Настя Перкина
продюсер социальных проектов
У меня было две итерации отъезда: в первый раз я уезжала в прошлом году от разбитого сердца, пробыла в Грузии до конца января. А сейчас уже уехала от разбитой жизни. Конечно, это связано со «спецоперацией»*. В обоих случаях не было никакого плана.
В этот раз я уехала в Тбилиси 5 марта. До того как все это началось, я была в Екатеринбурге и планировала поехать в Москву по работе. Но что-то мне подсказывало, что будет по-другому. 22 февраля я до ночи читала новости, тогда была история про признание ЛНР и ДНР. Когда началась «спецоперация»*, я сразу поняла, что уеду. Помню странное чувство, когда покупала билет: я поняла, что прямо сейчас делаю очень большой шаг, который делит мою жизнь на «до» и «после». Обычно большие события осознаешь ретроспективно, а тут сразу понимаешь, что в этот момент происходит что-то важное.
Я сидела в кресле, где я обычно читаю, и смотрела на свою квартиру. На мой дом, который я очень люблю. После тяжелого расставания моя квартира как будто перестала мне принадлежать, и мне стоило больших усилий снова «присвоить» ее себе. Только мой дом снова стал «моим» местом, опять наступил момент, когда нужно уезжать. Я не знаю, когда я сюда вернусь и вернусь ли.
Улетала я с тяжелым сердцем. Мне было сложно уложить в голове, что в стране, чей герб я ношу на паспорте, где мой дом, мои друзья, моя профессия и семья, мне пока нет места. Что я давно не вписываюсь в морально-этический кодекс «идеального россиянина»: когда нужно верить, что США — это наш враг, быть патриотом, рожать детей, верить, что семья — это только мужчина и женщина, и прочее. То, что мой круг общения не сводится к этим установкам, было ясно и раньше. Но теперь добавилось понимание, что я как специалист со своими компетенциями, своим видением, ценностями, социальным капиталом своей стране больше не нужна.
Не сказать, что для меня это большая трагедия и неожиданность — законы, которые последние десять лет принимались в России, исчерпывающе объясняли, что моя картина мира для путинской России не подходит. Пока мне не за что там бороться, я лучше буду делать то, что люблю, там, где меня за это не посадят.
Когда из эмиграции я вижу, как на митингах винтят моих знакомых, у меня есть некоторая тень чувства вины. Но для меня это нормальная практика — уезжать, когда мне неспокойно или что-то не нравится. Я всегда так делаю, поэтому я выбрала наиболее понятный и комфортный для себя сценарий, и мне кажется, что это нормально. Как бы грустно это ни звучало, я не настолько люблю свою страну, чтобы становится ради нее жертвой режима. Я лучше уеду.
С русофобией в Тбилиси я не сталкивалась ни разу. Наклейки Russia is an occupant я видела и в 2016 году. Да, какой-то процент людей, особенно молодых, не любят русских — это медицинский факт. Так было и до «спецоперации»*. Естественно, в тех местах, где на русских и раньше смотрели косо, это усилилось. Но там, где таких настроений не было, их и сейчас нет.
Я нахожусь в довольно тепличных условиях, пока плотно не занималась поиском жилья. Я слышала истории, что русским трудно найти квартиру, но сколько раз в Москве люди сталкивались со «сдаем только славянам». Понятно, что подобные объявления наверняка размещали не те, кто сейчас пытается снять жилье в Тбилиси, но задуматься есть, о чем. Скорее всего, я тоже подвергнусь этой дискриминации, но я этого не боюсь. Я искренне считаю, что это временное обострение, хотя бы потому что свежи воспоминания про 2008 год. Грузины не хотят под российский конвой и сейчас всеми силами показывают: ребята, даже не пытайтесь. Меня это не смущает.
