После объявления мобилизации мы видим, что мужчин в России можно разделить на несколько групп: тех, кто верит в справедливость войны с Украиной и сам идет в военкомат, тех, кто скрывается от военкомата или ищет любые способы не попасть под мобилизацию, вплоть до эмиграции. И последняя категория — мужчины, которые полагаются на судьбу: «придет повестка — пойду». Почему многие, даже среди тех, кто не поддерживает войну, готовы пойти в военкомат по призыву?
Когда мы говорим о тех, кто решил остаться и ничего не делать, — можно предположить, что они отказываются принимать со всех сторон взвешенное решение, сделав вид, что оно уже принято. Я сталкиваюсь с многими из тех, кто выбрал именно такую стратегию. Когда я их спрашиваю, как они собираются защищаться, у них нет ответа на этот вопрос. Мне говорят: «Я остаюсь, потому что не считаю правильным или возможным уехать, а прятаться не буду». Я спрашиваю: «Ты собираешься воевать?», отвечают: «Нет, не собираюсь». «Собираешься идти в тюрьму?», — «Нет». «Что собираешься делать?», — «Буду ориентироваться по обстоятельствам». Вот это «буду ориентироваться по обстоятельствам» — про отказ принимать решение и брать ответственность за собственную безопасность на себя.
Сидеть и ждать, придет ли повестка — это пассивное поведение, хотя мужчинам всю жизнь говорят, что они должны взять жизнь в свои руки и действовать. Почему именно в такой критический момент многие делают вид, что от них ничего не зависит?
Мальчикам предлагается решать, и они решают — что будут действовать по обстоятельствам. Это тоже решение, хотя оно и не выглядит разумным. Но в кризисной ситуации у большинства из нас ум отключается, и мы действуем инстинктивно, а происходящее сейчас очень страшно.
Когда у человека нет много денег, связей, хорошего понимания, как работает система, нет опыта взаимодействия с ней, его особенно сильно гнетет чувство безысходности. С одной стороны ядерная война, с другой — война на передовой. А уехать — это безденежье и вероятность бездомности. К тому же уехать стыдно, можно столкнуться с обвинениями. Везде, куда ни кинь, — безысходность. И тогда единственно верным решением кажется «действовать по обстоятельствам». Субъективно это может восприниматься как вполне ответственное решение.
Но если заглянуть чуть глубже, это скорее проявление страха. Это отказ от продумывания возможных сценариев, в которых придется «действовать по обстоятельствам», потому что туда слишком страшно смотреть. Есть еще один страх — потерять лицо, «мужское достоинство». Люди вокруг смотрят, как ты себя ведешь. Зачастую жены, подруги и дети ждут от мужчины решения, и он думает: «Что я могу решить, когда кругом все непонятно?». Тогда он говорит, «все будет хорошо», имея в виду, что найдет решение, когда окажется перед выбором, например, когда представитель военкомата вручит ему повестку.
Переезд связан с большим количеством неудобств. Круги по воде от этого решения расходятся очень широко. Двадцатилетний парень, у которого ничего нет, может без проблем снять домик в глуши и переехать. Другое дело, например, сорокалетний мужчина, у которого бизнес, дети ходят в школу, жена не работает. Всю жизнь он обеспечивал стабильность этой системы. На первом месте для него стоит то, что он для себя называет ответственным поведением: «Как я их брошу? Буду сидеть в избушке, а жена будет разруливать все с тремя детьми, с работой? На что она жить будет?»
Идея ответственности преломляется интересным образом. С одной стороны, самым ответственным поведением было бы сохранить свою жизнь, чтобы потом сохранить семью. Но эта идея отметается. Потому что чтобы объяснить самому себе и другим, почему он бросил свою жену с детьми, мужчина должен убедить всех, а в первую очередь себя самого, что в противном случае он бы умер. Таких железобетонных аргументов ни у кого нет. Или есть, но окружение их тоже может опровергнуть — мы сейчас говорим в первую очередь про тех, у кого не радикальная антимилитаристская позиция. И тогда получается, что угроза жизни кажется человеку неоднозначной, а ситуация, в которой он должен бросить жену и детей, очень однозначная.
А есть ли тут какая-то связь с верой в судьбу? Такой фатализм, если мне пришла повестка, значит это «предначертано»?
Я работаю с мужчинами как психолог последние 11 лет, и ни в мирное время, ни сейчас не сталкиваюсь с подобным отношением. Скорее это про «за нас уже все решили, мы ничего не можем».
Насколько это ощущение безысходности, безвольности влияет на готовность пойти погибать?
