: «У русского демократического национализма не оказалось широкой социальной почвы. Все наши организации, в том числе „Национально-демократическая партия“, оказались кучкой интеллигентов, а сами по себе идеи демократического национализма не имели широкого отзвука в народной толще».
То есть, констатирует Сергеев, большинство русских, и националистов в том числе, оказались политически инертными, не готовыми бороться за свои права, и вписались в традиционную русскую модель «служивого народа» или «государевых людей»: «Это ориентированные не на борьбу за свои права, а на пассивное следование воле государя люди». В том числе, по мнению историка, это отразилось и в событиях после 2014 года — стало ясно, что власть может легко канализировать русские националистические настроения в область выгодной ей внешней политики.
В своей книге «Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия» Сергеев приходит к выводу, что говорить о русской нации в демократическом ее понимании невозможно в ходе всей русской истории. Некоторые зачатки, по его мнению, возникали в начале XX века, но каждый раз «они оказывались сметены логикой традиционной модели: государь и его поданные».
Каким был русский национализм после распада Советского Союза
Первой крупной ультраправой организацией в позднесоветский период стал национально-патриотический фронт «Память», основанный в 1980 году монархистом Дмитрием Васильевым. В большинстве участники движения поддерживали православно-монархические взгляды, к 1994 году идеология сместилась в сторону антисемитизма и ксенофобии. Лидер объединения Васильев критиковал социалистические и демократические идеи, и заявлял, что идеал «Памяти» — «Русь в виде православного царства». К началу 90-х движение разделилось на несколько разных организаций, в том числе из одним таких «ответвлений» стало «Русское национальное единство» (РНЕ) Александра Баркашова.
«Русское национальное единство» стало крупнейшей и наиболее системной националистической организацией в середине 90-х. Историк из Бременского университета Николай Митрохин считает, что популярность РНЕ связана с «ВДВ-субкультурой»: «Основатель РНЕ [Александр] Баркашов был инструктором спецназа и наложил тусовку русских националистов на корпоративную идеологию войск специального назначения, завязанную на русский национализм и милитаризм. Из аморфной структуры он довольно успешно смог создать дееспособную организацию, которая могла ходить строем, демонстрировать сплоченность рядов и зарабатывать деньги путем предоставления охранных услуг».
По словам Митрохина, РНЕ отошла от традиционализма «Памяти» или объединений в духе «Черная сотня» и стала скорее «квази-нацистской структурой». «На постсоветском пространстве были эстетически популярны нацистские униформы. Идеи нацизма были образцом некоего настоящего ядреного идеологического движения, борющегося за интересы нации. Это было сформировано в первую очередь советскими фильмами 1960-70-х годов», — считает Николай Митрохин. Среди таковых эксперт называет картины о глубоко законспирированных советских разведчиках в нацистском тылу: «Майор Вихрь», «Путь в „Сатурн“», «Щит и меч», «17 мгновений весны». В этих фильмах много экранного времени посвящено быту чинов Третьего Рейха.
Несмотря на эти настроения, политически «Русское национальное единство» все равно проиграло — для большой части постсоветского населения «игры в нацизм» оказались чрезмерны, поэтому прийти в реальную власть у РНЕ так и не получилось, говорит Митрохин. Вскоре начались проблемы и внутри организации — участники РНЕ стали бунтовать против лидера движения. Митрохин рассказывает, что низовых боевиков использовали в качестве дешевой рабочей силы: «Баркашов привлек достаточно много людей и вырастил их с низов. Но проблема была в следующем: он мобилизовал этих людей, объяснил им, что надо ходить строем, что «впереди серьезные бои за национальное „что-то“». Но шли годы, а боев не было. Многие низовые командиры поняли, что их эксплуатируют, и стали требовать больше доли и самостоятельности».
В 1995 году в офис РНЕ ворвались вооруженные люди и заставили Баркашова на камеру извиниться «перед всеми арабами, евреями, неграми» за радикальные высказывания и сдать нескольких соратников. Сам Баркашов обвинил в нападении спецслужбы. Николай Митрохин тоже считает, что нападение совершили сотрудники ФСО, а после инцидента всей деятельностью «Русского национального единства» плотно занялась ФСБ. «Вскоре после того, как организацией всерьез заинтересовались власти, РНЕ быстро развалилась», — говорит Митрохин.
