Маленький деревянный дом стоит на отшибе, на самом краю райцентра Щигры Курской области. Возле крыльца — цветы в шинах, заменяющих кадки. К забору прислонен заросший крапивой велосипед.
— Кому это было нужно? Кому? Как можно детей туда отправлять?
Русоволосая женщина в тельняшке курит в форточку на тесной кухне. Ей слегка за сорок. Она сутулится — сказались годы тяжелой работы и месяцы переживаний. Снаружи жарко и солнечно, солнце беспощадно бьет в окна. Женщина опускает жалюзи, включает вентилятор. Дом погружается в полумрак. Узкие лучи слабо освещают на полке игрушечных солдатиков с бластерами и плащами. Над ними — фотография крепкого парня с крупным, волевым подбородком. Он в военной форме, с щегольским аксельбантом. Это Владислав Кривенко, старший сын хозяйки дома.
Ольга Сидоренко родилась в Харькове. В Россию переехала, выйдя замуж в 17 лет. В Харьковской области похоронены ее родители, там до сих пор живет сводная сестра ее сына.
16 марта из России в Харьковскую область выдвинулась колонна военной техники. Владислав с двумя другими солдатами ехал на БМП. В тот же день колонну разгромили. Больше его никто не видел.
Что такое Родина?
О детстве в Украине Ольга теперь вспоминать не любит. После переезда в Россию она успела поработать на рынке, в коровнике, на автомойке. Дом купила на материнский капитал после рождения второго сына, уже разойдясь с мужем. Каждую вторую неделю она проводит в Белгороде, где устроилась продавщицей. В Щиграх работы нет.
Раньше Ольга каждый год навещала в Харькове могилу матери. Когда умер отец, пограничники ее не выпустили — чтобы попасть в Украину, уже требовался загранпаспорт.
— Наш дом в Харькове так и стоит, — говорит Ольга.
И тут же спохватывается:
— Наверное. Может, уже разбомбили.
Чтобы поднять семью, мать-одиночка трудилась с утра до вечера.
— Жизнь прошла в работе, я и не увидела, как они выросли, — рассказывает она о сыновьях. — Уходила — спят, приходила — спят, посмотрела — Владу уже 16 лет.
В это время Ольга сошлась с нынешним мужем, Виктором. Он родом из Азербайджана. На рубеже 90х, после обострения карабахского конфликта, его семья уехала подальше от кровопролития. Виктору тогда было пять лет. Они поселились в городе Кременная Луганской области Украины. Там их в 2014 году настигла новая беда.
— Видел я власть одних, власть других. Ничто не впечатлило. Не знаю, где вообще жизнь есть, — рассказывает Виктор, возясь с паяльником на кухне. Он жилистый, коротко стриженый, загорелый. Пестрая рубаха расстегнута на груди. — Сначала ДНРовцы пришли, рассказывать суть не буду. Через два дня их выбила Украина. Одни взяли в плен, потом вторые. Тогда я схватил сына с матерью в охапку — и сюда, к родственникам. Встретил тут девочку из Харькова, решили создать ячейку общества.
В Щиграх Виктор много лет работал в ЖКХ, был единственным в городе специалистом по контурных котлам. Но зарплата упала, и он ушел в авторемонт. С Владом и Темой, вторым сыном Ольги, отчим быстро поладил. Родной сын Виктора от первого брака, Миша, вернулся в Украину. Сейчас он с матерью во Львове, с отцом общается по телефону.
— Для нас все трое сыновей одинаковые, родные, — рассказывает Ольга. — За Мишу тоже переживаем. В нашей семье брат пошел против брата. Нельзя было страну делить.
— Просрали Советский Союз… — с досадой говорит Виктор в едких клубах дыма от припоя.
Ольга подзывает Тему — молчаливого, улыбчивого, ярко-рыжего. Он младше Влада на четыре года. Солдатиков брата не трогает, предпочитает играть на духовых инструментах. Мать просит его сходить в магазин за сахаром. Мальчик соглашается.
— Родина тебя не забудет, сын, — благодарит Ольга.
— До конца не ясно, — саркастично отзывается муж, не отрываясь от работы.
Ольга замирает, обдумывая так легко срывающиеся с губ зазубренные слова, пытаясь вернуть им утраченный смысл.
— А что такое Родина? — спрашивает дважды беженец Виктор.
— Родина там, где мы, — наконец, отвечает жена.
Спасибо за сына
Врачи говорили, что Ольга не сможет иметь детей. Поэтому она особенно радовалась первенцу — крепкому, больше четырех килограмм. Второй сын, рыжий Тема, уже получился случайно. О пропавшем Владиславе мать говорит с восхищением:
— Добрый, отзывчивый, умный. Все старается решать мирно. Его бабушки обожают. Всегда спросит у них, как дела. Душа компании.
