Ольга, Мариуполь, ищет бывшего мужа
«Просить помощи с той стороны — как будто сама себе руку откусываешь, но уже нет другого выбора. В списках [пленных] Россия выставляет не всех, поэтому все еще надеюсь, что он живой», — говорит Ольга из Мариуполя.
Она ищет Алексея — бывшего мужа и отца первого сына (имя героя изменено — «Черта»). Они развелись еще в 2015, но сохранили теплые отношения. В прошлом году Ольга снова вышла замуж, а весной 2022 родила дочку в роддоме № 3 Мариуполя, буквально за пару дней до того, как он попал под обстрел.
В последний раз она переписывалась с Алексеем 2 марта, после этого в городе не работала связь. Рано утром она вызвала скорую, чтобы доехать до роддома, а в середине дня написал Алексей. Сказал, что находится недалеко от ее дома, попросил предупредить родных, что пропадет на несколько дней, и посоветовал уезжать из города, как только появится возможность. Его телефон оставался выключенным до 1 апреля.
Ольга родила в тот же день, а на следующее утро сбежала из роддома, как только закончился комендантский час. «На испуге из-за всех этих взрывов я очень хорошо и быстро родила, а утром дитя забрала и пешочком добежала под обстрелами, благо не так далеко это все было. Тогда только во дворы прилетало, стекла повылетали, да и все», — вспоминает она.
Рядом с ее домом уже стояли российские войска. Ольга с семьей не успела уехать из города в первые дни, остались в квартире: связь не работала, в квартире отключили свет и газ, не было отопления. У Ольги клаустрофобия и она не спускалась в подвал во время ударов по городу — это едва не стоило ей жизни: «В основном сидела в коридорчике на матрасе и думала, что мы оттуда и не выйдем. Было тихо, немножко начали расслабляться, подумали что все уже закончилось и мы с крошечкой перебрались в комнату. И тут вдруг такой гул! Поворачиваю голову — в окно летит огненный шар. Я как-то кубарем, дитя в охапку, мы с ней летим в коридор кувырком. Дом содрогнулся. Открываю глаза, — вроде все целое, только немножко штукатурка попадала. Оказалось — начали сбрасывать авиабомбы, и одна упала между нашим домом и соседним. Взрывная волна разрушила весь третий этаж». Когда Ольга это рассказывает, буднично замечает вслух: «заметка на будущее: жить надо либо на первом, либо на пятом этаже».
Выехать из разрушенного города удалось только к середине марта. Обосновавшись на новом месте, Ольга пошла в ближайший военкомат, чтобы отыскать Алексея. Ей посоветовали найти контакты части и звонить туда регулярно. Сперва она звонила в часть каждый день, отвечали, что новой информации нет. Тогда она решила звонить раз в неделю, «чтобы сильно не надоедать, но чтобы обо мне помнили».
Розыски Ольги натыкались на юридические препятствия: «Мне сказали, что я уже никто, бывшая супруга, поэтому не имею права много знать. Несмотря на то, что у нас общий ребенок. На словах расскажут многое, но письменно ничего не дадут». Ей говорили, что запросы лучше бы были от матери Алексея, которая в тот момент была на оккупированной территории. Ольга предлагала ей переехать, говорила, что заберет ее. Она отказывалась: «Знаете, как обычно мамочки [думают]: „а вдруг же сыночка придет, а меня не будет“».
От Мариуполя до родного села Алексея всего 50 километров: она слышала, что некоторые пропавшие без вести доходили пешком из Мариуполя до Запорожья, то есть преодолевали вчетверо большее расстояние. Вместе с девятилетним сыном Ольга сходила в полицию и составила заявление, после чего у ребенка взяли образец ДНК: если он совпадет с образцом ДНК тела, поступившего в морг, на этом поиски закончатся. Все что ей оставалось как бывшей жене — обращаться по горячим линиям, публиковать объявления в социальных сетях, заполнять анкеты в специальных ботах в телеграмме, отсматривать видеозаписи с пленными.
1 апреля внезапно Ольге пришло уведомление, что телефон Алексея в сети: «Я набираю, говорю, „Блин, где ты пропал, я ж тебя ищу!“», а неизвестный голос отвечает: «Извините, вы, наверное ошиблись» и сбрасывает. Я психанула и написала сообщение на украинском языке: мне показалось, что, если я напишу на нашем, то только украинцы смогут это понять. И действительно, через несколько часов — звонок».