Все зависит от формы. Мне неважно, будет ли мне хамить немец, финн или грузин — он одинаково пойдет на***. Потому что не нужно из-за моего паспорта приписывать мне те черты, которых у меня нет. Но я готова к разговору: если ко мне будут вопросы, я совершенно спокойно могу сказать: я Владимира Владимировича не выбирала, никогда не поддерживала, и я сердцем с вами. Я буду с большим удовольствием платить налоги в этой стране, чем в России.
Сейчас я не представляю, что должно произойти, чтобы я вернулась. Я еще нахожусь в острой фазе переживания горя, боли и отчаяния от того, что я гражданка страны, которая развязала большую и страшную «спецоперацию»* с соседом.
Валерия М.
фрилансер
Я уехала в Тбилиси в конце ноября 2021 года, хотела перезимовать не в Москве. Зимовка переросла в опасность ядерной зимы, ха-ха. Опыт пандемии научил меня не строить грандиозных планов, поэтому я не ставила себе четких временных рамок. Но я не предполагала, что не смогу вернуться в Россию.
Тбилиси — город, который всегда себя позиционировал как мультикультурный и многонациональный. Здесь всем, кто хочет себя реализовать, всегда находилось место. Поэтому в месяцы до «спецоперации»* мне здесь было очень интересно. Я приехала сюда с открытым сердцем: просто наблюдала, изучала город. Я не могу сказать, что это очень дружелюбное место, где всегда все улыбаются. Здесь достаточно напряженная экономическая ситуация, поэтому люди на рабочих местах ведут себя сообразно своему характеру: либо они дружелюбные и миролюбивые, либо нет. Но тем не менее здесь всегда было спокойно и легко: было радостно видеть эту внутреннюю творческую пульсацию города.
Сейчас все радикально изменилось. Когда началась «спецоперация»*, первым импульсом была духоподъемная солидарность с Украиной. Очень быстро стали почковаться центры гуманитарной поддержки, появилось очень много волонтеров. Но вместе с этим чувством солидарности шло понимание, что Россия развязала «спецоперацию»*. И появился огромный страх войны с Россией: она уже нападала в 2008 году, может напасть и сейчас. Эта мысль уже стала клише: «Путин захочет спасти тех русских, которые сейчас находятся в Грузии, так же, как он хочет спасти украинцев». И этот страх очень быстро перерос в агрессию против России как государства, которая, к сожалению, экстраполировалась на граждан. Конечно, агрессивно настроены не все, но это общая тенденция: и на уровне межличностных отношений, и на уровне частных инициатив. Например, недавно на улице бабушка услышала, что я разговаривала со своей подругой по-русски. Подошла и спросила, откуда мы: «Ах, вы из России. А вам не стыдно здесь быть?» Конечно, это внушает дополнительную растерянность и подавленность.
В моем случае сложная политическая ситуация и напряжение между странами еще стала поводом для токсичного поведения. У меня были романтические отношения с грузином, который позиционировал себя как человек, который не будет поддаваться общим ненавистническим настроениям. В бытовой ссоре он оскорбил меня по национальному признаку: ты плохая потому, что ты русская. Он сказал: «Иди на*** отсюда и уезжай в Армению». Стало понятно, что язык дипломатии тут не будет работать.
Сюда приехало много людей, которые занимались активизмом в России. Недавно был совместный митинг русских и белорусов. Им было важно показать, что они приехали не для того, чтобы занимать рабочие места, не для того, чтобы стать приманками для Путина. Они жертвы режима, невольники. Но приехали с чистыми помыслами, чтобы обогащаться грузинской культурой и нести сюда свои мозги в знак благодарности, что были приняты. Люди сюда приехали не от страха потерять теплое место — многие шагнули в пустоту.
Россияне и белорусы будут продолжать заниматься активизмом, через время эмоция этого иррационального страха и ненависти пройдет. Но я все-таки не думаю, что в Грузии когда-то забудут эту ситуацию.
