— Вы легко нас найдете, тут вся деревня в три дома, — инструктирует меня Елена Бороденко.
Донгуз Саратовской области — край географии, как говорят у нас в регионе, — самая настоящая глушь. Он и правда невелик: дай бог четыреста дворов. На улице Овсянникова, где теперь живет семья Елены, многие пустуют — заброшены.
Дом, где живут беженцы, находится быстро — первая же соседка показывает, в какую калитку стучать. Из калитки с громким лаем на меня выкатываются два йоркширских терьера.
— Проходите, не бойтесь, это они так ласки добиваются, — говорит Елена, высокая черноволосая женщина 43-х лет. Во дворе с серым покосившимся забором и нужником позади дома она смотрится чужеродно.
В сенях старого дома — сервант с пыльными банками, продавленный диван, гора обуви. В доме две маленькие комнаты, в одной старая кирпичная печь, обитая железом. В «красном» углу другой — работающий телевизор с цветным советским фильмом.
— У нашего дяди Вовы дом совсем маленький, а у нас бригада ух! — замечает Елена. Вместе с ней тут живут Виктор с женой Катей и годовалым сыном Мишей. — Это дом соседки, она ушла до мамы, а нас бесплатно пустила. Но все равно надо будет отблагодарить.
Дом, который им предложили снять за пять тысяч рублей в месяц, находится чуть дальше по улице. В нем давно никто не жил. Женщины ходят туда почти каждый день его отмывать, чтобы туда переехать. Но денег в семье пока нет совсем. Добираясь до Саратова из Мариуполя, семья истратила последнее. Работы в селе почти никакой нет. Виктор устроился на пилораму, делать деревянные поддоны. Весь его первый заработок ушел на подгузники для сына. С пропитанием семье помогают сельчане: кто-то картошкой, кто-то соленьями, кто мукой и маслом. Хозяйка дома разрешила пользоваться своими заготовками из погреба.
— Попробуйте компотик клубничный, он бомбический! — выносит Бороденко оттуда трехлитровую банку. Он оказывается действительно таким.
Война
В Мариуполе Елена Бороденко жила в самом центре города, на Фонтанной, 85. Пять минут пешком до драмтеатра, двадцать — до моря. Брат с семьёй — в восточном микрорайоне Мирное, в собственном частном доме рядом с металлургическим заводом им. Ильича, где Виктор работал.
Елена работала продавцом в магазине при заводе Азовсталь — две недели через две. Заработок был неплохой — в пересчете на доллары за две недели выходило полтысячи. Хватало на съем двушки в центре города, помощь брату и взрослому сыну. Два раза в год с подругами с работы выбирались за границу — в Египет или Турцию — «у нас коллектив дружный, мы часто с девочками брали общую путевку, так дешевле получалось».
Все закончилось 24 февраля.
— Нам повезло, что дом наш стоял параллельно обстрелам, это я сейчас понимаю, — говорит Бороденко.
Из пяти жилых домов на их «пятачке» целым остался только их, 85-й. Остальные были обстреляны и сгорели. Стрелять, вспоминает женщина, начали сразу 24 февраля. Было слышно, как идут бои на окраинах. Бороденко думала, что «будет, как в 2014-м — постреляют по окраинам, до центра не дойдет», поэтому сперва решила из города не эвакуироваться. Но 25-го она позвонила брату и сказала — берите все необходимое и приезжайте ко мне.
— Мы уехали на последней маршрутке, — говорит Виктор. — Больше с окраин в центр транспорт уже не ходил.
В этот раз оказалось совсем не так, как в 2014-м. Боевые действия постепенно смещались от окраин к центру. По словам Елены, первые магазины стали вскрывать еще в самом начале марта, когда их часть города находилась под контролем украинских войск. Продовольственные запасы и лекарства из аптек, утверждает женщина, свезли в заброшенное здание завода медтехники позади 85-го дома — там украинские военные устроили полевую кухню.
Сначала по квартирам ходили волонтеры, составляли списки нуждающихся: продовольствие и медикаменты было решено выдавать по спискам. Бороденко трижды записывалась в этот список — малышу нужны были подгузники, от опрелостей на попе мальчика стали появляться болячки. Трижды ходила к зданию завода, стучалась, «ворота выламывала». Все, что ей удалось получить — упаковку одноразовых пелёнок. Потом волонтеры пропали.
