Выпивать Галя начала еще в техникуме. Все пятницы и выходные она проводила в барах, клубах и на дискотеках, «на трезвую голову там было не очень весело». В 19 родила дочь, в 21 — сына. Замужество и рождение детей заставили ее на время отказаться от привычной разгульной жизни. Однако, когда дети немного подросли, девушка принялась за старое. «Благо, за детьми было кому присмотреть: свекровь, бабушка и отец никогда не отказывали ей в помощи. Муж же был сильно в меня влюблен и закрывал глаза на мои загулы», — вспоминает она.
Однажды кто-то в компании предложил Гале наркотики. Она начала употреблять и постепенно дошла до героина. Проблем с деньгами у девушки не было, по ее словам, она просто «звонила барыге и получала, что хотела». Первой неладное заподозрила бабушка Гали, медик по образованию. «Дома постоянно рядом находился кто-то из близких, и я не принимала наркотики — чувствовала себя очень плохо. А кумар — не алкогольное похмелье, когда можно полежать часок и прийти в себя. Мы с бабулей были близки, поэтому когда она напрямую спросила, что со мной происходит, я призналась, что употребляю», — вспоминает Галина. Бабушка предложила ей лечь в клинику, но девушка отказалась: «Я, как и любой наркоман, убеждала себя, что могу остановиться, когда захочу, и не признавала зависимость».
С каждым днем девушке становилось все хуже, и бабушка настояла на принудительной госпитализации. Галя пролежала в больнице две недели а, выписавшись, сразу пошла «не к барыге, а за пивасиком» и ушла в запой: «Больше наркотики я не принимала, но пила много. Могла месяц не появляться дома. Где наливали, там была и я». В итоге муж подал на развод, а она с детьми переехала к отцу и мачехе — мать умерла, когда Гале было 10 лет.
Отец пытался бороться с пьянством и загулами дочери, но безрезультатно. Через полгода после развода женщина получила повестку в суд. В 23 ее лишили родительских прав — опекуном детей стал Галин отец: «У бывшего мужа уже была другая семья, и его жена не хотела, чтобы дети жили с ними». Женщина продолжала пить.
В 25 лет Галину арестовали за грабеж. Сначала она была под подпиской о невыезде, но «напилась и накуролесила», и ее отправили в СИЗО. Пока шло следствие, умерла Галина бабушка. В 2011 году Галину осудили на три года колонии общего режима и этапировали из Ярославской области, где она жила, в Ленинградскую: «В той колонии нормальные бытовые условия. У меня было ощущение, что я просто съездила в закрытый санаторий, а не отбывала наказание. Я осталась прежней».
Выйдя на свободу, Галина некоторое время жила в Петербурге, а потом поехала домой. Через четыре месяца после освобождения ее арестовали вновь, теперь за разбой. Пока она сидела в СИЗО, умер ее отец. Опеку над детьми взяла мачеха. Весной 2015 года Галина поняла, что беременна.
«Четверо конвоиров в палате, один — за дверью»»
«Нерегулярный цикл с моим образом жизни был нормой, поэтому задержки меня не смущали. На меня вдруг напал дикий жор, постоянно хотелось есть и спать, тогда-то и заподозрила, что беременна», — вспоминает Галина.
В СИЗО из врачей были только стоматолог и терапевт. Чтобы попасть в обычную больницу, приходилось писать кучу заявлений. Галина уже была опытной, знала, как действовать, и добилась, чтобы ее отвезли в женскую консультацию. Там озвучили срок — 23 недели — и предложили прервать беременность. Галина отказалась, понимала, что, когда выйдет на волю, старших детей ей уже не вернут, а тут появился шанс хотя бы не остаться одной. К тому же она посчитала, что освободится прежде, чем ребенку исполнится три года, когда его по правилам должны перевести из дома ребенка при колонии в детдом. А, значит, будет возможность все время находиться вместе с ним.
«Почти всю беременность я провела в СИЗО, — рассказывает Галина. — Кормили там не очень, но на свои деньги можно было заказать нормальных продуктов в магазине. Да и двоюродная сестра помогала с передачками. Беременным полагалось дополнительное питание: например, каша на молоке (а не на воде, как обычно), яйцо со сливочным маслом, на обед — кусочек мяса или рыбы, на ужин вместо шмотка слипшихся макарон могли дать картошку с колбасой. Если в СИЗО приезжали с проверками, нам давали бананы и яблоки».