Я не испытываю чувства вины за то, что происходит. Это, скорее, горе. Я обездолена: не физически, как люди в Украине, а в метапространстве. Я утратила свою страну, не обретя нового дома. Стыд появляется из-за того, что, не имея сил сделать что-то реальное, ты не делаешь ничего. Стыд бездействия и бессилия. Но мне не стыдно из-за своей национальности. У меня в том числе образование фольклориста, и русский культурный код для меня играет очень важную роль.
Когда я приехала сюда, я очень хорошо обозначила свою «русскость», я испытывала гордость за то, что причастна к этой культуре. И сейчас я чувствую утрату этого стержня. Все посыпалось и превратилось в руины: когда я смотрю на фото разбомбленных украинских городов, я вижу в этом Россию.
Иван Садецкий
инженер в области оптомеханики
Я уехал в Германию в августе 2021 года. Решение было связано с работой: мне показалось, что здесь у меня больше возможностей себя проявить. В эти полгода у меня не было четкого плана на дальнейшую жизнь и потому не было уверенности, что я захочу здесь остаться.
С началом «спецоперации»* моя жизнь превратилась в нескончаемый кошмар, как и у многих людей во всем мире. Да, сейчас я живу не в России, но переживаю все так же, как если бы был там. Моя страна, в которой я родился и вырос, сейчас катится непонятно куда. Я боюсь, что эта страна станет местом, куда не хочется возвращаться. Пока этого не произошло, я надеюсь, что все нормализуется и общество начнет переосмыслять себя.
На работе все интересуются «спецоперацей»*. Очевидно, что это уже затронуло все страны. Чаще всего спрашивают, как такое вообще могло произойти. Особенно много вопросов возникает у тех, кто не очень знаком с контекстом и не знает, что происходило в России в последние тридцать лет. Много вопросов о том, все ли русские такие, все ли хотят «спецоперации»*. Удивляются, что в России нельзя выражать свое мнение и протестовать, что существует закон об иностранных агентах, полицейское насилие. Коллеги-немцы проводят все те же параллели, что проводим мы.
Постоянно думаю о том, что мог бы делать больше. Не только в смысле митингов: мог больше разговаривать с теми, кто сейчас поддерживает действия России. У меня есть знакомые, которые разделяют позицию правительства, и если раньше на это можно было закрывать глаза, то сейчас понятно, насколько серьезные последствия могут быть у такой логики. Это всегда было ненормально: что находились оправдания убийствам оппозиционных политиков и независимых журналистов, войнам, которые вела Россия, санкциям и контрсанкциям. И через такое равнодушие мы дошли до этой точки.
Сейчас, чтобы приехать в Россию, у меня должно быть четкое понимание, что я смогу вернуться в Германию. Я был бы рад снова жить в своей стране, если бы общество поменялось и вслед за этим поменялась власть. Или наоборот.
Лилия Ким
сценарист, продюсер
В 2012 году один мой сериал стал франшизой, и после этого меня стали приглашать в Америку. До этого я приезжала туда, смотрела, могу ли я что-то здесь делать. Но окончательно я приняла решение в 2014 году.
Мне испуга хватило, еще когда случился весь этот «крымнаш». Политически это было гораздо приличнее, чем сейчас, но мне уже тогда все стало понятно. На меня произвело большое впечатление, насколько быстро люди вокруг меня стали превращаться в тех, кто пишет доносы, ходит строем, скандирует всякое в поддержку власти. Мне в какой-то момент приснился мой дедушка, который был корейцем, и на чистом русском мне сказал: «Мы не для того из Северной Кореи сбежали, чтобы вы в ней оказались».
Я поняла, что адаптация на новом месте будет стоить мне не меньших усилий, чем попытки привыкнуть к тому, что происходит в России. И во втором случае это все равно будет игра на поражение, потому что не видно, что ценой всех своих усилий можно выиграть. Те рельсы, на которые все встало, явно ведут туда же, откуда это вышло.