Газ, свет, вода и отопление пропали одно за другим уже в первых числах марта. Елена уверена, что первого марта газа уже не было. Именно тогда во дворе появились первые мангалы. Соседи, воспользовавшись чьей-то бензопилой, заправленной остатками топлива, все деревья во дворе попилили на дрова — на них готовили, ими же и топили.
Довольно быстро мангалы со двора перекочевали в подъезды.
— На улице невозможно было, — вспоминает Елена. — Чуть только костер запалишь — летит [снаряд]. Бежишь прятаться. Повезло, что соседи у нас дружные.
На площадке седьмого этажа соседи поставили столы. Мангалы расположили у мусоропровода между седьмым и восьмым этажами. На столы ставили снедь, посуду, чайники. Светильники делали из постного масла и ваты, но почти ими не пользовались — с наступлением темноты объявлялся комендантский час. Вставали в шесть утра, с началом первых обстрелов. Мариуполь вставал, разводил костры и кипятил воду под аккомпанемент уличных боев.
— Спали мы часа по четыре, — говорит Бороденко. — Колотило всю ночь. Лежишь, слушаешь: самолетик летит, значит будет «бах». Потом: бах! И книжки, которыми я окна подпирала, шлеп-шлеп-шлеп — попадали. Окно открылось. Сквозняк. Встаешь, окна закрываешь, снова подпираешь их книжками. И так каждые 15 минут. Потом затишье.
В большинстве соседских квартир от взрывов повылетали стекла, а у Бороденко только сорвало замки с пластиковых окон. На этом ее везение окончилось — после одного из попаданий внутрь квартиры осыпалась лоджия.
Первые недели три семейство устраивалось на ночь в коридоре — между стен. Потом Елена сходила «на экскурсию» к соседям в другой дом и увидела: обе стены в коридоре насквозь прошил снаряд. В стенах зияли дыры. С тех пор женщина перебралась обратно на кровать.
Спали одетыми — в двух штанах, в трех свитерах, в куртках, в шапках, в обуви — чтобы, если что, быстро можно было выбежать на улицу. Позже, уже в Донгузе, Елена долго не могла нормально ходить — кончики пальцев побелели и отдавали болью.
Елена сидит на диване, обнимая себя руками, часто моргает. Модные джинсы, свитер с высоким горлом, в который она постоянно заправляет волосы, серебряные шлепки со стразами, на лодыжке татуировка — et ego vitam diligere (и я живу жизнью и любовью — лат.). Несколько дней назад ее голова была занята только сиюминутным — где взять еду, как организовать младенцу подгузники, где достать воды, как найти автобус. Сейчас, в деревенской тишине, воспоминания возвращаются.
— Начинаю в себя приходить, вспоминаю: двоюродный брат приходил к нам на Фонтанную, рассказывал: тетка наша, мамина двоюродная сестра, на 17-м микрорайоне жила. Он мимо шел, когда в ее дом прилетело. Прямое попадание на второй этаж. Ничего не успел сделать. Не спас.
Елена долго молчит, смотрит в одну точку. Потом спохватывается. Рассказывает, как из города наружу били украинские минометы. Потом, конечно, прилетала «ответка» — иногда и в двор на Фонтанной.
— Все горело. Люди выбегали на улицу. Женщина, сейчас только вспоминаю, я не помнила этого всего, — женщина сгорела заживо на восьмом этаже. Не смогли ее вытащить, — выговаривает Елена, переводя дыхание.
Особо страшно было, когда летали самолеты. По словам Бороденко, украинской авиации в небе не было. Только Россия. На город регулярно падали бомбы. Конечно, метили и в их двор.
— Тут летел самолетик и немножечко промахнулся, чуть-чуть, — Елена достаёт телефон и листает фотографии. — Вот такая ямочка потом во дворе осталась.
На фото — очень глубокая воронка от взрыва, из стенок торчат искореженные трубы коммуникаций. Очень страшная «ямочка».
Взрыв драмтеатра
— Мэр наш покинул город еще 24 февраля. И все власти постепенно уезжали, — убрав телефон, продолжает Елена. — Дольше всех держалась полиция. Они свои машины обычно за нашим домом парковали. И их на глазах становилось все меньше и меньше: вечером еще куча машин, утром пять, снова вечером две, на следующее утро уже никого.