Влад и его школьные друзья раскладывали посреди гостиной старый советский стол и часами играли в солдатиков. Детские сбережения он тратил на собственную армию из вселенной Вархаммер — боевых роботов и отважных пехотинцев Империи. Затем его увлек мир игры «Сталкер». В разгрузочном жилете, с аптечкой и мощным биноклем он вместе с другими юными щигринцами разыгрывал схватки с монстрами и друг с другом.
Владислав закончил 9 классов, получил диплом сварщика. Подошло время призыва.
— Он к армии готовился тщательно, — вспоминает Ольга. — Очень в нее хотел, хотя я была против. За год начал заниматься спортом. Купил воинскую форму, даже противогаз, и бегал с ним. Вояка такой. Говорил: я должен защищать Родину.
И все же оставаться в армии Владислав, по словам матери, не планировал.
— Уже на втором месяце службы их начали прессовать, чтобы оформили контракт, — рассказывает Ольга. — Он не хотел. Говорил: мама, я год отслужу и вернусь домой. А потом вдруг перезвонил и сказал, что подписал. Уверена, его заставили.
Это произошло в ноябре, после четырех месяцев срочной службы. В феврале Владислав, уже став младшим сержантом, перегонял военную технику из своей части в поселке Мулино, под Нижним Новгородом — сперва в Беларусь, затем под Белгород. Тогда Ольга в последний раз увидела сына.
— Меня поразило, что там одни дети, — продолжает она. — Года не отслужили. Ребенок маленький стоит, улыбается и не понимает, куда его везут.
12 марта Владислав поздравил маму с днем рождения и сообщил, что их часть перекинули в Валуйки — город в Белгородской области в 9 километрах от границы с Украиной. Напоследок прислал по вацапу видео, снятое с БМП. Ольга тыкает пальцем в треснутый экран телефона, но оно не открывается, так и застыв на первом кадре.
В начале апреля мать вызвали в военкомат:
— Сказали, что 16 марта их отправили в наступление. Колонну разбили, много трупов, надо сдать ДНК. Результаты были отрицательные. Я говорю военкому: я же тебе ребенка сдавала. А он: мое дело его просто отправить в армию.
Ольга говорит с усилием, борясь с подступающими слезами. Жужжит вентилятор. Полуденный свет пробивается сквозь жалюзи.
— Я спрашивала у офицеров, что случилось. А они: «Мог сгореть, могло землей присыпать, могли похоронить мирные жители». Изюм давно под нашими. Там собрали много фрагментов наших тел. Но его нету. Где-то он должен быть!
Трехцветная кошка тяжко дышит, по-собачьи высунув язык.
— Он был отличным солдатом. Когда я приезжала в часть, командир мне сказал: «Спасибо за сына». Жаль только, сейчас ничего не хотят говорить. Спрашивала другого офицера, ищут ли Влада. А он в ответ: даже не вспоминают.
Наши ребята молодцы
У входа в школу, где учился Владислав, три мемориальные таблички с портретами убитых солдат. Двое пали на Великой Отечественной, третий — на Второй Чеченской. На войне с Украиной, по словам Ольги, пять щигринцев пропали без вести. Дениска, ровесник Владислава, погиб 28 марта, а родные узнали только летом.
В 1923 году возле города подняли первый керн (пробу) железной руды крупнейшей в мире Курской магнитной аномалии. Металл залегал слишком глубоко, и Щигры так и не стали новой Магниткой. И все же город развивался до самого распада Советского Союза. С тех пор он угасает, население сократилось почти на треть. Автор статьи «Самая колоритная глушь для дауншифтинга по-русски» в РИА «Новости» уверяет, что в Щиграх можно за 13 тысяч рублей купить двухэтажную дачу. Правда, без воды, света и документов. Работать многие жители ездят в благополучный Белгород, до которого по трассе около 200 километров.
— Здешний завод «Геомаш» раньше славился на всю Россию, — рассказывает Ольга. — Единственный в стране выпускал инструменты на рудники, буровые. Он почти обанкротился. Работает одна смена.
В Щиграх все напоминает о войне. У вокзала приезжих встречает старая военная техника — пушки, танк, ракетный комплекс. Каждый год на 9 мая сюда, к Вечному огню, направляется шествие, которое Виктор с уважительной иронией называет крестным ходом. Младший сын, Тема, участвует — играет на трубе.