Несмотря на закат «Русского национального единства», в ранние путинские годы идеи русского национализма набирали популярность. Но теперь не было сдерживающего центра в виде одного консолидированного движения. Бывшие участники РНЕ разделились на множество разных группировок: одни пошли в сторону православия, как, например, «Верховный Правитель» самопровозглашенной «Русской республики» Владимир Попов, другие в сторону альтернативных православных концепций (как сам Баркашов, принявший монашеский постриг в неканонической «Истинно-православной церкви», созданной бывшим полковником советской армии Леонидом Прокопьевым, — «Черта»). Третьи стали язычниками, четвертые слились с молодежными субкультурами правого радикализма.
«Сначала футбольные фанаты, потом мелкие неонацистские группировки получили и учителей, залы для тренировок, где их учили ножевому бою. Из этого вырос феномен русского националистического по духу, неонацистского по формальной идеологии движения наци-скинхедов, — объясняет Николай Митрохин, — Заинтересованные лица (среди них Митрохин называет организатора «Русских маршей» Дмитрия Демушкина, рок-музыканта Сергея «Паука» Троицкого и главного редактора газеты «Я Русский» Александра Иванова-Сухаревского, — «Черта») дали некую идеологическую платформу обычной молодежи, желающей кого-нибудь прирезать на улице. И им это удалось».
Выходцы из РНЕ создавали новые, еще более радикальные организации. Например Сергей (“Малюта”, “Боцман”) Коротких создал ультраправую неонацистскую организацию «Национал-социалистическое общество» (НСО). Ее участники использовали нацистскую символику и ориентировались на гитлеровскую Германию, провозглашая своей целью расовую войну. Несколько членов одной из ячеек организации (НСО-Север) были приговорены к различным срокам за убийства, нападения на национальной почве и подготовку террористического акта.
Союзниками «Национал-социалистического общества» была группировка «Формат 18», которую создал скинхед Максим («Тесак») Марцинкевич. Участники организации нападали на иностранцев и бездомных и снимали видео с инсценировками «казней». Другой союзник НСО — «Боевая организация русских националистов» (БОРН), члены которой совершили убийства известных антифашистов: Федора Филатова, Ильи Джапаридзе, Ивана Хуторского, адвоката Станислава Маркелова и журналистки Анастасии Бабуровой.
С 2005 года в городах России стали проходить ежегодные шествия националистических организаций — «Русские марши». Только в Москве эти шествия собирали от семи (по данным московского ГУВД) до 25 тысяч (по оценке организаторов) участников — на тот момент это были самые многочисленные оппозиционные собрания. Их организатор Дмитрий Демушкин говорит о том, что из-за репрессий и запретов движений все чаще помимо традиционных призывов к ограничению миграции стали звучать лозунги против Путина и властей.
Одним из самых популярных был «Хватит кормить Кавказ» — намекающий на излишнюю дотационность бюджетов южных регионов России. Одного из участников «Русского марша» Константина Крылова признали виновным в экстремизме за высказанную на митинге фразу: «Нужно покончить с этой странной экономической моделью». Дмитрий Демушкин говорит «Черте», что всегда был против этого лозунга, приписывая его продвижение «по заказу одной из башен [Кремля]» Крылову и национал-демократу Владлену «Тору» Кралину. По мнению Демушкина, создавался этот лозунг с целью «медийной организации референдума за отделение Кавказа от РФ». Сам Демушкин после поездки в 2011 году в Чечню заявил, что «России нужен свой [глава Чечни Рамзан] Кадыров».
Либеральные политики тоже ходили на «Русский марши». Одним из тех, кто использовал националистические шествия как трибуну, был Алексей Навальный, также поддержавший в 2011 году лозунг «Хватит кормить Кавказ» и скандировавший его со сцены. В своих интервью Навальный часто неоднократно выступал за введение визового режима со странами СНГ. Демушкин говорит «Черте», что в нулевые Навальный просил организаторов «Русских маршей» распространить листовки с информацией о ФБК — и часть из них соглашалась. При этом Демушкин считает, что Навальный не был националистом, а использовал «Русские марши» как возможность говорить с большими массами людей. Соратник Навального Илья Яшин подтверждает этот тезис: в интервью Юрию Дудю он рассказал, что для Навального национализм был частью политической стратегии.
