Ольгу растили отец и бабушка. Мать пила и бросила дочь, когда ей еще не было и года. В 1995 году отца Ольги убили, и шестилетняя девочка осталась вдвоем с бабушкой. В 2001 году опека, посчитав, что 71-летняя бабушка в силу возраста не справляется с воспитанием внучки, забрала Ольгу в приют, а затем определила в школу-интернат на Каховке. В интернате девочка начала заниматься вокалом, а учительница музыки заменила ей маму. После окончания школы Ольга вернулась к бабушке и поступила в Гнесинку, но не доучилась — бросила через полтора года.
Когда девушке было 22 года, знакомая предложила ей попробовать амфетамин. Ольга согласилась. «В течение нескольких месяцев я периодически употребяла амфетамин — очень понравился эффект: я сочиняла музыку, писала песни, играла на пианино. В общем, работала сутками, не тратя время на еду и сон».
В апреле 2011 года Олина бабушка умерла и девушка съехалась с молодым человеком, который «тоже употреблял, но другие наркотики». Тогда же Ольге пришла в голову мысль не тратить деньги на наркотики, а изготавливать их самостоятельно. Попробовала, не получилось, но оборудование и ингредиенты остались в квартире — их вскоре нашли полицейские, которые пришли по наводке. Ольгу вместе с парнем арестовали. В ее крови запрещенных веществ не обнаружили, она в то время восстанавливалась после операции и не употребляла, но обвинили ее в незаконном производстве наркотиков (статья 228.1 УК РФ). Девушка долгое время не верила, что ей дадут реальный срок. Суд приговорил ее к девяти годам колонии. Она смогла обжаловать приговор и снизить срок заключения лишь на год.
«С тобой общаются до тех пор, пока тебе есть, чем делиться»
Ольгу этапировали в исправительную колонию № 6, которая находится в Орловской области. «В то время наша колония была образцово-показательной, туда периодически приезжали телевизионщики, поэтому в плане бытовых условий жилось сносно. Но только если нет серьезных проблем со здоровьем — с медицинской помощью на зоне плохо», — вспоминает она.
Ольга сразу же поставила себе цель выйти по УДО. Поначалу ей было очень сложно жить по режиму. Подъем в шесть утра, «если дежурная зайдет, а ты еще лежишь, на тебя напишут рапорт — и прощай УДО», в 6:15 зарядка, потом — завтрак, в 7:30 — построение и развод на работу — швейное производство.
Смена длилась восемь часов, но Ольга старалась и могла работать сутки. Зарабатывала, по ее словам, около 20 тысяч на руки — тратила в основном на сигареты и роллтон. Были среди заключенных и те, кто получал буквально 10 рублей в месяц: они приходили на швейку — не прийти нельзя, — но не работали. «Администрации важно, чтобы заключенные выполняли и перевыполняли план, — объясняет она. — Раньше мы отшивали по 6000 комплектов одежды в месяц (сейчас, насколько я знаю, и 1000 отшить не могут). Если бригада видит, что ты работаешь, стараешься, тебя будут поддерживать, а если посылаешь всех и не хочешь работать, будут гнобить. Никому не нужны проблемы, каждая хочет выйти по УДО».
Ольга вспоминает, что в колонии женщины всегда старались следить за собой: «Иной раз просто назло дежурным красишься, которые на тебя свысока смотрят. Всем заключенным выдают безразмерное шмотье. Мы старались подогнать его по фигуре». Это нарушение и попадает под рапорт, но администрация наказывала только за чрезмерно укороченную юбку.
«Женская колония по сути — большой курятник. Я так и не смогла найти там настоящих подруг. Женщины там «семейничают», то есть делятся едой, сигаретами, которые получают с воли в передачках. Но мне эта баульная система не нравится, потому что с тобой общаются до тех пор, пока тебе есть, чем делиться. Например, мать постоянно возила одной девочке передачки. С ней дружили. Когда мама умерла, все “подруги” отвернулись, потому что поняли, что взять с нее больше нечего».
