Мальчик Слава из Мариуполя и вся его семья очень благодарны России. При российском наступлении на город их дом сгорел, подъезд обрушился. Если б снаряд, попавший этажом выше, разорвался, их бы не было в живых. Но семья уцелела. Их перевезли в Приморье, за 7000 километров от родного города, и временно поселили в гостинице отдаленного поселка.
В осажденном городе они варили еду на костре и смотрели, как голодные соседи ловят голубей. Сейчас их вкусно кормят в столовой. Сегодня на обед овощная нарезка, суп с лапшой и куриная отбивная с пюре. Завод Ильича, на котором работал отец Славы, разрушен, но бывший металлург счастлив — его берут в техподдержку судостроительного комплекса «Звезда» в городке Большой камень Приморского края. Зарплата скромная, поскольку опыта такой работы у него нет, но лучше, чем ничего. Мальчик Слава обожает музыку. Пианино и гитара сгорели в разрушенной квартире, но приморские волонтеры скинулись и подарили ему синтезатор. Он не верит своему счастью:
— Мы еще не заслужили этого, мы ничего для России не сделали!
Когда я вхожу в комнату, Слава приветствует меня песней «Феличита». На мальчике — нарядная новенькая рубашка, купленная волонтерами. Он слегка полноват — проблемы с сердцем, едва не стоившие ему жизни при эвакуации. На голове — щегольская прическа, придуманная еще в Мариуполе и старательно подновленная парикмахером в поселке Врангель. Синтезатор, на котором играет Слава, стоит посреди узкого и длинного пятиместного номера, в котором, кроме мальчика, живут его родители, бабушка Люба и младший брат Жора. Отец ушел договариваться о работе, мать в больнице — плановую операцию в Украине провести не получилось, зато теперь помогают российские врачи. Брату, подающему надежды шахматисту, волонтеры подарили шахматную доску. Но играть мальчик не хочет — в присутствии незнакомца стесняется и молчит. Лишь иногда что-то шепчет на ухо бабушке Любе, с первого взгляда на которую ясно, кто истинный глава семьи. Семидесятипятилетняя женщина с волосами, собранными в тугой пучок, тоже довольна:
— Мы никто для России, а нас обули, одели. Живем, как на курорте.
В Мариуполь родители Любови переехали из России в советское время, в поисках лучшей жизни. Зарплата на металлургических комбинатах была выше, чем в Смоленской области, откуда родом ее отец, и в Орловской, где родилась мать. Сейчас семейство с той же целью отправилось в Приморье — в таганрогском спортзале, где временно разместили беженцев, представители этого региона предлагали самые большие льготы.
— Мы вступили в программу переселения соотечественников, живущих за рубежом, — рассказывает Любовь. — Каждому обещают 160 тысяч подъемных, жилищный сертификат на 600 тысяч. Гражданство дают за три месяца, а в других регионах вид на жительство можно три года ждать.
Слава заканчивает играть «Феличиту» и спрашивает, что мне нравится из музыки. Я отвечаю, что джаз. Мальчик не может вспомнить ни одной джазовой композиции, но не огорчается, и продолжает делиться восторгами от Приморья:
— Мне тут нравится. Не то, что на Украине. Все бесплатно, дают гуманитарку — новую, с этикетками, все нам разрешают. Все прекрасно тут. А в Украине снаряды падали на нас, рушился наш дом, его северной стороны уже нет.
Бабушка согласно кивает, и Слава, торопясь, делится подробностями пережитого:
— У нас квартира была на четвертом этаже. Мы из нее вовремя выбежали. На нас камни сыпались, штукатурка, потом поднялось такое облако пыли и дыма, что пришлось спускаться по памяти, наугад. На первом этаже заночевали. Потом переселились в подвал другого дома. В нем нас нашли ДНРовцы и сообщили, что надо эвакуироваться, потому что через полчаса полетят снаряды из тяжелой артиллерии, и все развалится. Я чуть не умер, чуть сердце не остановилось, но мы на последних минутах добежали до точки эвакуации, и сразу началась бомбежка. И автоматные очереди прямо возле нас. А потом мы проехали всю Россию и попали в Приморский край, в поселок Врангель.
Слава берет пару торжественных аккордов и объявляет:
— Песню It’s been so long группы The Living Tombstone я посвящаю волонтерам, которые так нам помогают.
Он не играл уже три месяца и часто ошибается, но инструментальную версию припева пальцы помнят четко: «It’s been so long / Since I last have seen my son lost to this monster, / To the man behind the slaughter…»
По утрам Слава ходит в школу. Помимо стандартной программы, для детей беженцев тут дополнительные уроки истории и русского языка.
— Школа хорошая, но намного хуже, чем в Мариуполе, — говорит мальчик. — Там была 47-я, продвинутая, с новейшей техникой. Доска сенсорная. А в этой только два коридора, обустроенные почти как в 47-й. Теперь та школа вся в дырочку, и все вокруг нее перепахано, представляете! Там воронка вот такая широкая! Все оборудование сгорело и разорвалось. В нашем подъезде несколько семей сгорели заживо, многих убило снарядами. Десять снарядов в минуту прилетало. А в подвале даже страшно было вставать — мог в голову осколок попасть или пуля.
— Он целый час рыдал, кричал: бабушка, я хочу жить, я не хочу умирать! — вспоминает Любовь. — Когда мы спали на полу, Славик прикрывал Жору от осколков своим телом.
Она довольна, что попала «на историческую родину», и не устает критиковать украинское правительство:
— Украине следовало позаботиться о нас. Зеленский по телевизору успокаивал, что боевых действий не будет. А когда они начались, нас бросили. Мы были как живая ограда для азовцев.