Звонивший рассказал, что нашел на улице телефон Алексея. Это оказался гражданский, который вышел из Мариуполя пешком по полям. Увидел, что военные отошли с позиций, надеялся, что они оставили воду или еду. Нашел кучу разбитых телефонов, и решил взять себе сим-карту — на тот момент связь ловила только в одном месте в городе и пополнить счет было крайне сложно. Он вставил сим-карту в свой телефон, она оказалась не заблокирована, а на счету были деньги. Позвонил родным, сказал, что живой.
Благодаря их разговору Ольга узнала, что часть Алексея ушла с позиций 3 марта. Она знала, что после этого начались жестокие уличные бои и скорее всего, в середине марта бывший муж уже мог попасть в плен. Это значило, что скорее всего он не был на «Азовстали». По крайней мере его не было в списках пленных, предоставленных российской стороной.
Однако, когда в конце мая «азовцы» сдались в плен, Ольга получила еще одну зацепку — один из его боевых товарищей оказался в ЕленовкеКолония, где содержали украинских военнопленных. В ночь с 28 на 29 июля по баракам с пленными был нанесен удар. Десятки людей погибли, больше сотни оказались ранены. Обе стороны обвиняют друг друга в ударе по баракам с пленными.. «Его друг звонил домой четыре раза, сказал что там же сидит Алексей, но в другой камере». Больше никто не звонил.
Несмотря на косвенное подтверждение, что Алексей находится в плену, 26 мая его объявили без вести пропавшим. К тому моменту Ольга смогла вывезти его маму на подконтрольную Украине территорию и отправить запрос с ее подписью в военную часть. Но поиски зашли в тупик.
В конце июля Ольга нашла в соцсетях страницу части, в которой служил Алексей, и начала писать всем, кто оставлял лайки под постами. Так она познакомилась с другими женщинами, разыскивающими пропавших сыновей или мужей. Исчерпав все средства для поиска внутри своей страны, Ольга решилась начать искать «по ту сторону». Разговаривала с несколькими матерями солдат, со знакомыми военными, они ее спрашивали:
— А ты обращалась по ту сторону?
— Так нельзя же ничего выкладывать, ни фото, ничего другого. Вдруг я ему хуже сделаю?
— Да ты че, не тупи, ты считаешь это еще не самая задница, которая могла случиться? Уже все, ищи, где можешь!
«И я смотрю на этих мамочек: по чуть-чуть у них получается — сына уже нашли и внесли в списки пленных. А я все боюсь чего-то, как хуже не сделать. Боюсь, а вдруг он надел гражданку и его взяли в плен не как военного, а как гражданского», — добавляет Ольга.
Кроме этих опасений у нее также нарастало недоверие к людям. Но она смогла перебороть страх и нашла юристку из России. «Долго собиралась с мыслями ей написать, мне было очень сложно. Думала, она мне скажет „ха, так тебе и надо“, или „а чего вы хотели?“». Но она сказала, что составит запросы, пришлет на согласование и будем пробовать, хотя и не обещала ничего сверхъестественного. Я ей хотела заплатить, но она в ответ: «пожалуйста, не обижайте меня, моя страна на вас напала». Но пока никаких новостей про Алексея нет».
Ольга надеется, что Алексей найдется в России — не в ДНР: «Если его не забрали в Россию, а оставили в Донецкой области на растерзание, то… хотелось бы тогда хоть его вещи найти. Хотя в любом случае понятно, что он туда поехал не отдыхать. Еще боюсь, что буду смотреть видео и не узнаю его. Но я раньше времени его не хороню и не думаю, что он стал инвалидом. Вероятность такая велика, но всегда надо верить в лучшее, а потом уже принимать то, что есть. У нас хорошие психологические реабилитационные центры, все в этой жизни можно вылечить, лишь бы только живым найти».
Александра, Херсон, ищет отца
«Мы из Херсона, поэтому у родителей еще в 2021 году был готов план действий на случай войны: мама уедет, а папа останется. Он говорил, что это его город, он здесь вырос, тут все его родные. Так и произошло: [после начала войны] мама с моей двоюродной сестрой сразу уехали, а я — студентка, поэтому оставалась первое время в Киеве, там у меня учеба. Потом перебралась в Париж. Папа остался в Херсоне: когда в городе начались проблемы со снабжением, он начал развозить продукты и лекарства соседям, родственникам, друзьям семьи».
В последний раз Александре удалось поговорить с отцом 16 апреля. Говорили о простых бытовых вещах, пытались как-то отвлечься от темы оккупации, потому что это был самый разгар, когда все только раскручивалось. Он рассказывал, какую книгу читает, что с собакой все хорошо, планировал сходить к друзьям отпраздновать Вербное воскресенье.