Случались в колонии и романы между женщинами, но крепких пар было мало. «Я первые два года насмотрелась: сегодня — с одной, завтра — с другой, то сходятся, то расходятся, а как на волю выйдут, забывают все свои клятвы, находят мужиков и от них рожают», — говорит Ольга. Бывали и драки из ревности, но редко. Осужденных быстро разнимали — иначе рапорт, не выйдешь раньше срока.
В 2014 году в колонию заехала Наталья. Они были в разных отрядах, но сидели друг напротив друга во время работы. Полгода просто общались, «а потом закрутилось». Сейчас они вместе уже шесть лет. Наталья вышла по УДО на неделю раньше Ольги.
Однополый секс на зоне запрещен (Согласно статье 116 УИК РФ, «лесбиянство» является злостным нарушением — «Черта».). Если поймают, могут и в ШИЗО посадить, и рапорт написать — тогда точно не выйти по УДО. Но, по словам Ольги, когда администрация видит, что пара не скандалит, не выясняет отношения и, самое важное, хорошо работает — на это закрывают глаза. «Мы с Наташей были в разных отрядах и иногда днем приходили к друг другу, занавешивали двухъярусный шконарь со всех сторон простынями, ну и… Старались все делать тихо и быстро, чтобы не попасться на глаза дежурному и начальнику отряда». Такая открытость Ольгу не смущала: первые пару лет она спала на втором ярусе, над семейной парой.
«В колонии ты постоянно на виду. Очень не хватает личного пространства. Единственное, о чем мечтаешь — побыть одной. Года три ты еще как-то держишься. Потом устаешь, становишься агрессивной, срываешься, просишь не подходить к тебе лишний раз, — вспоминает она. — Поскольку физической возможности побыть одной не было, я просто уходила в себя». Отдушиной для женщины стал клуб при колонии, куда она ходила петь: «Без музыки я бы не выжила». Ольга даже попала в новостной сюжет местного телеканала. Через несколько лет ее назначили заведующей клубом и перевели в облегченный отряд. Там вместо двухъярусных шконок одноярусные, комната отдыха побольше, есть просторная кухня с микроволновкой, стиральная машина и душ на отряд (вместо общей бани) — то есть условия намного комфортнее.
Впервые на УДО Ольга подала через пять с половиной лет заключения. Говорит, что очень старалась, у нее не было нарушений, только одно единственное замечание за невыполнение нормы выработки — и то не по ее вине. Но в УДО девушке отказали, и для нее это было сильным ударом. Поняла, что если очень хорошо шьешь, условно-досрочное не светит: администрации невыгодно раньше срока отпускать хороших швей. После этого Ольга «перестала стараться и жила, как хотела, до конца срока».
Вольная жизнь
На свободе Ольгу встретила Наталья. Пара поселилась в бабушкиной квартире, за которой в отсутствие Ольги присматривал ее дядя — единственный близкий родственник. Жилье муниципальное, она там прописана, поэтому он ничего с квартирой сделать не мог. Правда, вынес оттуда все, оставив только подаренное отцом пианино и тахту. «А ведь у меня библиотека и домашняя звукозапись была, один микрофон 8000 рублей стоил! Жалко, конечно, — сетует Ольга. — Пока я сидела, дядя сдавал квартиру и время от времени присылал мне передачки по списку. У нас с ним были чисто рыночные отношения».
Первым делом женщины завели кошку, потом — кота и собаку. Через знакомых Ольга устроилась в магазин кассиром. Работала там около года, потом поменялось начальство, и она ушла. Когда в Москве ввели режим самоизоляции из-за пандемии, Ольга встала на биржу труда, получала 5000 рублей в месяц — хватало только на «коммуналку». Потом несколько месяцев работала администратором в доставке суши, пока магазинчик не закрылся. С марта она без работы, живет за счет Натальи. «Все время с освобождения я работала неофициально. В крупные торговые сети с судимостью не берут. Меня 10 лет назад осудили по наркотической статье — ошиблась, с кем не бывает! Это не означает, что я сейчас употребляю. Да и до ареста я употребляла всего пару месяцев и сразу попалась».