У нас было ощущение, что мы живем в 21 веке. Что время безумных диктаторов, мировых войн и массовых геноцидов не может вернуться. Мы думали, что живем в глобальном обществе, где все государства, национальности и конфликты — устаревший конструкт. Да, есть длинный хвост, который не успел за историческим поворотом, не успел в светлое будущее. И у меня было ощущение, что людей в этом хвосте можно вынести за скобки. А оказалось, что хвост был намного больше, и он вильнул так, что размазал все, к чему мы шли. И оставил одно кровавое пятно.
Когда я уезжала, мама страшно плакала. Я говорила ей: «Мама, ну что ты так расстраиваешься, сейчас уже никто не уезжает, как уезжали в восьмидесятые. Люди живут на две, три страны, и это нормально». Я в это абсолютно верила до 24 февраля.
Разговаривала с другом режиссером, который только что делал проект про революцию 1917 года. Он говорит: «Меня поразило количество параллелей. Мы делали так, чтобы он был максимально аполитичным, а теперь каждая фраза звучит как что-то двусмысленное». По всей видимости случилось что-то такое, что уже случалось.
То, что сделали пропагандисты, войдет в учебники. Я тут согласна с главным редактором «Новой газеты», который сказал, что они заказывали пропаганду, смотрели ее и потом начали в нее верить. В результате их действий та картина, которую они пытались создать у людей в голове, стала реальностью. Той русофобии, которую они приписывали, не было в помине нигде, включая Украину. Воссоздать своими действиями химеру, чтобы пугать бабушек — это просто магия.
В Америке на русских гораздо спокойнее реагируют. Как сказал мой партнер, американцы хорошо научились видеть разницу между своими собственными меньшинствами и тем, что происходит в странах их происхождения. Люди, которые сюда приехали, и политика стран, откуда они приехали, — это две большие разницы. Но на уровне официальных вещей, конечно, глобальный cancelling. Понятно, что очень многие бренды стараются уйти из России и достаточно громко об этом заявить, потому что для них российский рынок не был самым важным. Но я думаю, что здесь коммерческий расчет имеет меньше значения, чем личная этическая позиция руководителей. У меня тоже такая позиция: не важно, какое количество потерь это будет сопровождать, я не хочу с этим иметь ничего общего, не хочу быть частью этого ни в каком виде.
Сейчас есть ощущение собственного бессилия. Чувство, что ты ничего не можешь сделать с этой дичью из начала 20 века: с потрясыванием ядерным оружием, с безумными высказываниями «зачем нам мир, если в нем нет России». Испытываешь бессильный гнев, когда какая-то группа людей начинает мировую войну, использует армию как карательную машину.
Глядя на настроения вокруг, я не думаю, что дело только в этом наросте, от которого можно избавиться, и появится что-то новое. Откуда может взяться хорошее, если столько людей поддерживают действия властей. Я не разделяю иллюзий, что если голову змеи отсечь, то все остальное моментально превратится в прекрасного лебедя. У змеи просто вырастет новая голова, которая по качеству ничем не будет отличаться от предыдущей.
Поколения россиян и украинцев, который застали это здесь и сейчас, скорее всего, не смогут общаться: или их будет исчезающе мало. Даже в общении с моими друзьями из Украины, которые знают, что я всегда была против войны, все равно есть много напряжения — просто потому, что говоришь на русском языке.
Возвращаться в Россию у меня не было желания с момента отъезда. Когда я в первый раз приехала в Америку, у меня впервые возникло ощущение, что я дома. Дело в том, что корейцы в России — искусственное явление, их там не предполагалось. Когда ты человек с очевидно неславянской внешностью, тебе об этом постоянно напоминают: начиная от объявлений о сдаче квартир и заканчивая проверкой документов в метро. Это как песок под одеждой: вроде мелочь, но постоянно ощущаешь. А в Америку все когда-то приехали, тут комбинации со всего мира. И у меня появилось ощущение, что здесь тебе никто не указывает на твою инаковость.
Фото: Pavel Neznanov/Unsplash