Идея объединения националистов и либералов в те годы была популярна: многие считали, что такой союз мог бы отодвинуть элиту от власти, ссылаясь на опыт Майдана 2003 года, грузинской «Революции роз» того же года, Бархатных революций в Восточной Европе в конце XX в. Политолог Александр Шмелев тоже придерживался этой позиции: «У проевропейских либералов есть голос и СМИ, они могут добиваться признания Запада. А у националистов есть улицы и готовность к силовому противостоянию. Если есть только первое и нет второго — получается Болотная площадь: люди вышли, постояли, написали много хороших статей и разошлись по домам. Если выходит только вторая часть, то это может кончится тем же, чем в Москве 1993 года — их расстреляют из танков, и все на это закроют глаза, потому что общество боится националистов». По мнению Шмелева, война с Украиной очень сильно развела националистов и либералов, и после 2014 года в России такой союз в России стал невозможен.
Дмитрий Демушкин считает, что настоящего раскола из-за Украины в националистическом движении не было — споры шли скорее «в интеллектуальной среде ЖЖ-блогеров». Он отмечает, что движение националистов никогда не было единым и всегда включало в себя большое количество групп с разными убеждениями: «На „Русские марши“ ходили православные и язычники-родноверы, национал-демократы, национал-социалисты, национал-республиканцы, фанаты, скинхеды — у этих групп не было единого мнения по многим вопросам. Мне как организатору „Русских маршей“ приходилось разводить колонны между собой, чтобы они не вступили в конфликт».
Тем не менее, в 2015 году, на апогее «Русской весны» в Донбассе, «Русских маршей» было несколько — традиционный в Люблино (куда пришло не более тысячи человек, — «Черта»), «Русский марш» от движения «Русский мир» и с участниками остатков РНЕ — по Цветному Бульвару до Театра зверей имени Дурова, и официозная замена ему на Тверской улице — под георгиевские ленточки, с перекрытием улиц, колоннами байкеров, казаков и представителей малых народов России. Все сильнее оформлялся официальный российский национализм, совмещенный с идеей многонациональности российского народа и ориентированием на безоговорочную верность государству и президенту. А давление на маргиналов параллельно только усиливалось.
Репрессировать крупные националистические объединения начали до войны — уже в 2010 запретили движение «Славянский союз» Демушкина, в 2011 суд признал экстремистский «Движение против нелегальной миграции» (ДПНИ) Александра Белова-Поткина. Но в 2014 году характер этих репрессий изменился. По мнению Демушкина, эта перемена напрямую связана с Евромайданом: пропаганда настаивала на том, что революцию в Украине устраивают фашисты и нацисты. С такой риторикой, считает политик, власть не могла себе позволить иметь националистические шествия в Москве — диссонанс в пропаганде по телевизору и российской действительностью был бы слишком заметен. Демушкину и другим лидерам националистического движения стали предлагать отказаться от политической активности: «Пришли люди и сказали, что мы на год должны перестать проводить любые мероприятия. Дескать, это генеральная линия и лучше нам ей следовать. Но мы понимаем, что если мы на год прекратим проводить мероприятия, то мы их никогда не проведем. Мы отказались, и с этого начались борьба силовиков с нами».
На Донбассе же в то же время стали появляться пророссийски настроенные политики с бэкграундом в русских националистических организациях. Например, «народный губернатор» Донецкой области Павел Губарев в прошлом входил в РНЕ. Историк Николай Митрохин говорит о том, что в Украине на тот момент были независимые русские националистические организации, но российские власти не смогли наладить с ними контакт и начали выдвигать на руководящие должности своих людей. «Все так называемые премьеры ДНР были из России, основные министры (как, например, «нажавший спусковой крючок войны» министр обороны ДНР Игорь Стрелков-Гиркин, — «Черта») были из России, — отмечает Митрохин. — Естественные русско-националистические организации были использованы и выброшены за ненадобностью. Реальный контроль был на тех редких коллаборантах, которые сумели встроиться в государственную машину, как [глава Крыма Сергей] Аксенов или будущий глава ДНР [Дениc] Пушилин».