На восьмом месяце беременности Галину приговорили к 2,5 годам колонии (прокурор запрашивал 5,5 лет). Этапировали в подмосковную колонию, где она и родила сына. Когда начались схватки, под конвоем на скорой отвезли в больницу. «Наверное, смешно со стороны смотрелось: женщина с огромным животом, в наручниках, рядом пять конвоиров — как будто я куда-то могла убежать. Рожала я тоже в наручниках, меня приковали к кушетке, — добавляет она. — По регламенту положено, чтобы и во время родов со мной находились двое конвоиров, но заведующий отделением, который принимал у меня роды, выгнал их за дверь. Все остальное время я круглосуточно была под присмотром: четверо конвоиров в палате, один — за дверью».
На четвертые сутки после родов ее выписали из больницы и увезли обратно в колонию. Сына привезли только через 10 дней (у него диагностировали врожденный порок сердца), однако увидеть его Галина смогла только через два с половиной месяца: из-за эпидемии гриппа дом ребенка закрыли на карантин.
Ни о каком совместном проживании с ребенком в то время речи ни шло, хотя все условия для этого были. На свидания выделялось два часа в день. При этом в группе с детьми сидеть было нельзя. Галина одевала ребенка и шла с ним на прогулку во двор — территория большая, деревья, какие-никакие качельки: «Сидеть в колонии во второй раз, тем более с ребенком, мне было намного тяжелее. Сотрудники манипулировали матерями: будешь рот открывать, ребенка не увидишь. Да и сами условия содержания в подмосковной колонии были гораздо хуже, чем в петербургской — один душ на весь отряд (а это 70 женщин), моешься раз в неделю, по расписанию. Каптерки, где мы оставляли одежду и сигареты, были под замком, открывались только в определенное время».
Чтобы быть поближе к сыну, женщина два месяца добивалась стать нянечкой в доме ребенка. «По сути, всю работу по уходу за детьми выполняют заключенные. На суточное дежурство приходит один вольнонаемной сотрудник, который ночует с детьми и при необходимости выдает лекарства». Дети делятся на несколько групп по возрасту: от рождения и до трех месяцев, с трех до шести месяцев. Затем детей разделяют еще на две группы: на тех, кто развивается нормально, и тех, кто отстает в развитии. Галина работала в первых двух.
Она вспоминает, что по документам в доме ребенка было все — и памперсы, и игрушки, и детское питание — но по факту, чтобы купить памперсы и детское питание, надо было получить разрешения от главврача дома ребенка, от главврача медсанчасти, сходить в оперотдел. Кормили детей отвратительно, Галина тайком подкармливала сына, если получала что-то вкусное в передачке. Единственное, с чем не было проблем, так это с одеждой.
«Старшую группу на моей памяти дважды вывозили за периметр — в цирк и кукольный театр. Причем из цирка дети вернулись сразу, потому что не привыкли к такому скоплению людей и никогда не видели диких животных — у многих просто началась истерика. Дети в колонии же сами как зверята, дикие».
Галина жаловалась на условия, но это было бесполезно, в итоге через год ее уволили -— «слишком много открывала рот».
В 2016 году в колонии организовали совместное проживание, но из 60 матерей с детьми жили только 16. Не все женщины интересовались своими детьми, хотя это и порицалось другими осужденными, а кого-то лучше было и вовсе не подпускать, считает Галина.
«В колонии он жил в бесконечном дне сурка, а тут жизнь разом навалилась»
В 2017 году Галина с сыном вышла на свободу. У ворот колонии их встретил Павел Шилов, директор фонда «Протяни руку», который работает с женщинами-заключенными. Он помог им уехать в Ярославскую область и устроил в реабилитационный центр. От матери Галине достались две комнаты в коммуналке, которую она делила с соседкой. Пока она отбывала срок, соседка умерла, комнаты продали другим людям, а весь хлам запихнули в ее закрытые комнаты. Первые три месяца, пока приводила дом в порядок, она с сыном жила в реабилитационном центре.