В первый раз про эвакуацию жильцы 85-го дома пошли узнавать седьмого марта. Получить какую-то информацию можно было у драмтеатра — в нем тогда люди уже жили, по несколько суток ждали, когда придут автобусы.
— Мы по радио услышали, что автобусы с Орехова, с Запорожской области вышли, — вспоминает Бороденко. — Пошли узнавать. А там [у драмтеатра] ходил украинский военный, говорил, что эвакуации не будет, потому что русские танки уже в Никольском (село в 20 километрах чуть западнее Мариуполя по дороге в Орехово, — прим.). Россия не пускает. Гуманитарного коридора нет.
Многие при этом, как вспоминает Бороденко, уезжали сами, на своих машинах, на свой страх и риск. По ее словам, 9-10 марта Мариуполь еще можно было покинуть через прибрежные поселки.
Драмтеатр был точкой сбора не только для тех, кто ждал эвакуацию. Там укрывались от бомбежек и получали воду — туда регулярно приходили машины с ней. В тот самый день, 16 марта, Елена и ее соседка Инна разминулись с авиаударом, разрушившим драмтеатр, на каких-то полчаса. Женщины бегали в парикмахерскую, в которой в мирное время работала Инна, за рабочими инструментами. На обратном пути обратили внимание на очередь за водой: одна машина уже ушла, люди стояли с «баклашками», ждали вторую.
— Мы только успели вернуться домой, бегут люди, кричат: «Прилет по драмтеатру!», вспоминает Бороденко. — Конечно, мы тоже туда кинулись. Увидели, как мужчины на руках выносят людей. Я так понимаю, те, кто ждал воду, при обстреле кинулись к театру — в укрытие. Их накрыло взрывной волной…
Меняем папахи
Елена с Катей и Виктор за водой ходили не к театру. Они грузили «баклашки» на тележку и шли на Новоселовку — частный сектор неподалёку. У многих там были свои колодцы. Ходили прямо под обстрелами — делать нечего, вода нужна.
— С того места, куда мы ходили, уже завод «Азовсталь» было видно, — вспоминает Виктор. — Самолет летит, значит, бомбы ронять будет. Смотришь, посыпались: одна, вторая, третья, четвертая, пятая. Надо было сразу падать на землю, закрывать уши. Лежишь, слушаешь: одна взорвалась, вторая… Потом тишина. Значит три бомбы упали в воду — в речку или в море. Встаешь, продолжаешь путь.
Походы за водой занимали иной раз по четыре часа.
— На Новоселовку мы ходили еще и за молоком для малого, — рассказывает Елена. — Там свекруха моя бывшая жила. Как-то переходим с Катей проспект, смотрим, стоит БТР, рядом военный. Мы его спрашиваем — можно на частный сектор пройти? Безопасно? Он кивает — идите. А потом Катя мне говорит — Лен, ты заметила, у него форма другая и повязка на ноге не синяя, а белая?
Бывшая свекровь подтвердила: их район заняли русские.
— Идем обратно. С этой стороны стоит Россия, с нашей — Украина. Я говорю: ”Так, Катя, переходим дорогу, меняем папахи”!
Вскоре и дом на Фонтанной перешел под контроль российских военных.
В минуты тишины женщины из подъезда спускались вниз, подышать свежим воздухом. Однажды, уже после того, как украинские войска покинули подвал их дома, Елена и ее соседки спустились вниз.
— Я смотрела из подъезда на улицу, когда увидела военного, — вспоминает Бороденко. — Заорала! Мы дверь захлопнули. Лена, соседка, тянет эту дверь к себе, военный — к себе. — Он кричит: «Откройте!». Мы: «Не откроем!». Дверь на палку закрыли и наверх! Кипеш навели в подъезде: «Все, конец». Нас убивать идут. Это были российские солдаты.
По словам Бороденко, это были «мальчики-осетины». Сперва жильцы боялись новых соседей — бородатых, в российской форме. Но потом пообвыклись. Набрали с их склада круп, консервов и памперсы для Миши, принесли тем соседям, кто совсем не мог выходить из квартир. Коту соседки Инны даже перепала банка красной икры — он от стресса совсем ничего не ел.