Дмитрий Демушкин утверждает, что представители властей в 2015 году предлагали и ему поехать мэром на Донбасс. «Я категорически отказался. После отказа пошли „воспитательные меры“ силовиков. Приходил спецназ, воду на штаны лил, приглашая оператора НТВ. Сначала уговаривали, потом пытались заставить, потом посадили, — перечисляет Демушкин. — Я еще до всех этих событий, еще в марте до референдума в Крыму сказал, что всех этих людей (националистов, согласившихся сотрудничать с государством — «Черта») утилизируют. Те, кто тогда со мной спорил до усрачки, сейчас лежат в терриконовых шахтах. А те, кто меня убеждал, говорили: „Молодец, умный. Но все равно у нас задача такая – вас туда отправить“».
В 2017 году Дмитрия Демушкина осудили по экстремистской статье (282 УК РФ) за публикацию ВКонтакте лозунга «За русскую власть» и приговорили к 2,5 годам лишения свободы. Годом ранее на семилетний срок посадили соратника Демушкина, Александра Белова (Поткина), также отказавшегося от участия в «Русской весне».
«Проблема „Русского марша“ была вовсе не в идейных спорах по Украине, а в тотальном уничтожении лидеров и структур и запрета организаций. Ни одной организации националистов не осталось, они все были уничтожены, а их лидеры либо посажены, либо уехали из страны, либо оказались под давлением», — заключает Демушкин.
Директор информационно-аналитического Центра «Сова» Александр Верховский напоминает, что уже в 2012 году националистические организации потеряли поддержку большинства своих последователей из-за их радикализма: «Вся беда низового русского национализма в 2000-х в том, что у него актив был уж больно радикален — обычно он состоял из бывших и действующих неонацистов. Это сообщество было ограниченным и никак не могло расширить свою базу: обычные ксенофобно настроенные граждане не могли туда влиться, им там было некомфортно».
Своего пика уровень насилия достиг к концу нулевых — по данным Центра «Сова», от ксенофобного насилия зимой 2010-2011 погибли 10 человек, еще не менее 103 человек пострадали. Тогда всплеск насилия был связан с убийством футбольного фаната Егора Свиридова — его застрелил выходец из Кабардино-Балкарии в ходе уличной бытовой стычки. Преступление повлекло за собой серию нападений и межэтнических конфликтов и привело в итоге к беспорядкам на Манежной площади.
11 декабря 2010 года на митинг вышло от пяти (оценка ГУВД Москвы) до 50 тысяч (неофициальные источники) человек — среди них были футбольные фанаты, националисты и случайные молодые люди, которые узнали о смерти Свиридова. Протестующие стали бросать в ОМОН елочные игрушки и кидаться на заграждения, митинг перерос в стычку с силовиками: по официальным данным, в беспорядках пострадали 32 человека, еще 80 человек были задержаны, пятеро участников акции получили уголовные сроки — трое из них на тот момент входили в партию «Другая Россия», проект «Национал-большевистской партии» (НБП) Эдуарда Лимонова. Спустя пять дней после митинга на Манежной площади премьер-министр Владимир Путин встретился с футбольными фанатами и возложил цветы на могилу Егора Свиридова.
По словам Александра Верховского, после войны 2014 года ксенофобные и антимигрантские настроения вытеснили ненависть к Западу: «Количество этнической ксенофобии и ненависти к Западу обычно находятся в противофазе — когда больше одного, меньше другого. С одной стороны, человек вполне может одновременно ненавидеть и таджиков, и американцев. Но статистически первые три года Донбасской кампании мы наблюдали спад антимигрантских настроений, а потом все вернулось на уровень 2013 года». Сейчас, в 2022 году, отмечает эксперт, всплеска преступности на ксенофобной почве он не наблюдает.