19 апреля в 5:30 утра в их дом вломились [российские] военные — искали склады оружия. «Заехали к нам в переулок на пяти джипах, сломали замок калитки, дом отец сам открыл, — рассказывает Александра. — Бабушка говорила, что забрали два телефона, в том числе и папин тоже, и забрали папу. Пока шел обыск, двое солдат держали его во дворе лицом к стенке с руками за спиной, потом посадили в машину и увезли в неизвестном направлении. Бабушка говорит, папа был без обуви, ему не дали обуться, забрали в каких-то домашних тапочках». Как выяснилось позже, одновременно с этим военные приехала в дом, где живет дедушка Александры. Хотя ее отец не действующий военный, а пенсионер.
Когда они узнали про отца, Александра с двоюродной сестрой написали пост в фейсбуке. Под постом кто-то оставил комментарий, что в СМИ есть упоминание фамилии их отца, Ищенко. Но оказалось, что это его однофамилец, Дмитрий, а отец — Роман Александрович. Тот Дмитрий якобы командир теробороны.
Александра надеялась, что когда ошибка вскроется, папу отпустят на свободу, но этого не произошло. Месяц назад к ним в дом снова вломилась группа солдат: «Опять искали папу, обыскивали нас, наших соседей, по чердакам и везде, над домом запустили дрон. Были это другие люди или те же — непонятно, а мы уже пятый месяц не знаем ни где он, ни по какой причине его забрали».
Семья Александры искала отца через государственные и военные структуры: «Обращались в комендатуру, которую организовали россияне у нас в городе — они не дают никакой информации. Сначала обманывали: бабушка приходит, спрашивает, где мой сын. Ей говорят: с ним все нормально, мы его кормим и не бьем. На вопрос, где он — отвечают не знаем, сами ищем. Бабушка продолжила ходить, спустя несколько месяцев ей озвучили, что он в Крыму, приходите в конце недели, скажем, где точно. Проходит неделя, ей говорят: нет, он не в Крыму, он где-то здесь. И так до сих пор: мы пытаемся добиться от них ответа, чтобы его признали пленным, но его по-прежнему нет в списках россиян. А это значит — нет надежды, что его обменяют».
21 апреля Объединенный центр поиска пленных сообщил членам семьи, что Роман включен в списки пленных со стороны Украины. Александра считает, что «нужно обращаться везде, потому что неизвестно, откуда помощь все-таки придет: у нас это СБУ, ГУР, прокуратура. Писали в Херсонский городской совет, когда в этом был хотя бы какой-то смысл, секретариат уполномоченного Верховной рады Украины по правам человека, в полицию Киева обращались, потому что в Херсоне на тот момент ее не было, даже представителю Президента Украины, но оттуда официальный ответ пришел только через месяц, что заявку приняли и внесли в реестр».
Несмотря на то, что почти никакой новой информации благодаря этому получить не удалось, Александра отмечает, что «со стороны наших органов все-таки есть ощущение, что делают все возможное». Помогают и волонтерские организации: от них больше всего обратной связи — они созваниваются с членами семьи, регулярно рассказывают, как идет дело, предоставляют контакты адвокатов. Из-за близости Херсонской области к Крыму много надежд было на волонтеров в Крыму, как рассказывает Александра, она слышала, что «людей туда часто вывозят, правда, говорят, никак не оформляют, не ведут документации».
Благодаря помощи юристки отправили запросы в Российские организации: Следственный комитет и Генпрокуратуры, в Управление Министерства РФ по работе с обращениями граждан. Пока ответов нет.
На соцсети Александра сейчас особо не надеется: в апреле-мае, когда они начали публиковать историю в соцсетях, посты вызывали больший резонанс. Сейчас, по ее словам, похищения и пытки стали более привычными, тем более что снова забирают многих людей.
В Париже Александра решила обратиться в Международный Комитет Красного Креста (МККК): «8 июня ездила в офис, была очень долгая беседа. Такое расследование занимает от полугода до двух лет. Когда мне это сказали, я с ухмылкой подумала, что к тому времени уже все само решится. Мы общаемся с другими женщинами, у которых также забрали мужей и отцов. Кого-то отпускают через два-три дня, кого-то через несколько недель. Но из тех, у кого родных похитили в Херсоне, ни у кого нет никаких новостей. Идет пятый месяц с его похищения, и я очень сильно переживаю. Красный Крест начал расследование: они делают запросы по отделениям в разных странах, но половина дела все равно зависит от стороны-оккупанта».
