Как долго вы готовились к своей акции?
Я хочу подчеркнуть, что это не акция. Это мой манифест против того, что происходит с театром, культурой и искусством. Театр — это маленькая модель государства. Другого выхода я уже не видел.
Я слукавлю, если скажу, что готовился к этому [самоубийству], планировал его, но это было и не спонтанно, — в последние месяцы меня посещали суицидальные мысли.
Знал, что у меня в столе есть канцелярский нож. Пошел за ним во время небольшого перерыва за несколько минут до поклона. Зашел в гримерку, забрал нож, вышел на поклон. Я уже знал, что сейчас сделаю, но понимал что нужно что-то сказать, поэтому взял слово. Как говорят мои коллеги, если я что-то говорю, то бескомпромиссно и жестко. Поэтому они все напряглись, хотя еще и не знали, что их ждет. И потом все были в ступоре.
Резать вены было страшно?
Несколько лет назад, когда начался коронавирус, я заболел раком. У меня были две серьезные операции, и из головы отлетело понятие «страх». Есть чувство опасения или что-то еще, но я не могу сказать, что я боялся. Наверное, болезнь меня как-то закалила, переформатировала, сделала сильнее. Настолько, что даже был готов на такие вещи.
Что было, когда коллеги увели вас за кулисы?
Моя жена Света Полянская и [актер] Аюр Доржиев потащили меня в гримерку. Там мне перетянули руку шнуром от зарядки. Потом пришел еще один парень, перетянул ее еще ремнем. Я лег на пол, они вызвали скорую. Жена очень сильно на меня ругалась, говорила: «Дурак, зачем ты это сделал». Сказала: «Если ты выживешь, я тебя сама убью». Она была в шоковом состоянии.
Коллеги меня спасли. Но я не испытываю чувства радости, потому что даже сейчас нахожусь в стрессе. Над моими коллегами продолжают издеваться, их не пускают на спектакли. Володю Барташевича выгнали1 апреля артиста Государственного русского драматического театра имени Бестужева Владимира Барташевича вывели из здания театра полицейские по указу художественного руководителя театра Вячеслав Дьяченко. Худрук объявил, что больше в театр его не пустят. СМИ связывают это с его дружбой с Шуваловым из театра, просто потому что он мой друг. Для этого в театр вызвали сотрудников группы быстрого реагирования.
Но меня поразила и порадовала поддержка общественности. Люди мне до сих пор звонят и пишут в знак солидарности. Мне кажется, это не сотни, а тысячи человек. Я телефон не выпускаю из рук и, чтобы поспать, вынужден отключать звук, потому что постоянно получаю сообщения и звонки. «Мы поддерживаем вас», — пишут мне артисты из других театров и просто незнакомые люди со всей страны, не только из Бурятии, кто-то даже из-за границы.
Вы говорили, что на такой отчаянный шаг вас толкнула травля со стороны руководителей театра. Почему они хотят вас уволить?
В конце января прошлого года мы с товарищем решили организовать на 27 марта мероприятие, приуроченное к Международному дню театра. Обратились за помощью к министру культуры — попросили предоставить административный ресурс и бюджет. Министр увидела в нас потенциал и предложила нам поучиться на административные должности. Я нашел место, где это можно было сделать в Москве. Подал туда документы, в июне меня туда приняли, осталось решить вопрос с оплатой.
Министр мне сказала, что минкульт оплатить это не может. Она пообещала позвонить директору театра Наталье Светозаровой и попросить, чтобы театр оплатил мое обучение. Буквально через несколько минут Светозарова мне позвонила и сказала: «Куда это ты собрался учиться на какого-то директора?» Я ответил, что ни в коем случае не претендую на ее место, тем более, что обучение длится два года.
С этого момента на меня началось сильное психологическое давление. В августе директор даже предлагала мне уволиться и обещала выплатить какие-то деньги, я этот разговор записал. Говорила, что если я не уволюсь, театр закроют. Я отказался, тогда она заявила, что меня все равно уволят. В октябре появился новый худрук Вячеслав Дьяченко — он приехал из Москвы после увольнения нашего прежнего художественного руководителя Сергея Левицкого. С ним у меня тоже был недолгий разговор, во время которого он сказал, что ему со мной разговаривать не о чем: «По тебе вопрос решен, ты все равно будешь уволен».