Что конкретно люди понимают под словом «национализм»
Национализм — относительно новое явление, этот термин появился в XIX веке. Один из ведущих теоретиков национализма Эрнест Геллнер определяет национализм как принцип, требующий, чтобы политические и этнические границы сообщества совпадали — то есть чтобы внутри одного государства была одна доминирующая нация, и представители правительства обязательно относились к ней. В этой парадигме национальные меньшинства должны либо отделиться, либо ассимилироваться, встроиться в национальное большинство.
Геллнер считает, что до индустриального века в национализме просто не было необходимости. Аграрному государству не нужно было создавать единые общекультурные нормы, поскольку немногочисленная правящая верхушка без труда собирала налоги со своих подданных и стремилась скорее подчеркнуть неоднородность общества, чем сгладить ее. Среди простых людей национализм тоже вряд ли мог распространиться — в то время крестьяне обычно жили очень замкнуто в своих общинах и не стремились к культурному единству.
По Геллнеру, нужда в национализме появилась во время индустриализации, когда труд стал стандартизированным. Чтобы получить необходимые навыки для выживания в изменившемся социуме, людям пришлось проходить профессиональное обучение, встраиваться в большие общности. Образование проходило вне тесных локальных групп, а государство стало контролировать то, как проходит это обучение. Так у граждан одного государства появилась необходимость в общей культурной среде, а государство и культура стали неразрывно связаны.
При этом, воплотить в жизнь формулу «одна культура — одно государство» не всегда было возможно — например, в начале XIX века культурно-лингвистические границы многих наций совсем не соответствовали политическим. Эта раздробленность привела к подъему национального самосознания и чувства национального единства вне фактических границ государства. После Наполеоновских войн появлялись идеи панславизма — объединения славян под властью России, и пангерманизма — объединения германской нации на основе этнической, культурной и языковой идентичности. В Италии XIX в. была популярной (и, в итоге, успешной) идея ирреденты — объединения подвластных разным государствам земель с итальянским населением в единое национальное государство.
В XX веке люди стали различать этнический и гражданский национализм. В концепции гражданского национализма сообщество объединяется на основании общих прав и политического участия, а концепция этнического национализма связана с представлением о том, что нация должна говорить на одном языке, разделять одну культуру или иметь общее происхождение. Историк Сергей Сергеев отмечает, что это деление — очень условное, в реальности в любом национализме есть оба эти компонента.
«В устойчивых национальных государствах (например в Америке, Франции или Англии) этнический компонент менее заметен, хотя все равно есть. А в восточноевропейских национализмах на первый план выходит этнический компонент, но тем не менее в нем присутствует и гражданская составляющая, — рассуждает Сергеев, — В Венгерской революции 1848-49 годов с одной стороны была борьба за независимость и демократическое устройство, а с другой стороны — четко прослеживались лозунги венгерской этничности».
Новое представление о том что такое нация, появилось в 80-х годах XX в.. Тогда британский социолог Бенедикт Андерсон определил нацию как социально сконструированное сообщество. Идею о том, что нации нереальны, он сформулировал в своей книге «Воображаемые сообщества». «Мы не можем в живой жизни встретить всех участников нации. Представление о том, что существует некая группа людей, которой мы принадлежим — когнитивная рамка. И в этом смысле нации сконструированы, они нереальны», — объясняет такой подход историк, профессор Смит-колледжа Сергей Глебов.
Глебов приводит самый близкий нам пример «российской нации», идея которой появилась сразу после распада Советского Союза — она должна была объединить все народы, которые находятся внутри политических границ Российской Федерации. Для того, чтобы претворить эту идею в жизнь, власти нового государства искусственно создавали исторический нарратив. «Древняя история современной России — это миф. Российская Федерация появилась в этих политических границах в 1991 году: до этого она никогда в своей истории не существовала ни в виде федерации, ни в виде суперпрезидентской республики. Россия строится из очень селективно отобранных страничек из истории императорского периода, из советской истории. Все это вместе пакуется. Двуглавый орел с одной стороны, советский гимн с другой стороны — получается очень гибридная история», — говорит Глебов.