Ольга не скрывает судимость: «Было бы неприятно, если бы мой работодатель узнал об этом от кого-то постороннего. Проще сказать самой». Этим пользуются недобросовестные работодатели. Один раз Ольге и ее напарнице не заплатили за подготовку квартиры к ремонту. Заказчик сказал, что из квартиры пропала какая-то коробка, и пока она не найдется, денег не будет. Скоро Ольга выходит на новую подработку, но «тоже не факт, что заплатят». Она мечтает о музыкальной карьере, но понимает: «Чтобы раскрутиться, надо петь что-то типа Бузовой или Инстасамки». А она в ужасе от современной российской поп-музыки.
«У меня чувство, что этих восьми лет в колонии будто и не было, но это у меня характер такой — всегда на позитиве. Я наслаждаюсь тишиной и одиночеством, часто хожу гулять в лес, — рассказывает Ольга. — Знаю, что некоторые девочки, оказавшись на свободе, несколько месяцев из дома не выходят, боятся, что что-нибудь случится и они снова попадут в колонию. Со мной такого не было. Только одна фобия появилась: боюсь многоэтажек — отвыкла от них в колонии, — кажется, что они на меня упадут».
«Супруги и сожители в подавляющем большинстве бросают женщин»
Женщины-заключенные в России подвергаются двойной стигме, считают опрошенные «Чертой» эксперты. «Женщина — хранительница очага, дочь, жена и мать — не воспринимается обществом как возможный источник насилия. Получается, что, совершая преступление, она выходит за рамки не только закона, но и гендерных норм», — говорит социолог Татьяна Дворникова, которая несколько лет исследовала особенности посттюремной адаптации женщин.
Это подтверждает и основатель волонтерского проекта «Женщина. Тюрьма. Общество» Леонид Агафонов: «Большинство заключенных — мужчины, и общество к ним относится более лояльно: “сел по молодости — с кем не бывает!” У женщин, которые составляют всего 8% от общего числа заключенных в России (в европейских странах — менее 4%), из-за патриархальных установок просто нет права на ошибку».
Сама система работает против женщин. По закону на длительные свидания имеют право только близкие родственники. Сожители таковыми не являются. Но мужчинам-заключенным, по словам Агафонова, в этом вопросе идут на встречу, пуская к ним женщин и даже секс-работниц. К женщинам-заключенным партнеров не пускают, даже если у них есть общие дети — требуют свидетельство о регистрации брака.
Эксперты отмечают, что родные часто отворачиваются от женщин, попавших в места заключения. Важно, чтобы женщина отбывала наказание в том регионе, где живут ее родные, подчеркивает Агафонов. Однако в России это не практикуется, поэтому социальные связи с родственниками рвутся еще быстрее. «Супруги и сожители в подавляющем большинстве бросают женщин. Поддержка, если она есть, в основном идет не от мужчин, а от таких же женщин — матерей, сестер, бабушек, подруг. В очереди на передачку в СИЗО стоят женщины, мужчин вы там почти не увидите», — добавляет Дворникова.
Иерархия и насилие в женской колонии
Женские колонии почти всегда «красные», то есть полностью контролируются администрацией. Условная тюремная субкультура со своими понятиями там фактически отсутствует, и неформальных правил взаимодействия между заключенными женщинами гораздо меньше, чем в мужских тюрьмах. Однако, по словам Дворниковой, своя система иерархий присутствует почти везде. Она не такая жесткая, как в мужских колониях, но также зачастую основана на социальном и экономическом положении заключенной.