С тех пор они вдвоем пишут на меня служебные записки и постоянно выносят мне выговоры и замечания. Меня лишают премий и самой работы, я не принимал участие ни в одном новом спектакле с начала сезона, только доигрывал репертуар, который уже был. Сейчас я пытаюсь все это оспорить через суд.
Как-то они вызвали меня в отдел кадров и сказали, что я за сутки должен организовать концерт в госпитале для раненых [на фронте]. Я отказался подписывать этот приказ, написал объяснительную, что это не входит в мои должностные инструкции. По этому поводу опять учинили проверку. Я понимаю, что они хотели набрать огромное количество замечаний и выговоров и уволить меня за «систематические нарушения».
Вам вообще приходилось принимать участие в концертах в поддержку «спецоперации»?
Я лично в таких концертах участие не принимал. Хотя знаю, что запросы на их проведение периодически приходят из министерства культуры. Кто-то из актеров на концерты ездит. Даже если это противоречит их позиции, они вынуждены это делать, потому что боятся сказать «нет», боятся, что их лишат каких-то денег.
Причиной неприязненного отношения к вам руководства стала и ваша антивоенная позиция?
У меня конечно есть позиция, но я ее не высказываю, сейчас открыто о чем-то говорить невозможно. Конечно, они [руководители] изначально пытались сильно политизировать эту историю. Новый художественный руководитель очень активно поддерживает все происходящее в стране, носит футболку с литерой Z и частенько заявляет, что надо выгонять [из театра] людей, которые с чем-то не согласны, убирать их. Со мной он тоже вел «просветительскую деятельность», обвинял меня, что я занимаю неправильную позицию.
Я читала, что актеры театра требовали вернуть худрука Сергея Левицкого, уволенного за антивоенные посты.
Мы не требовали, мы просили объяснить причину увольнения Левицкого. Потому что он не только мой друг и товарищ, но и человек недюжинного таланта. Я считаю, что это один из лучших молодых режиссеров в стране, и его увольнение — большая потеря не только для театра, но и вообще для Бурятии.
За семь лет, что Левицкий был руководителем, театр колоссально поднялся. Буквально с первым его спектаклемСпектакль о молодой девушке, вернувшейся с Великой Отечественной войны и попадающей в семейную драму. Вошел в лонг-лист Российского национального театрального фестиваля «Золотая маска-2016» «Фронтовичка» мы попали в лонг-лист «Золотой маски» и поехали на фестивали, куда не ездили уже и не помню сколько времени. Да и в целом наши спектакли каждый год становились номинантами на «Золотую маску», у спектакля «Наводнение» вот было пять номинаций. Думаю, этим все сказано.
Мы понимаем, что на данном этапе Сережа не вернется, это невозможно сейчас сделать. Поэтому мы не требовали его возвращения, а просили объяснить конкретную причину.
В СМИ еще писали, что в прошлом году артисты сняли со здания театра флаг с буквой Z. Можете рассказать, как это было?
Да, это сделал я, 7 мая, перед концертом, посвященном Дню победы. Тогда перед зданием театра установили баннеры с буквами V или Z. Я не понимаю, какое отношение эти буквы имеют к 9 мая. К тому же, 28 мая мы должны были сыграть спектакль «Театр. Изнанка», который должен был посмотреть театральный критик — эксперт «Золотой маски». Критик сказал, что если «будет что-то висеть на театре», он в него не зайдет. Это я тоже написал в своей объяснительной.
О том, что я буду эти баннеры снимать, знали и Минкульт, и директор театра, и исполняющая обязанности художественного руководителя Лилия Маркина — она еще периодически говорила, что «это все под мою ответственность». И я не срывал их, а просто развязал и убрал при сотруднике полиции. Потом концерт [в честь 9 мая] прошел и кто-то эти баннеры повесил обратно. А директор стала эту историю раздувать и придать моему поступку политический оттенок. Да, еще раз повторюсь, у меня есть позиция, но я не могу ее озвучивать.