Исследователь национализма Илья Герасимов говорит о том, что идентификация с нацией как сообществом заочной солидарности лично незнакомых людей требует от человека образования, а от общества — распространения средств массовой информации, тиражирующих стандартное представление о свойствах нации: «Современный национализм появился в XVIII в. с распространением массового книгопечатания, а сейчас его основой служит интернет, особенно соцсети. Участники публичной сферы, систематически потребляющие одни и те же тексты и обсуждающие одну и ту же новостную повестку — это уже нация в смысле сообщества заочной солидарности».
Илья Герасимов отмечает, что функционировать как нация может любая группа, даже члены клуба филателистов или любителей шахмат. С важной оговоркой: в конечном итоге, общность интересов участников этого сообщества должна выработать видение власти или политического статуса группы. Если шахматистов объединяет не только любовь к игре, но и стремление защитить ее статус олимпийского вида спорта от посягательств шашечников или перехватить правительственные субсидии — их уже можно осмысленно анализировать как нацию.
В России сейчас националистический режим?
От официальных лиц сейчас можно услышать противоположные заявления, часть из которых формально вписывается в националистическую риторику, а часть — прямо ей противоречит. Например, Дмитрий Медведев говорит о «русском мире» и объединении русскоговорящих людей в едином государстве, в то же время Путин постоянно апеллирует к тому, что Россия — многонациональная страна.
Причины войны с Украиной тоже называют разные: в одном случае говорят о том, что Россия «спасает» украинцев от плохого правительства, в других — что «украинство» — фейк, и такой нации не существует. По мнению Александра Верховского, у власти нет единой идеологии, а националистическая повестка в пропаганде появилась не сразу: «Официальная риторика до 2012 года была максимально внеидеологична. Это был сознательный выбор властей, такое вот „правительство прагматиков“. В 2012 году ситуация изменилась: массовые протесты вызвали желание организовать поддержку снизу, в которой раньше политический режим не нуждался. Именно в тот момент очень активизировалась тематика про традиционные ценности, которая вплетается в националистическую повестку».
Именно тогда, в первый срок Путина после его переизбрания президентом, во внутренней политике ярко оформился «правоконсервативный поворот», были приняты законы против «гей-пропаганды», закон об оскорблении чувств верующих, для травли оппозиции активно применялось казачество и псевдо низовые националистические движения типа «Национально-особводительного движения».
Верховский считает, что «традиционные ценности» в этой риторике противопоставлены «нетрадиционным», а русская цивилизация противопоставлена западной. Низовой же этнический русский национализм, как и этнический национализм меньшинств, конкурирует с «правильным» официальным национализмом, который должен был объединить все народы вокруг цивилизационного русского православного ядра.
Сейчас официальная пропаганда пытается совместить два противоречащих друг другу подхода, считает Верховский: с одной стороны тезис о том, что Российская Федерация — многонациональная страна, и в ней нужно признавать значимость всех народов и культур, с другой — у России есть «историческое наследие», которое находится совершенно в других границах. Одно единство находится внутри государственных границ, а другое — абсолютно трансгранично, но при этом не охватывает все народы внутри. «Наиболее очевидно об этом сказал патриарх Кирилл. Он говорит про три ветви русского народа, которые вышли из „киевской купели“ и образуют единство. В это единство не должны попадать, скажем, татары и буряты».
Александр Шмелев считает, что Кремль сознательно избегает прямой националистической риторики. На его взгляд, власти лишь выборочно используют идеологию государственничества и реваншизма: «Нас все обижали, теперь мы им отомстим». С этой позицией не согласен историк Сергей Глебов. По его мнению Путин — классический националист, который мыслит территориями, закладывает представление о том, что какая-то часть земли принадлежит определенной нации, моделирует значимое для формирования национальной идентичности прошлое. «Наличие дагестанцев, чеченцев в структурах власти Российской Федерации ни о чем не говорит — эти люди подписываются под тем, что русские — это государствообразующий народ, это написано у нас в Конституции», — говорит Глебов.