На статус осужденной внутри колонии может влиять ее преступление, наличие передачек и вообще помощь с воли, характер работы, которую она выполняет в заключении, а также то, в каких отношениях с администрацией она находится, объясняет социолог. Женщины в колонии, не получающие помощи от родственников, часто вынуждены в обмен на кофе, еду и сигареты выполнять грязную работу за других: выносить мусор, менять постельное белье, подменять на дежурствах в СИЗО. Если женщина делает то, что считается грязной работой, постоянно, к ней формируется соответствующее отношение.
При этом у женщин-заключенных достаточно развита солидарность в разных формах. «Почти у всех моих информанток в СИЗО и колониях был общак на лекарства, потому что с медицинской помощью дела обстоят очень плохо. В женской колонии помогают даже тем, кто сотрудничает с администрацией, — рассказывает Дворникова. — Одна информантка рассказывала, что у бригадирши в ее отряде случился инфаркт, ее положили в медсанчасть. Медикаментов не хватало. Женщины скинулись на лекарства и по очереди ухаживали за больной».
Она отмечает, что уровень насилия в женских колониях ниже, чем в мужских, однако оно есть — не только вербальное, но и физическое: «Некоторые мои информантки на повторных интервью признавались, что применяли физическое насилие к другим заключенным. Речь шла не только о самозащите, но и о выстраивании границ, определении своего места по отношению к другим».
Потеря социальных навыков и боязнь воли
Люди в колонии, по подсчетам экспертов, уже через три-четыре года теряют социальные навыки. Мир очень быстро меняется, поэтому женщине, осужденной даже на небольшой срок, сложнее адаптироваться на свободе. Она становится легкой добычей для мошенников, потому что плохо ориентируется в новом мире.
«Я работаю с женщиной, которая освободилась после восьми лет заключения. Ей непривычно, что сейчас многое можно сделать через интернет. Например, чтобы получить справку, достаточно просто зайти на сайт Госуслуг. Сейчас она учится работать с онлайн-сервисами, которых несколько лет назад еще не существовало. Конечно, для нее это стресс», — рассказывает социальный работник межрегиональной общественной организации «Врачи детям» Елена Ефимова. Отсюда вытекает еще одна проблема — боязнь воли. Она регулярно слышит от освободившихся: «Лучше бы меня вернули обратно. В колонии было легче». Недавно Ефимова предложила подопечной устроиться в приют, так как у нее не было своего жилья, но она отказалась — не захотела снова жить по режиму и правилам. «Эта женщина только-только освободилась. Через месяц-два она может понять, что не умеет обращаться с навалившейся на нее свободой».
Одна из основных проблем освобождающихся, по словам соцработника, — потеря самостоятельности. «Заключенные живут не только по режиму, но и по распоряжению: что сказал начальник, то ты и делаешь. Неважно, нужно это или не нужно, совпадает ли с твоим желанием и потребностями — распоряжение есть, и его нужно выполнить. Из-за этой беспомощности на воле человеку приходится очень тяжело. Например, возникают проблемы с трудоустройством. Бывших заключенных и так неохотно берут на работу, а они еще и сами разучились работать по доброй воле — только по приказу».
Эксперты отмечают, что адаптироваться и встать на ноги легче тем женщинам, кого ждут дома. Поэтому очень важна работа с семьей и родственниками заключенных. Но родственники не всегда готовы принять бывшую заключенную, а многие освободившиеся женщины сами не хотят возвращаться в семью. В колонию зачастую попадают женщины из социально неблагополучных категорий, где родственники и их отношение могли подтолкнуть женщину к преступлению. Другие считают, что позорят родных, и предпочитают оставаться на улице и самостоятельно справляться с трудной ситуацией, но, по словам Дворниковой, мало у кого это получается.
«Иногда женщин принимают кризисные центры, работающие с пострадавшими от домашнего насилия, но это не совсем верно. Если на переживших насилие идет агрессия со стороны мужчины, то на заключенную — со стороны государства. Здесь разные психологические проблемы», — добавляет Агафонов.