Светлана, Гостомель, ищет друга-волонтера
«Говорить, короче, да? Алло, доброе утро. Там со мной, короче, в одной камере сидели: мужик с Гостомеля, на пилораме работал, забыл я, как звать, у него наколка была на шее „дойду до ада“, из Гостомеля был еще Ваня, высокий такой парень, он на базаре клал плитку, так?» — гремит басом с телефона Светланы голосовое сообщение из «Вайбера». Только благодаря нему гостомельчанка точно знает, где находится ее друг, 31-летний строитель, приехавший в Гостомель на заработки из Сумской области.
О том, что Ваня находится в плену в Курске, в СИЗО №1, она узнала практически сразу после деоккупации Гостомеля. В плен его забрали в начале марта, когда он развозил на велосипеде продукты для людей в оккупированном городе. Последний раз Светлана и Ваня созванивались как раз 1 марта — он говорил, что с ним все в порядке, спрашивал, как у нее дела. А потом его забрали.
Светлана рассказывает, что вся семья Ивана — мама, сестры, племянники — из-за войны уехали в Польшу и искать его больше некому. «Я везде указываю, что я его гражданская жена, — говорит Светлана, — Потому что просто от подруги никто не принимает заявок».
Светлане повезло почти сразу получить информацию о нем от других пленных, которые вернулись домой. «В „Вайбере“, в специальной группе, в которую добавлялись все, у кого пропали родные, писали те, кто возвращался, давали какую-то информацию, кого видели по именам и фамилиям, — рассказывает гостомельчанка. — 10 апреля одной нашей знакомой, у которой брат в плену, пришла аудиозапись от мужчины, который сидел в камере с нашим Ваней. Другие люди, возвращаясь из плена, тоже говорили, что видели его, что в Гостомеле вместе сидели [в плену] на аэродроме».
Узнав об этом, Светлана позвонила матери Вани, они вместе написали заявление в полицию, позвонили на номер горячей линии 1648, обратились во все службы, занимающиеся поиском военнопленных, но подтверждений ни от кого не получили. Сдвиг произошел лишь 7 июля, когда Светлана через юриста подала запрос в Украинский Хельсинский союз по правам человека. Оттуда пришло подтверждение, что Ваня действительно находится в плену.
Российский адвокат, к которому обратилась Светлана в конце июня, с тех пор трижды пытался пройти в СИЗО №1 Курска и отыскать там Ваню, каждый раз безуспешно. «Сначала ему сказали, что его данные не нашли в какой-то базе, потом — что у них вообще неприемный день, потом снова не пустили под каким-то предлогом, полтора месяца это уже тянется и безрезультатно. Адвокат помогает бесплатно», — говорит Светлана.
След Ивана удалось проследить только до 8 мая, снова в сообщении от вернувшихся из российского плена земляков. 1 июля в Гостомель вернулись два парня, один из которых говорит, что сидел с Ваней в одной камере — но последний раз он видел его только 8 мая. Бывший пленный рассказал, что в СИЗО их заставляли учить русский гимн и русские стихи, петь русские песни. Бьют их, по его словам, только первые три дня — а потом приходит новая партия пленных и старые становятся им в этом плане не интересны.
Маргарита, Московская область, ищет любимого
«Извините за беспокойство, сын зятя не хочет, чтобы я давала интервью», «Спасибо, не интересует», «Без комментариев». Россиянки, родные и близкие которых пропали без вести на войне, менее охотно стремятся предавать свои истории огласке. Для них это может быть опасным сразу по нескольким причинам. Во-первых, как и украинки, они боятся выдать лишнюю информацию. Во-вторых, опасность поджидает их в виде репрессий со стороны собственного государства. Наконец, публикуя свои контактные данные в соцсетях в надежде получить хоть какую-то информацию о пропавших, они часто становятся жертвами мошенников и «троллей».
Маргарита из Московской области все-таки согласилась дать интервью. Она ищет Михаила, мужчину, с которым она познакомилась в ноябре прошлого года. Ей 46, ему 49, он медицинский работник, операционный медбрат в области сердечно-сосудистой хирургии, до войны работал в ковидном госпитале — тогда они и сблизились. «Они, конечно, были закрыты [на карантин] и у нас не было возможности встречаться, общались в основном по телефону, по Whatsapp, по звонкам, — рассказывает Маргарита. — Поняли, что у нас много общих тем для разговора, потом нам удалось встретиться, мы понравились друг другу».
Сразу после начала войны Михаила отправили работать в Ростов. Маргарита не слишком беспокоилась, так как пределы страны он не покидал, да и вернулся через месяц. Но в том же месяце он сообщил ей — госпиталь, в котором он работал, закрывают, его сокращают, а он решил подписать контракт и поехать на войну полевым медиком. «В силу характера он такой, так сказать, вояка. Но я говорю: ты понимаешь, что это уже война, что это все серьезно? — рассказывает женщина. — Он говорит: я был в Чечне, все у меня было нормально, я вернулся живой и здоровый. И теперь все будет хорошо».