При этом единого понимания, кого государство считает русскими, тоже не существует. Исследователь Илья Герасимов напоминает о полуторавековых спорах о том, является ли главным критерием русской нации язык, этнически-расовые признаки или религия. Даже каждый из этих критериев в отдельности порождает полярные интерпретации: «Вера „настоящих русских“ должна быть православной или неоязыческим родноверием? Если русские — славяне, то чем они отличаются от украинцев и что делать с признаваемыми националистами вполне русскими финно-уграми или, чуть реже, тюрками?».
Герасимов отмечает, что единство языка — поздний продукт всеобщего школьного образования: «В „естественном“ состоянии никакого стандартного русского языка не существовало, и еще в середине XIX в. Владимир Даль отмечал, что нигде не видел такого разнообразия диалектов, как в Нижегородской губернии — в сердце России. Довольно сильно разнящиеся друг c другом диалекты со своими словарями образовывали градиент, сменяя в пространстве друг друга. Москвичу было примерно одинаково трудно понять помора и поляка. Так что в „русских“ по принципу языковой близости можно было объединить и москвичей с поляками, оставив поморов за бортом как представителей иной нации».
Академик из института философии РАН Владимир Малахов считает, что идея «российской нации» не стала популярной, потому что продвигалась сверху именно в 90-е, в период социального катаклизма, когда одна часть населения утратила материальное благополучие, а другая — внезапно разбогатела. «Те, кто оказался в числе проигравших, не стремились считать себя членами одного сообщества с теми, кто выиграл, а этническое разделение наложилось на социальное. Власть это почувствовала, она стала продвигать „русский проект“, переистолковав слово „русский“ в сверхэтническом смысле», — трактует Малахов.
В этой парадигме под «русскими» государством понимаются все лояльные России граждане, независимо от этничности, а лояльность стране отождествляется с лояльностью режиму. Политолог Александр Шмелев связывает это с империализмом и называет это «присягой на лояльность»: «В Римской империи представитель любого народа, присягающий Цезарю, становится таким же римлянином. А коренной этнический римлянин, выступающий против Цезаря — врагом империи».
Не только государство, но и сами представители группы не всегда могут четко сформулировать, в чем состоит их национальная идентичность. По мнению Ильи Герасимова, отсутствие выработанной дискурсивной модели заставляет людей прибегать к самому примитивному языку — насилию. В убийствах мирного населения Украины, вывозе детей на территорию России Герасимов видит попытку навязать «русский канон»: «Насилие — это язык. Оно может быть бессмысленным по своей жестокости, но оно всегда содержит какое-то сообщение, оно всегда несет в себе определенное послание».
Возможен ли независимый русский национализм после войны?
По мнению Александра Верховского, в современной России нет сколько-нибудь заметного националистического движения. Те общества и публичные люди, которые могли бы политически участвовать, соблюдают «предписанную сверху незаметность». В будущем такие объединения могут появится, но пока предпосылок для этого нет.
С этим прогнозом согласен Александр Шмелев. По мнению политолога, в ближайшее время эта идеология может проявиться только в формате локальных национализмов: «Чем дальше война будет продолжаться без особого успеха для РФ, тем скорее появятся разные группы — сибирских националистов, якутских, карельских — которые будут предлагать локальные идентичности в качестве объединяющего признака. Они будут стремиться вывести себя из-под удара: „Войну с Украиной организовала империя, которая нас тоже захватила и поработила, мы тут ни при чем“». Шмелев добавляет, что вся история России последних 120 лет — долгий распад империи, который проходил в разные этапы и пока не завершен.
Историк Сергей Сергеев говорит о том, что российская власть всегда эксплуатировала идеи русского национализма — например, во время Великой Отечественной войны Иосиф Сталин больше ссылался на русских национальных героев, а не классиков марксизма-ленинизма, и произнес знаменитый тост «за русский народ». Но используя националистическую риторику в своих интересах, власть всегда побаивалась независимых националистических объединений: при Николае I, перечисляет историк, преследовали славянофилов, при советской власти национализм был бранным словом, при Путине все националистические организации разгромлены.