Буквы Z в городе всюду — на зданиях, футболках, автомобилях. Поначалу таким машинам прокалывали колеса. Ольга винит «нацистов» из числа украинских беженцев. Их в Щиграх недолюбливают даже такие беженцы первой волны (уехавшие из Украины после 2014), как Виктор. Раздражают и количество, и поддержка государства, которое заботится о них больше, чем о «своих», и то, что они отбирают у местных ту немногую работу за копейки, которая еще осталась. Зато многочисленные войска, идущие в Украину, здесь приветствуют как родных.
— Солдаты говорили, что их нигде не встречали, как в Щиграх, — гордится Ольга. — Мы кричали, обнимали, целовали, вещи давали солдатикам. Дети писали им письма. А знаете, что самое приятное в этой ситуации? Беда сплотила людей. Они стали намного добрее. Пенсионеры закрутки несут, девочки в кафе круглые сутки работали.
В Белгороде, по словам Ольги, все иначе:
— Когда Влад пригонял технику, с какой ненавистью на них смотрели люди! Наши, русские… Один мужчина в годах сказал: «Мало вас побило, еще едете!». Когда встречалась с сыном, повела шесть ребят в кафе кормить. Их даже в отдельный зал поместили на всякий случай. Было очень обидно. Ведь благодаря этим мальчикам мы живем спокойно.
Ольга убеждена: если бы Путин не вторгся в Украину, «бандеровцы» напали бы первыми, и через пару дней Белгород был бы разрушен. Она и сейчас готова по сигналу тревоги отправиться в большое бомбоубежище возле мясокомбината. Губернатор приказал держать его в готовности — на всякий случай. Пока же случай не наступил, новая война напоминает о себе ревом боевых самолетов и грохотом систем залпового огня, бьющих в сторону Украины из-под Курска. Особенно хорошо их слышно ночью.
В соседнем с Ольгой доме сегодня хоронят ветерана Великой Отечественной, одного из двух последних в городе.
— Неужели для ветерана нельзя было сделать дорогу? Скорая к нему часто ездила, старый человек, — сокрушается Ольга, возвращаясь с поминок. Она ставит на плиту чайник, чистит картошку, достает магазинные котлеты, режет лук и огурцы для салата.
— Тут нет развития. Молодежь уезжает. Здесь просто выживаешь, — выдыхает она в такт движениям ножа. — Если откроешь предприятие, оно обречено, работать не дадут. Щигры — мертвый город.
Ольга ссыпает нарезанные овощи в миску и продолжает, повеселев:
— У наших парней боевой дух. Они согласны, если что, защищать Родину. Они не такие, как белгородская молодежь. Наши ребята молодцы.
Немало жителей Щигров ушли на войну неофициально, добровольцами.
— Приходишь в военкомат, говоришь, что хочешь на Украину. Если не убийца, не рецидивист, не в розыске, без проблем отправляют, — объясняет работник военной части, пожелавший остаться неизвестным.
По его словам, в добровольцы идут те, кто не может заключить контракт — и молодые, и почти пенсионеры. Неопытных в бой не бросают, «они ходят в патрули на, скажем так, освобожденных территориях». Им покупают обмундирование, но платят в разы меньше, чем контрактникам, и не дают страховки. Многих щигринцев эти условия устраивают.
— Кто-то едет добровольно помочь, кто-то копейку заработать от безвыходности, потому что работы нет, — объясняет военный. — Тут провинция. Мужчина получает 15-20 тысяч и должен содержать семью. Вот и идут туда.
Недавно знакомый рассказчика отправился на войну не из-за денег:
— Друг погиб, он и пошел. Не то что бы мстить. Доработать за него.
«Ищите его сами»
Узнав об исчезновении Владислава, мать бросилась писать во все инстанции — в прокуратуру, в часть, губернатору области, Путину, Кадырову, гадалкам… Связалась и с бывшим мужем, отцом пропавшего сына. Тот, единственный из всей семьи, вырвался из Щигров и работает охранником в Москве. Владислав позвонил ему 10 марта. Сообщил, что его отправляют в Украину и попросил денег. На вопрос о причинах ответил: «Если откажусь, меня посадят».
Отец перечислил пять тысяч рублей, как делал ежемесячно уже много лет, Владислав поблагодарил, и это был их последний разговор. Потом тянулись лишь бесконечные разбирательства с военными в попытках узнать хоть что-то о судьбе сына.
«Сразу трупы не собирали. Поехали через шесть дней, — делится отец подробностями, полученными в части. — Владислав был на БМП, в экипаже три человека. Один сгорел, превратился в коробку спичечную, анализы подтвердили. Другой обгорел. О сыне ничего не известно».
Сейчас отец пытается встретиться с командиром части и упрямо повторяет просьбу наказать некоего майора Трипелева, который вместо объяснений сказал: «Поезжайте туда и ищите сами». Он делает это с такой настойчивостью, словно в случайном майоре для него воплотилось все равнодушие системы.