Как, кстати, руководство отреагировало на ваш манифест со вскрытием вен?
Со мной, естественно, никто не связывался. Они выпускали официальные объяснения, с обвинениями, что я неуравновешенный, что я все время такой был и «дестабилизировал обстановку». При этом 28 марта на собрании в театре мне предлагали взять шефство над школьной театральной студией. Получается, что с одной стороны они говорили, что я неадекватный, а с другой — считали, что я могу работать с детьми.
Как вообще в труппе относятся к «спецоперации»?
Есть люди, которые солидарны со мной, но есть и те, кто относятся к моей позиции отрицательно, может быть, в силу возраста или еще каких-то причин. Они говорят, что у нас в театре формируется пятая колонна, которой руководит Левицкий, хотя у каждого своя голова на плечах и каждый сам отдает себе отчет в том, что делает.
За год, пока в Украине продолжается большая война, политика в театре поменялась?
Да, как и во всех театрах. Потому что театр пытаются превратить в инструмент пропаганды, в функцию, которая поддерживает политику государства, а актеров используют как болванчиков. Но театр не должен быть направлен на пропаганду. Театр — это зеркало, которое должно показывать проблемы общества, а сейчас это все активно убирается и запрещается.
Положение тех, кто работает в театре, очень уязвимо. Многие из них, в отличие, от журналистов или айтишников, не могут работать из любой точки мира — им нужна родная сцена. Вы согласны?
Конечно, многие артисты — заложники ситуации. Во-первых, артист в провинциальном театре не то что не получает больших денег, а вообще живет от зарплаты до зарплаты. Соответственно, у многих людей нет никакой финансовой подушки. Во-вторых, есть страх, который окутал не только театральное сообщество, но и другие сферы. И очень тяжело уйти с этого места, чтобы тебя не использовали.
Сколько вы получаете в месяц — с премией и без?
Например, в декабре я получил то ли 14, то ли 15 тысяч рублей, потому что у меня не было спектаклей. В этом месяце у меня было несколько спектаклей, поэтому я получил около 26 тысяч.
Как вы выживаете на эти деньги?
Вдобавок к меня есть двое детей от первого брака, то есть треть денег уходит на алименты. Иногда не хватает заплатить за кредит, который я когда-то брал. Тянет семью моя жена Света. Конечно, время от времени у меня появляются халтуры, какие-то подработки. Вот на Новый год я работал Дед Морозом — поздравлял детей. Иногда веду корпоративы, но плотно этим не занимаюсь, хотя у меня довольно большой опыт. На меня морально давит, что я, как ведущий что-то делаю, а вокруг — пьяные люди. С моим нутром это не сочеталось. Иногда я веду детские актерские тренинги, но тоже не постоянно. Так что работа сегодня есть, а завтра — нет.
Как, кстати, дети отреагировали на ваш поступок?
Моему старшему сыну 14 лет, я с ним об этом еще не говорил, но он фантастически умный парень. Мы в разговорах не касаемся каких-то острых тем, но он очень пытливый и все знает. Моя первая жена сказала детям, что это была шутка, что там был специальный пакетик [с краской], чтобы их сильно не травмировать. Но старший наверняка нашел информацию и все понял. Он мне всегда говорил: «Папа, я понимаю, что ты делаешь, про что ты живешь и за что борешься». А семилетней дочке, наверное, будет тяжело это понимать.
Вы понимаете, что будете делать дальше? Ведь идти некуда, в плане идеологии все театры теперь одинаковые.
Я понимаю, что если уйду, то в другой театр прийти не смогу. Но я не буду работать с Дьяченко и Светозаровой ни при каких обстоятельствах — здесь не может быть компромиссов. Я нахожусь в поисках другой работы. Конечно, у меня есть профдеформация, в этом театре я работаю 14 лет. Еще когда я был студентом первого курса, работал в театре во Владивостоке, бегал в массовке. У меня театральный стаж, получается, 17-18 лет из моих 34-х. И что я буду делать дальше, если честно, пока не понимаю. Тем более, когда я резал себе вены, я отдавал себе отчет в том, что завтра может не быть. А что будет сейчас, я не знаю.