Депрессивное состояние поражает волю. Нет мотива сопротивляться, если есть убежденность, что ты ничего не можешь. Проще делать, что скажут — на сопротивление нет энергии. Я это говорю без обвинений, а сочувствуя тем, кто находится в этом состоянии. Депрессивное состояние — это медленное умирание, а депрессия в своем пределе — это суицид. Человеку плохо, он в психологическом плане уже на пути к смерти, и тут его отправляют на смерть. У него возникает реакция: «Ну и ладно, я туда и шел, просто теперь это будет быстрее».
Кроме того, у каждого человека есть ответ на вопрос, что он будет делать, когда окажется в патовой ситуации, как будет спасаться. Это решение люди впервые принимают в детстве и нередко звучит оно предельно просто: если что, я просто умру и все закончится. Дети так фантазируют, потому что для них смерть еще не страшна, это просто выход за пределы происходящего сейчас. Но бессознательно это остается и может проявляться по-разному: в зависимостях, экстремальных видах спорта, в агрессивном поведении. Сейчас очень страшно, что делать — непонятно. Человеку нужен путь эвакуации, и поход на фронт может им стать. Мужчине более менее понятно, что с ним произойдет something За неявку по повестке грозит только административная ответственность, а наказание за это не включает лишение свободы.: он точно будет ограничен в свободе, ему будет труднее защищаться, над ним могут издеваться. При мыслях об армии у человека может возникать иллюзия большей свободы. Тем более, в руках оружие — это тоже может придавать уверенности.
К тому же, если у человека не было боевого опыта, про фронт он знает только из книг и фильмов, то он скорее всего недооценивает ужас, который в реальности там происходит. Это трудно почувствовать, если ты там не был. Поэтому пойти по повестке представляется лучшим среди худших исходов. Во-первых, кажется, что на войне есть какие-то шансы, а во-вторых человек подсознательно думает так: «Умру, и все закончится. Не надо будет больше бояться и нести этот груз ответственности».
Мы перечислили уже несколько причин, почему многие сидят и ждут повесток: страх оставить семью, потребность отложить решение сложной ситуации на потом, и депрессивное состояние, когда сил на активное сопротивление нет. Есть еще причины?
Еще есть часть, связанная с гендерными стереотипами, с представлением о том, как мужчина может или не может себя вести. Сейчас решение о том, чтобы уехать, приходилось принимать очень быстро. Например, уезжать в другую страну в тот же день или на следующий день. Взвешенное решение принять очень трудно, почти невозможно. А эмоциональные решения мужчинам принимать не очень положено. Люди, социализированные по мужскому типу, стремятся показать «антиистеричность». Поэтому они думают: «Лучше я обожду, все взвешу, проанализирую и после этого буду решать».
Еще о гендерных стереотипах и мужской гендерной социализации. Часть общества, которая поддерживает войну, называет уклонистов «бегунами», говорит о трусости. Откуда берется убеждение, что бегать от военкомата — стыдно?
В японском кодексе самурая написано: «Встав на путь воина не приближай смерть, но, столкнувшись с ней, прими ее достойно». Говоря простым языком: не нарывайся, но и не убегай. Да, убегать стыдно. И даже когда это разумно — все равно стыдно. Расскажу о своем опыте: мне приснился сон, что мои знакомые и друзья возможно, окажутся на войне, и когда они вернутся, мне с ними будет не о чем разговаривать, потому что они настоящие мужчины, а я нет. Я проснулся и офигел от себя, потому что в обычном сознательном состоянии я так не думаю. У меня за плечами больше 500 часов личной психотерапии, я 11 лет работаю с мужчинами на тему насилия, агрессии, гендерных стереотипов. Но даже у меня в кризисный момент эти вещи откуда-то поднимаются.
Сейчас многие находится в окружении людей, которых точно так же колбасит внутри, где каждый смотрит на другого и пытается оценить, кому здесь страшнее и кто здесь «настоящий мужчина». В подростковом возрасте, когда в компании друзей идешь на драку в соседний район, где можно «огрести», все боятся, но идут. Потому что надо. Потому что спросят: «Ты что, ссышь?». Стыд — это очень мощный инструмент управления вообще всеми, и мужчинами в частности.
В традиционной патриархальной модели мужчина принимает все важные решения и не особо соотносит их с представлениями жены или подруги о том, что правильно. А здесь, получается, этот же патриархальный мужчина боится ее осуждения, боится показаться недостаточно сильным, и этот стыд даже гонит их на передовую. Нет ли здесь противоречия?
Думаю, что противоречия нет. Мой опыт говорит, что мужчина, живущий в соответствии с традиционными представлениями, хочет, чтобы его слушались. Добиться этого от близких можно либо через страх, либо через доверие и уважение. Мужчины, которые применяют насилие, путают уважение и страх, реализуя тезис: «боится, значит уважает».