После колонии нормальную работу найти очень сложно. Галина около года мыкалась по подработкам, с 2018 года работает на автомойке, иногда по выходным подменяет администратора. Больше не пьет. Боится, что опять что-то натворит по-пьяни и сядет.
«Свобода стала стрессом для сына. Когда мы ехали из колонии на вокзал, ребенок не отлипал от окна: в свои два года он впервые видел разноцветные огоньки зданий и большие скопления людей. В колонии он жил в бесконечном дне сурка, а тут жизнь разом навалилась», — вспоминает женщина. Первое время ребенок не мог есть нормальную еду, потому что не привык к ней. Не мог жевать, потому что в колонии всю еду для детей измельчали в блендере или мясорубке. Сперва она готовила сыну что-то близкое к зоновской пище, чтобы он адаптировался. К нормальной жизни ребенок привык лишь через несколько месяцев.
Каждое лето мальчик уезжает к отцу и бабушке в Петербург. Со старшими детьми Галина продолжает видеться: с дочерью, которой скоро исполнится 17, они очень близки. Со старшим сыном отношения натянутые — он не очень хочет общаться.
Сейчас Галина говорит, что ее жизнь наладилась: «В 2019 году я родила дочь. Несколько месяцев назад вышла замуж за хорошего человека. У меня теперь другие ценности. Наверное, я просто повзрослела».
«Квадратный стресс»
Тюремное заключение — серьезная психологическая травма как для осужденных женщин, так и для их детей. Последствия травмы могут выражаться в неоправданной злости, неуверенности в себе, агрессии, стыде, чувстве вины и снижении самооценки, отмечают ученые. В пенитенциарной системе женщины испытывают «квадратный стресс»: первый — осуждение, второй — рождение ребенка.
Психолог Владимир Рубашный, проработавший в системе ФСИН почти 20 лет, говорит, что дома ребенка при колониях — «маленькая тюрьма в тюрьме, даже если бытовые условия нормальные, а воспитатели позитивные». Однако материнство для относительно благополучной женщины, которая хотела ребенка, — позитивный период. Общение с ребенком сглаживает ее пребывание в местах лишения свободы. Возможность иметь физический контакт с ребенком, выражать свою любовь — необходимое условие для душевного равновесия обоих.
Первые три года жизни ребенка — период наиболее активного физического и психического развития. Чтобы у него сформировалось базовое доверие к миру, он должен регулярно общаться с матерью. «Если мать не вышла на свободу до трехлетия ребенка, его отдают опекунам или в детский дом. Это жуткая травма для ребенка. Когда связь с матерью обрывается, у ребенка возникают проблемы со здоровьем невротического и психосоматического характера. Вместо базового доверия формируется базовая тревога», — объясняет Рубашный.
Исследователи подсчитали, что значительную часть несовершеннолетних осужденных составляют подростки, у которых был нарушен первичный контакт с матерью, искажены или совсем отсутствовали ранние семейные отношения.
Нелегко приходится и детям, которые жили с матерью до тюремного заключения. «Родственники могут скрывать от ребенка местонахождение матери либо не совсем адекватно подавать информацию, и в итоге ребенок решит, что мать его бросила. Дети в более сознательном возрасте, 8-11 лет, уже все понимают. Я общался с такими и замечал у них все признаки депрессии. Дети становятся замкнутыми, у них начинаются проблемы с учебой и в общении со сверстниками», — добавляет Рубашный.
Свидания с матерью также могут травмировать ребенка. Всех посетителей досматривают на КПП: проверяют не только сумки, могут раздеть и провести личный досмотр, хотя это незаконно. «Досмотр — не обыск, “шмонать” свободных людей сотрудники не имеют права. Но жаловаться никто не будет: не пустят на свидание. Это и для взрослого человека стресс, что уж говорить о ребенке».
«Жить с детьми хотят не все женщины»
По данным ФСИН России, на 1 июля 2021 года в учреждениях уголовно-исполнительной системы содержится 473 843 человек, из них 39 102 женщины. При женских колониях в Мордовии, Московской, Нижегородской, Саратовской, Владимирской, Кемеровской и Ростовской областях, а также Красноярском крае есть 13 домов ребенка, в них проживает 349 детей.