— Спасибо, что не оставили нас голодными, — говорит Елена.
Еленины йорки тоже стрессовали. Поначалу были в недоумении: почему их хозяева ходят по квартире одетыми, но никто не ведёт их гулять. К этому привыкли. А вот к обстрелам нет. Дэвис все время ел, Буся забиралась на руки и потом долго не хотела слезать.
— Кате совсем некогда было стрессовать — ей малой не давал, он неугомонный, — рассказывает Елена. — А я просто все на самотек пустила: что будет, то и будет. Стала бы заморачиваться, наверное, меня бы «на дурочку» давно бы увезли. Некоторые истерили, в депрессии впадали. Ну а смысл от этих истерик?
Единственный, кто переживал обстрелы совершенно спокойно — это годовалый Миша.
— Он просто не понимал, что происходит и все обстрелы просто просыпал, — говорит его мама Катя.
27-го марта мальчишке исполнился год. В мирное время у семьи были большие планы — собраться всем вместе за большим столом, позвать родственников. Вместо родственников в итоге были соседи, а большой стол пришлось накрывать в подъезде — нажарили на мангале картошки, сделали блинчики на воде. Солдаты, которые заняли пустующие квартиры от первого до четвертого этажа, принесли вина.
Эвакуация
30-го марта семья все-таки уехала из Мариуполя. Об эвакуационных автобусах ДНР, которые вывозят мариупольцев с 17-го микрорайона и от гипермаркета «Метро» Бороденко узнала по «сарафанному радио». Решение уезжать было принято сразу.
Автобусы ДНР везли беженцев в Володарское — поселок в 22-х километрах от Мариуполя. Там автобусы с беженцами встали в очередь на «фильтрацию». Автобус семьи Бороденко-Копачёвых был в очереди 56-м. На проверку в момент их прибытия заходил только 27-й по счёту автобус.
— Фильтровали всех: мужчин, женщин, — вспоминает Бороденко. — Проверяли татуировки, смотрели, есть ли на теле следы от бронежилетов, автоматов. Задавали вопросы про 2014-й год, давили психологически. Все это было медленно и мучительно.
Ночь семья провела в местной музыкальной школе. Спали на стульях, маленький Миша — в коляске. Елена до сих пор радуется, что им разрешили с собой взять коляску — она в пути очень выручала. Помимо коляски была и переноска с собаками.
— С собой у нас было три собаки, — уточняет Бороденко. — В Мариуполе, уже во время боевых действий, мы нашли еще одного йорка. Он был худой, замученный. Еле держался на ногах.
Женщины выходили кобелька, назвали его Ричиком. В эвакуацию забрали с собой — не бросать же. Дэвис и Буся ехали в переноске. А Ричик в пляжной сумке на плече. Приемыша чудом удалось пристроить в хорошие руки прямо в Володарском.
— Катя выгуливала их троих, когда к ней какая-то женщина подошла, — рассказывает Елена. — Говорит, всегда йорка хотела. Уже нашла у кого купить. Но война сломала все планы. Так Рич остался в Володарском.
Вечером в Володарское пришли российские — большие, белые — автобусы. Минуя фильтрацию, они повезли мариупольцев через границу в Таганрог.
— На границе мы простояли восемь часов, — рассказывает Бороденко. — Четыре часа в автобусе, четыре — на КПП.
Из автобуса выпускали строго по двое — покурить или в туалет. Зато в Таганроге беженцев встретили врачи и волонтеры. Они осмотрели маленького Мишу, выдали семье запас каш и пюрешек. Но, несмотря на то, что беженцев обещали довезти до Ростова-на-Дону, их туда никто не повез. Вместо этого им предложили разместиться в бывшей спортивной школе, куда селили всех эвакуированных украинцев.
— Нет, спасибо, мы уже наелись ночевок на стульях, — говорит Елена. — Решили до Ростова добираться сами, на такси.
Тут же, в Таганроге, купили российскую симку и наконец дозвонились до родни. Двоюродная сестра Елены и Виктора Настя услышала голос сестры впервые за месяц. Разговор был коротким: «Мы едем к вам. Встречайте!».