Сергеев уверен, что власть не будет реализовывать программу русского национализма в России: «Это подрывает ее собственную легитимность. Что она будет делать с Чечней? Вести новую войну? Во многом национальные элиты — важная часть Российской Федерации, и вряд ли Кремль захочет с ними ссориться. Российское государство ориентировано не на националистические, а на имперские практики, имперское сознание».
Бывший национал-демократ Михаил Пожарский считает, что русский национализм может существовать и после войны с Украиной, но обществу придется переосмыслить свою идентичность: «Появляется искушение объявить любую „русскость“ источником зла, имперских амбиций и шовинизма. Но это будет вредно и лишь породит очередную волну реваншизма и ресентимента». Пожарский считает, что у любой нации есть негативные страницы в истории, и русское историческое наследие так же разнообразно: «Никто ведь не клеймит американцев нацией рабовладельцев, англичан — народом колониальных угнетателей. Мы можем задвинуть подальше наше дурное наследство, сделав акцент на хорошем». Ключевым моментом в этом, по мнению Пожарского, должна стать свободная публичная дискуссия, а «привычка формировать национальную идентичность командно-административными методами должна уйти в прошлое».
«У национализма есть и демократический, и деструктивный потециал, — отмечает историк Сергей Глебов, — Но любой национализм в своем пределе — это геноцид». По словам Глебова, логическое развитие любого национального проекта — это либо насильственная ассимиляция людей, которые не подходят под стандарты национального проекта, либо этнические чистки. Исключений в истории не так много, говорит Глебов: «Все национальные государства, которые сейчас существуют в Европе, были основаны на этнических чистках и геноциде».
Национальное государство — не единственная возможная форма организации современного общества, и само по себе оно не гарантирует жизнеспособность нации. Еще в 1882 г. французский философ Эрнест Ренан определил нацию как «ежедневный плебисцит», на котором участники сообщества подтверждают свой выбор, оставаться ли ее частью. С этой точки зрения сознательное желание принадлежать к группе гораздо важнее формальных атрибутов государственного подданства.
Исследователь национализма Илья Герасимов считает, что в современном глобализирующемся мире многие делают выбор в пользу принадлежности к нации, существующей только в виде международного сообщества френдов в Фейсбуке или Твиттере. «Принято упрекать часть российских граждан в том, что они живут проблемами первого мира, в то время как «Б-а-р-н-а-у-л, Алтайский край!». С одной стороны, это верно — не надо так сильно переживать за Америку, в России есть еще более важные проблемы. Но с другой стороны — эти люди действительно считают себя частью того сообщества заочной солидарности, которое решает эти проблемы в Америке или в Германии», — говорит Герасимов.
У человека необязательно должна быть единственная идентичность, связанная с национальной принадлежностью. По мнению Ильи Герасимова, человек может одновременно причислять себя к разным сообществам заочной солидарности: быть, к примеру, одновременно и русским, и представителем ЛГБТ-сообщества, и человеком, работающим в сфере шоу-бизнеса. Идея заключается в том, чтобы позволить каждому человеку участвовать в политической жизни от лица всех этих «наций», гражданином которых он себя в равной степени ощущает. «Мы живем в интерсекциональной реальности, — формулирует исследователь. — Исторически она такой и была всегда — кроме последних двух-трех столетий. Сложная социальная персона состоит одновременно в десятках различных сообществ, и в разных обстоятельствах на первое место выступает та или другая идентичность. А национализм говорит, что есть одна главная принадлежность к сообществу, и кто не принадлежит к ней, тот враг народа».
В будущем, предполагает Герасимов, у каждого человека мог бы быть не один избирательный голос, а несколько, и каждый человек мог бы их по-своему распределять, политически выступая от разных сообществ, на разном уровне, в соответствии с относительным «весом» своих предпочтений в данный момент. Распределить их поровну на федеральном, республиканском и муниципальном уровне — или выложиться всеми голосами только на одном. Отдать все голоса одной партии — или собрать политический коллаж, наиболее полно отражающий его взгляды. Так, считает Герасимов, люди смогут проживать свою интерсекциональность естественным образом: «Идеальная рамка постнационального общества должна постоянно сбивать фокус, не давать человеку зацикливаться на одной-единственной идентичности».