За последние несколько лет пенитенциарная система стала мягче по отношению к женщинам, отмечает бывший директор благотворительного фонда «Протяни руку» Павел Шилов, который сейчас работает над программой ресоциализации осужденных женщин. Он связывает это с гуманизацией и нормальным финансированием. Но и тут есть нюансы. «За мелкие преступления на время следствия женщин чаще сажают под домашний арест. Однако большинство судят за преступления, связанные с незаконным оборотом наркотиков, — а по таким статьям чаще отправляют в СИЗО и приговаривают к реальному лишению свободы, без отсрочек», — говорит Шилов.
В СИЗО женщин на последних месяцах беременности переводят в более комфортные камеры, где находятся женщины в таком же положении. Однако не все туда хотят: в общей камере беременной помогают, а если рядом такие же беременные женщины, то каждый сам за себя.
По словам Шилова, сейчас роды в наручниках — редкость. А еще несколько лет назад женщин приковывали к кушетке и если роды проходили нормально, то мать уже через несколько часов забирали обратно в колонию. «Она же осужденная, для нее нужна либо специальная палата, которой нет, либо конвой — а людей не хватало, да и никто не хотел несколько суток торчать в больнице. Сейчас такого нет, матери дают несколько дней прийти в себя».
В декабре 2015 года ФСИН утвердила «дорожную карту» по совместному проживанию матерей с детьми в местах лишения свободы и пообещала к 2021 году обеспечить 100% выполнение плана. Это произошло после настоятельных обращений благотворителей и правозащитников. Однако, по словам Шилова, из-за пандемии процесс застопорился, и сейчас совместное проживание возможно только для кормящих женщин.
«В любом случае, на практике 100% заселяемости не выйдет, потому что жить с детьми хотят не все женщины. Из 10 три матери настроены растить ребенка, две будут совсем отмороженными — таких нельзя подпускать к детям, пять будут долго думать, надо оно им это или нет, — считает Шилов. — В доме ребенка за детьми следят воспитатели, навещать детей можно каждый день, а вот совместное проживание накладывает определенные ограничения, например, запрет на курение. К тому же придется вставать по ночам, когда ребенок плачет, — к этому готовы не все».
Шилов, который лично посещал дома ребенка при колониях, говорит, что до 2015 года из-за недостатка финансирования там были ужасные условия: «убогие кровати и игрушки, не хватало памперсов, не было нормальных детских площадок». Сами же дети практически ничего не знали о жизни во внешнем мире. «Вывезти детей на прогулку в город было просто невозможно без указания сверху. Чуть ли не к каждому ребенку надо было приставить воспитателя. Наш фонд запустил программу “Жизнь за периметром”. Мы вывозили детей в развивающие центры, зоопарки, на детские площадки. Не во все колонии нас пускали, но мы были упорны и запустили цепную реакцию».
«Я наблюдал, как дети из домов ребенка вели себя на воле. Они с удивлением смотрели на детей постарше, на котов (в колонии они есть, просто из домов ребенка их гоняют — по СанПиНу не положено), на мужчин, потому что в женских колониях работают преимущественно женщины, а мужчины, если и есть, то только в форме. Со стороны это выглядело диковато».
Дети находятся в домах ребенка до трех лет, потом их отдают либо родственникам, либо в патронатные семьи, либо в детдом. «Знаю случай, когда мать отсидела большой срок за убийство, а потом забрала свою дочь у опекунов, которые растили ее много лет. Тут травма и для ребенка, и для людей, которые его растили. Поэтому ребенка все-таки стараются отдавать родственникам». Если же ребенку исполнилось три года, а матери до окончания срока осталось не более года, администрация колонии может продлить его пребывание в доме ребенка.
«Система меняется, но со скрипом. Проблема не столько в финансировании, сколько в самой системе. Если нет указания сверху, любая, даже самая хорошая идея будет воспринята в штыки. За инициативу можно получить по шапке, — резюмирует Шилов. — Нельзя приходить в колонию с флагом наперевес: мол, вы тут все неправильно делаете, сейчас мы вам покажем, как надо. Надо понимать, чего они сами хотят и какие задачи поставлены руководством свыше, и работать, адаптируясь под это».
Иллюстрация на обложке: Настя Кшиштоф/«Утопия»