С собой у семьи было 200 долларов, которые Елена отложила на будущую поездку в Турцию. Таксист из Таганрога пообещал довезти их до Ростова за 50. Но уже в Ростове выяснилось, что у него нет сдачи. Пришли к компромиссу: таксист отсчитал ей сдачу в рублях. У него было с собой всего 2400. В итоге поездка вышла семье в полтора раза дороже.
Ростов тоже оказался не самым гостеприимным городом. Таксист высадил семью между двух вокзалов — автомобильного и железнодорожного. Поезд до Саратова отправлялся только 4 апреля, автобус еще позже. В итоге четыре дня беженцам пришлось жить на автовокзале — спать в зале ожидания, есть там же. Несмотря на просьбы Елены, комнату матери и ребёнка для Кати и Миши сотрудники автовокзала открыть отказались. Миша снова спал в коляске. А подгузники ему меняли в туалете на соседнем вокзале. На железной дороге за посещение туалета не брали денег.
Жизнь с нуля
— Вчера мы ходили в лес, — говорит Елена. — Тут вокруг села леса, в лесах лисы, кабаны, косули. Мы их пока не видели. Зато я впервые попробовала березовый сок. Настя, сестра моя, собирает. Вода водой, только тягучая. А смеюсь: а где сахар? А где лимонная кислота?
Администрация Балтайского района Саратовской области в курсе, что теперь у них в районе есть беженцы. Чиновники прибыли в Донгуз тут же — пообещали помощь. Правда, получить ее надо было в райцентре — поселке Балтай в 12 километрах от Донгуза, куда семья добиралась самостоятельно, — билеты на автобус оплатил дядя.
В больнице их приняли без страхового полиса, в социальной службе оформили талоны на кашу для Миши. Дяде удалось оформить украинским родственникам временную прописку. Пообещали Елене и помощь с трудоустройством, когда будут оформлены необходимые документы. Зарплаты, правда, в райцентре невысоки — 10-15 тысяч рублей в месяц.
С оформлением документов есть сложности. Российский паспорт можно будет получить не раньше, чем через четыре месяца. Украинский надо переводить, для чего надо ехать в Саратов, — а на это нет ни сил, ни денег. Сейчас Елена думает оформить статус временно скрывающегося от боевых действий: с ним можно официально работать и получить полис ОМС.
— Витя с Катей хотят сразу подавать на РФ-паспорта, — говорит Елена. — А я пока в сомнениях. Ведь этот паспорт теперь в мире как волчий билет. К тому же мне надо быстрее искать работу. Не сидеть же на шее у дяди. Он сам пенсионер.
Елена листает в телефоне сайт с вакансиями в Саратове. Желания оставаться в Донгузе у неё нет. Вот предложение от одного саратовского мясокомбината: упаковщик-сортировщик, зарплата 27-32 тысячи рублей. На работу довозят, там кормят обедом. Может быть, летом стоит поехать работать в Анапу — в обслугу отеля? Там платят примерно те же деньги — но вычитают за еду и проживание
Одно семья знает точно: никто из них уже никогда не вернется в родной Мариуполь.
Город, которого нет
— В Таганроге мы встретили наших соседей из Мирного, — говорит Виктор. — Они сказали, что поселка больше нет. Его просто стерли. Как и мой завод, мой цех.
Елена смотрит на фотографии города с трупами в жилых дворах. Ее брат, рассказывает женщина, сам лично хоронил троих соседей по подъезду, умерших во время боевых действий. Мужики заворачивали тела в пледы и покрывала, выкапывали ямы глубиной в полметра — глубже не позволяла рыть промёрзшая земля — и прямо в них хоронили.
— В Мариуполе сейчас тепло, — говори Елена. — Весь этот месяц там не вывозили мусор, не откачивали канализацию — она же вся забита. Там бомбежками разворочены все коммуникации. Большая часть домов сгорела, разрушена. Там столько тел, которые теперь надо выкапывать и хоронить на кладбище. А кладбище наше, кстати, все разнесли — его тоже больше нет. Восстанавливать город придется лет десять.
И все равно по вечерам женщину накрывает тоска. Она признается: хочется бросить все и рвануть обратно в город, которого больше нет.
— Я до сих пор не верю, что это все происходит наяву, — признается она. — Хочется верить, что это я просто неудачно от коронавируса привилась и в кому ушла. А когда проснусь, то всего этого не будет. Одного я не пойму — зачем было нас спасать? А, главное, от чего?