Еще он надеялся на помощь дочери от первого брака, которая живет под Харьковом, на территории, контролируемой Украиной. Она попросила название части и личный номер Владислава. Семейство решило этих сведений не давать: муж сестры — «бандеровец», она сама — «на той стороне». Вдруг повредит сводному брату.
Сам отец Владислава собирался вслед за многими друзьями добровольцем на войну, но пока остается в Москве — «надо узнать насчет сына».
В Щиграх теперь семья выходит к проезжающим колоннам не для приветствий, а для расспросов. Ольга обзвонила все больницы от Воронежа до Кавказа, поговорила с десятками волонтеров. Одна женщина сообщила, что видела Владислава в Валуйках, в «Пятерочке». Ольга приехала, посмотрела камеры наблюдения. Оказалось, просто похожий парень. Больше всего ее поддерживают другие родственницы пропавших солдат:
— Нас много мам, которые ищут вместе. Некоторые уже похоронили детей. Девочке из Нижнего Новгорода сказали, что муж погиб, а тела нет. Она начала давить на выплаты. Маленький ребенок, нужна зарплата, боевые. А в ответ: «Нету тела — нету денег».
Звонки в государственные органы обернулись повторяющимся кошмаром:
— В первый раз в Минобороны сказали, что по документам сын проходит службу в своей части, — говорит Ольга. — На второй день звоню — «ваш сын пропал без вести». На третий — «он на спецоперации». Потом перезванивают — «Извините, ошибка. Все же пропал». В прошлый раз сказали: он не в плену, не трехсотый, не двухсотый, нигде не числится. Был солдат и нет солдата.
Грехи отцов
— После армии Влад хотел уехать в Белгород. Получить высшее образование, — вспоминает Ольга. — Я была против службы по контракту. Говорила: сынок, ты не сможешь выстрелить в живого человека. Это очень сложно. Надо быть отморозком, а ты не такой. У тебя много жалости к людям.
Свет в щелях жалюзи тускнеет. Близится вечер. В небе протяжно ревет военный самолет.
— Накануне Влад рассказывал, что ребят в части отправляют на границу. Он к каждому подходил: «Подумайте о матерях, откажитесь!». А про себя сказал: «Мама, нас не будут спрашивать». Их никто и не спросил. Просто отправили как пушечное мясо, бросили и забыли. Но я буду ждать до последнего.
Ольгу сотрясают глухие, почти без слез, рыдания. Младший сын приносит салфетку, вытереть лицо. На его шее болтается военный бинокль Владислава.
— Как получилось, что мой сын пропал на моей родине? — почти шепчет Ольга. — Он ездил туда, восхищался Харьковом. Теперь я ненавижу этот город.
Она произносит эти слова с такой болью, с какой только и можно отрекаться от части себя, от части своей семьи, от могилы отца, которую Ольга так и не увидела из-за рассекшей родные места границы — страшной, чужеродной. Кажется, сотрешь ее — и воскреснет Советский Союз, в котором и Щигры развивались, и белгородцы были не такими спесивыми, и родной Харьков не был в недостижимой чужой стране. Стране, бесследно поглотившей ее сына.
— Я буду его искать, — упрямо повторяет Ольга. — Может, кто-то из мирных подобрал. Может, он контуженный. Кроме нас, матерей, никому это не нужно. А матерей ничто не остановит. Они и бунт могут поднять. Если соберутся вместе, это будет жестко.
Из прихожей доносится мурлыканье — протяжное, выразительное.
— Я чувствую сердцем, что мой ребенок живой, и я его дождусь, — говорит Ольга. — Бог его любит и не даст в обиду. Разве он за 19 лет достаточно нагрешил, чтобы с ним так поступать?
— Грехи отцов… — отзывается муж.
— Нет, Витя, — пылко возражает мать. — Он обязательно вернется!
— Конечно, Оль.
Трехцветная кошка вносит в зубах крошечного серого котенка. Кладет его возле кресла.
— Здрасьте. Они что, не сдохли? — удивляется Ольга. — Жужа, где остальные?
Кошка выразительно урчит, глядя на хозяйку. Та поднимает котенка, подносит к лицу:
— Семь штук было. Я так надеялась, что их уже нету. А ты выжил, да? Смотрю, ты живучий?
Котенок не отвечает, лишь беспомощно болтает в воздухе растопыренными лапками.
— Что мне с тобой делать, куда девать? — рассуждает вслух Ольга. — Зачем ты мне нужен? Тебя ж кормить теперь надо.
Тема выносит котенка на улицу, но Жужа упрямо заносит его обратно, и Ольга сдается. В окна ударяют первые капли дождя. Кошка вылизывает детеныша возле стопки писем из военной прокуратуры.