У многих женщин на момент ареста уже есть дети или они рожают ребенка в колонии. Если у женщины нет регистрации и жилья, социальные службы вместо того, чтобы помочь ей, сразу предлагают отдать ребенка в детдом, отмечает Агафонов. «Ребенок может стать для заключенных женских колоний как позитивным стимулом (желание поскорее выйти по УДО, устроиться на работу, стать финансово независимой), так и новым и очень сложным вызовом, потому что государство может использовать ребенка в качестве инструмента давления на женщину», — подтверждает Дворникова.
У одной из информанток социолога, родившей сына в колонии, не получилось сразу забрать ребенка из детдома: не было своего жилья и денег. Она безуспешно пыталась устроиться на работу и в итоге, чтобы как-то наладить жизнь, стала оказывать секс-услуги. После нескольких лет на улице ее нашли сотрудники НКО, помогли устроиться на работу и вернуть ребенка. Сейчас женщина сама помогает бывшим заключенным. «Сценарии после освобождения бывают разные, но самая распространенная проблема — отсутствие жилья, законченного даже среднего образования и возможности трудоустройства. В такой ситуации возвращать детей очень сложно».
Подготовка к воле
В системе ФСИН предусмотрена программа ресоциолизации, которую за полгода до освобождения должны проходить заключенные. Однако опрошенные «Чертой» эксперты отмечают ее низкую эффективность. «На качественную работу у сотрудников просто не хватает ресурсов, знаний и навыков. В колонии для проведения лекций приглашают сотрудников биржи труда, социальных работников, представителей Минтруда и центров социальной адаптации. Это называется школой подготовки к освобождению. Но фактически женщины выходят из тюрьмы неподготовленные, с новым грузом проблем в дополнение к тем, которые были до попадания в тюрьму», — говорит Дворникова.
Но есть и исключения. Два года назад социолог в рамках исследования по Северному Кавказу посетила Женский ресурсный центр в Чечне. «Сотрудницы начинают работать с заключенной, непосредственно когда она попадает в СИЗО — и, на мой взгляд, это правильно и должно быть стандартом. Также они проводят тренинги для надзирателей, чтобы минимизировать уровень возможной агрессии». Дворникова говорит, что впервые наблюдала такой подход в России. При этом во многих европейских странах, где созданы отдельные службы пробации, это обычные дело. Во Франции, где социолог сейчас проводит исследование, работники службы пробации начинают отслеживать траектории заключенных уже на этапе судебного процесса. По мере возможности социальные работники не только контролируют подследственных и осужденных, но и решают многие их проблемы.
Агафонов рассказывает, что в норвежской пенитенциарной системе помимо обычных сотрудников с заключенными работают равные консультанты — то есть женщины, которые сами когда-то отбывали заключение и знают, какие проблемы ожидают вновь освободившихся: «Психологов там тоже хватает, и они работают с женщинами с момента ареста. В России же на 200-300 заключенных приходится только один специалист».
Необходимость создания в России службы пробации признают и власти. «Отсутствие системы пробации приводит к потере социальных связей, отсутствию востребованности профессиональных навыков, жилья, средств к существованию и, как следствие, влияет на рост рецидивной преступности», — отмечается в распоряжении Правительства РФ «Об утверждении Концепции развития уголовно-исполнительной системы РФ на период до 2030 года». Разработкой соответствующего законопроекта занимается Министерство юстиции.
Эксперты отмечают еще одну проблему — несоразмерно большие сроки за преступления, связанные с незаконным оборотом наркотиков. Именно по наркотическим статьям осуждают большинство женщин. «Многие женщины сидят даже не за закладки, а за социальный сбыт. Подруга попросила ей купить наркотики, отдала деньги — и все, это уже сбыт, — говорит Агафонов. — Российская пенитенциарная система недалеко ушла от ГУЛАГовской. Она построена на выживании, а не на исправлении. Какой смысл выдергивать человека на 10 лет из общества, а потом пытаться его туда вернуть? Тем более что возраст более ⅔ осужденных женщин — от 20 до 35 лет».
Иллюстрация на обложке: Настя Кшиштоф/«Черта».