Подробности условий контракта обсуждать с Маргаритой Михаил наотрез отказался, сказал только, что едет в ДНР. «Когда я начинала задавать вопросы, он мне говорил, что не хочет, чтобы я об этом переживала. Мы с ним просто два верующих человека, он мне говорит: ты просто молись», — говорит Маргарита. Еще она знала срок, на который заключен контракт: четыре месяца. То есть вернуться он должен был в конце июля.
Но на второй месяц службы Михаил перестал выходить на связь. В первый месяц они продолжали регулярно переписываться, разве что созванивались реже, чем обычно, из-за низкого качества мобильной связи. «Последний раз он вышел на связь 9 мая, поздравил меня с праздником, мы с ним немножко пообщались и все. Он больше не писал и не звонил, что на него не похоже. При этом я поняла, что еще несколько дней его телефон у кого-то был: он появлялся в сети в Whatsapp и в Telegram до 18 мая. Затем — полная тишина», — вспоминает женщина.
До конца месяца Маргарита продолжала надеяться, что Михаил снова появится в сети, предполагала, что могут быть проблемы со связью. Не дождавшись, решила начать поиски — обратилась к блогерше Анастасии Приказчиковой, чей отец — главврач в Донецкой больнице, и у которой «есть какие-то ходы-выходы».
Маргарита отправила Приказчиковой все известные ей данные о Михаиле, его фотографию, но ответ, который она получила спустя какое-то время, был неутешительный: Анастасии не удалось найти Михаила в Донецке ни среди больных, ни среди сотрудников больниц, тот же результат дала и проверка по другим больницам в ближайших городах. Боты в Telegram, собирающие информацию о пропавших без вести на территории ДНР, тоже не знали о Михаиле ничего.
Знакомые, работающие в ФСБ, дважды дали Маргарите информацию о том, что ее возлюбленный уже «ну, скажем так, груз-200». Но первый раз не совпал город рождения (Михаил — москвич, а человек был родом с Калуги, — «Черта»). Второй раз не совпала дата рождения: там человек был моложе.
Маргарита нашла ВКонтакте группы, публикующие объявления о пропавших без вести: «Поиск людей ДНР/ЛНР», «Поиск потерянных людей», «Без вести пропавшие в зоне БД: ДНР, ЛНР, Украине» и так далее. Сразу после того, как она опубликовала в одной из таких групп первое объявление и оставила там свои контактные данные, ей начали писать в Telegram и в Whatsapp разные люди с украинских номеров. «Сразу просили деньги, из разряда „он в плену, с вас 2000 долларов“. Я им задаю вопросы: дайте мне подтверждение, что это конкретно он, дайте мне фотографию, где в плену, в каком конкретно городе, — мне никто ничего не отвечает», — рассказывает Маргарита.
Из этого потока выделилось одно сообщение, пришедшее в начале августа — Маргарите написал пользователь по имени Владислав, представившийся волонтером фонда «Повернись живим» — крупного украинского фонда прямой помощи бойцам ВСУ. В том числе фонд занимается и взаимодействием с российской стороной на предмет возврата пленных.
Выделилось это сообщение тем, что Владислав не просил у Маргариты никаких денег, и сразу сказал, что знает, где находится Михаил, а именно в городе Днепр, на территории Украины, то есть находится в плену. Что сейчас он в больнице, что сейчас он в состоянии комы. Маргарита и Приказчикова подумали — может, это и правда? Зачем человеку выдумывать такое, если он не просит денег?
Зато Владислав задал Маргарите «личный вопрос»: зачем Михаил поехал на эту войну, пусть даже в качестве медика, сразу попросив не пугаться и уточнив, что задает этот вопрос всем, «с кем имеет дело». Маргарита ответила только, что это личное дело Михаила и ни с кем не обсуждает его решения, а затем начала задавать писавшему уточняющие вопросы, просить предоставить фотографии Михаила, ссылаясь на то, что фамилия и имя у него не самые редкие. На это Владислав уже не ответил, а затем удалил аккаунт.
Спустя четыре месяца после того, как Михаил пропал, Маргарита не сдается и сейчас планирует выйти на связь с его родственниками. «Я точно знаю, что у него есть сестра, которая живёт в Москве, и я знаю его адрес места жительства и могу предположить, что он там жил со своей бывшей женой. Планирую на следующей неделе поехать туда к ним, может быть, у них есть какая-то информация о нем», — говорит женщина. Других вариантов у нее не остается: разве что, как и предлагал Михаил, молитва.