— Украинцы притворялись, что сражаются, и разрушали город просто так, — подхватывает Слава. — Хотя никто русских даже не видел. Снайперы стреляли в тех, кто хотел выйти. Так относятся украинцы к украинскому народу. Просто живой щит. Даже из подвалов никого не выпускали.
— Ты сам это видел? — спрашиваю я его.
— Нет, — мотает головой мальчик. — Мне рассказывали. Больше всего я боялся, что в подвал ворвутся украинцы и нас застрелят. Азов — вообще ненормальные!
— Ты видел что-то плохое, что делал Азов?
— Нет, но я видел оторванную руку. За углом валялась.
В наступившей неловкой паузе Любовь поясняет, что нарушителей комендантского часа могли расстрелять без предупреждения.
— Мы до конца не верили, что будет вторжение. Надеялись, что Зеленский решит эту проблему, — размеренно рассказывает она. Слава, лукаво улыбаясь, начинает аккомпанировать, словно тапер. — Он обещал, что установит мир любым путем. И мы все верили…
— Но спецоперацию не он начал, — не выдерживаю я.
Любовь согласно кивает:
— Здесь еще влияние Запада. Что ему диктует Америка, то он и делает. Америке нужно было расширить свои позиции на восток.
— Но спецоперацию же не Зеленский начал…
Женя нервно ерзает, глядя то на меня, то на бабушку.
— Путина тоже можно понять, — говорит она. — Зачем ему блок НАТО под стенами его дома? Если б Зеленский не настаивал, чтобы его приняли в НАТО, и войны бы не было.
— Вы считаете, что произошедшее правильно?
— Я вообще против войны. Она приносит только страдания и беды. Все можно было решить мирным путем. Но для этого надо быть мудрым президентом. А Зеленскому мудрости не хватало. Он пришел из шоу-бизнеса, человек, который не компетентен. Ему не следовало лезть в политику. Он привел страну к развалу и кровопролитию…
— Вы думаете, что за спецоперацию ответственен Зеленский? Или все же Путин?
— Зеленский должен был все варианты просчитать. А он не готов был. Говорил, что вторжения не будет. В результате люди остались без денег, без продуктов. Нужно было эвакуировать нас из города. Люди в поселках вообще не знали, что есть зеленые коридоры. Потом уже мы услышали, что с железнодорожного вокзала на Львов отправили несколько поездов.
— Но боевые действия же начал не Зеленский… — повторяю я в третий раз, чувствуя себя все более глупо. Славик загадочно улыбается, аккомпанируя нашему с Любовью дуэту. Аккорды и легато не режут слух, но и не складываются в единую мелодию, словно мальчик хаотично извлекает из памяти давно забытые фрагменты. Молчаливый Жора прихлопывает в такт ломаному ритму ладонями по коленям.
— Понятно, что не Зеленский это начал. Но он привел страну к такому положению, — настаивает Любовь. — Америке выгодно, что бои идут не на ее территории. Ей выгодно продавать оружие Украине.
— О, я вспомнил! — прерывает нас Слава, и внезапно исполняет джазовую композицию.
— Знаете, как снаряды летели, — задумчиво говорит Любовь, когда стихают аккорды. — Будто фейерверк. Во все стороны искры. Красиво, как на празднике. А когда падают, такой взрыв мощный.
— Помню, как мимо ехали танки с обозначением Z, — отзывается Слава. — Мы их увидели, когда Мариуполь начали освобождать от украинцев.
Как и многие беженцы, из разрушенного города мальчик вывез связку ключей, которыми уже нечего открывать.
— Это ключ от подъезда, — показывает Слава. — От бабушкиной двери. От моего велосипеда. От почтового ящика.
— Конечно, паршиво, что Россия к нам вторглась, — вздыхает Любовь. — Никто не хотел этого, ни русские, ни украинцы. Но видите — политики не договорились, и началось…
— Кто же начал, если никто не хотел?
— Если слушать российские новости, это был упреждающий удар. Украинские новости, наоборот, говорят, что Украина не собиралась ни на кого нападать. Кому верить? — разводит руками бабушка. — Мариуполь очень жаль. Дом мне часто снится. Которого нет. Всю жизнь трудились, и остались без ничего. Тут, в Приморье, хоть какой-то первоначальный капитал обещают. Я говорила сыну: слава Богу, что наше поколение не знало таких бед. Теперь он мне это часто припоминает.
— Держи, — юный пианист протягивает мне коробок спичек с усатым казаком в зеленых шароварах. — Это из подвала, где мы жили.
Я представляю, как такими же спичками люди, оставшиеся без электричества, зажигали в ледяном подземелье свечи, и у меня перехватывает дыхание. А Слава несет все новые подарки — украинскую монетку с князем Владимиром, упаковку орешков, чудом пережившую голод в осажденном городе.
— Наш двор был полностью освещен — верхние этажи горели, — рассказывает щедрый мальчик. — Папа выбивал железные двери ломом, чтобы спасти людей. Наша кошка спряталась под кровать. Она меня всегда успокаивала в трудные моменты. Когда все утихло, папа пошел за ней. Она нас до крови исцарапала, так испугалась. Мы ее потом оставили. Она, наверное, до сих пор там, в подвале…
— У нас не было для нее паспорта и специальной корзины, — рассудительно говорит бабушка, но Слава резко мотает головой:
— Нет! Просто мы ее забыли взять. Мама говорила, что мы переживали и оставили кошку потому, что думали — не добежим…
Он отворачивается и закрывает лицо руками.
— Жива наша кошка, не переживай, — утешает Любовь. — Тот дом уцелел, его не разбомбили. Ее наверняка кто-то подобрал.
Но мальчик все плачет.