Но так будет действовать не каждый патриархально настроенный мужчина. Кто-то ищет спутницу, которая будет разделять патриархальные ценности и отдавать мужчине главенство добровольно. В этом случае для мужчины будет особенно важно сохранить уважение супруги, а значит придется быть последовательным и соответствовать званию настоящего мужчины даже если не особо хочется.
Есть и другие типы мужчин, например, те, кого в простонародье обидно называют подкаблучниками. Они не соответствует традиционным гендерным нормам и «слишком» ориентируются на жену: она сказала «уезжай», он уехал, сказала «оставайся» — он остался. Он не может перед ней отстаивать свою позицию.
Или те, кто предпочитает партнерские отношения. В этом случае мужчина может спросить, справится ли его жена, а она может ответить, что справится и предложить ему уехать. И тогда у мужчины не возникает чувства вины. Или возникает, но меньше, потому что он доверяет своей партнерше и слышит от нее обратную связь.
Мужчина, который живет в патриархальной модели, где ему важно быть главой семьи, не уедет. Даже если жена скажет, что справится без него. Он не может себе этого позволить, потому что он не находится в диалоге с ней — он в диалоге сам с собой. Такой мужчина не может бросить семью не потому, что жена не справится, а потому, что он сам не справится с тем, что он ее бросил. Это разрушит его картину мира и мужскую идентичность.
Насколько важную роль играет желание быть внутри коллектива, чувство, что на войне кругом будут товарищи?
Многим кажется, что на войне есть дух приключений. Это, кстати, использует в своей пропаганде ЧВК «Вагнер». Если вы читали их агитационные объявления, там сказано, что «оркестру нужны музыканты», «мы уже освободили этих, освободили тех, у нас классно, приходи». Это читается как приглашение в турпоход. Думаю, это может быть вполне убедительно для тех, кто совсем не представляет, насколько страшна война. Или наоборот для тех, кто был на войне и чья чувствительность снижена, а чувство опасности притуплено. У человека может быть психическое расстройство, деформация личности, из-за которого он места себе здесь не находит, но там ему все более менее понятно.
Второй фактор — страх отщепиться от группы. Это очень значимый страх, потому что именно способность находиться в группе обеспечивала людям выживание. Остаться одному с древних времен означало иметь более тяжелую жизнь. Раньше это было физически тяжело, а сейчас это тяжело психологически, потому что ты должен что-то про себя решить. Почему ты одинок? Либо ты гениален, и тебя никто не понимает, либо ты слишком плох, чтобы с тобой кто-то общался. Кстати, в этом и есть одна из главных целей психотерапии — помочь человеку научиться быть одному и при этом чувствовать себя хорошо. То есть вернуться к самому себе. Мало кто это умеет.
Все говорят про высокий уровень насилия в России, физического и сексуализированного. Почему тогда так мало людей готовы воевать?
Проявлять насилие и воевать — совсем не одно и тоже. На войне оружие есть у всех. Насилие всегда иерархично, оно спускается от наиболее ресурсообеспеченного к наименее ресурсообеспеченному. Классическая история, когда начальник наорал на мужчину, мужчина пошел домой и наорал на жену, жена на ребенка, ребенок на котенка. И вообще люди редко готовы проявлять насилие по отношению к тому, кто равен или сильнее. На сегодняшний день российское государство сильнее, чем граждане. Это же и объясняет, почему россияне не встанут и не скинут правительство. Потому что встать всем 146 миллионам невозможно без организации. А когда ты идешь туда пусть даже толпой в несколько тысяч, тебя просто убьют или посадят. И ровно поэтому агрессия направляется не на того, на кого бы следовало ее направить, а на тех, на кого безопаснее, либо на тех, кто рядом, либо на тех, на кого проще. Например, на украинцев.
При этом пока выглядит так, будто желающих выплеснуть свою агрессию на передовой не так много. Во всяком случае меньше, чем хотелось бы государству.
Агрессивное и насильственное поведение — это принципиально разные типы поведения, хотя они зачастую выглядят одинаково. Разница в том, что у насильственного поведения в основе желание установить свою власть над другим, унизить, чтобы самому возвыситься, компенсировать дефицит самоуважения. Это не всегда имеет отношения к выплеску агрессии. Я не думаю, что психологически благополучный человек готов скидывать свое напряжение, рискуя жизнью. А возвыситься над кем-то, будучи на войне, и укрепить свое чувство самоуважения — можно. В том числе за счет соответствия героическому образу мужчины, или занимаясь военными преступлениями, например, пытками. Но вряд ли многие готовы на такие жертвы, потому что понятно: любая война все равно про лишения, страх и предельную опасность. Игра просто не стоит свеч, есть гораздо более безопасные ситуации, в которых можно проявить насильственное поведение — например, домашнее насилие.
