На крыльце книжного магазина, открытого россиянами несколько месяцев назад на ВереРайон в историческом центре Тбилиси, в котором очень любят селиться российские иммигранты., стояло уже человек десять. Многие были знакомы между собой: присоединяясь к очереди, здоровались, обнимались, обменивались новостями. Все говорили по-русски.
Магазин напомнил мне «Республику» на Маяковской. И кафе, и интерьером, и ценами (хотя в «Республике», наверное, сейчас дешевле).
За вход на лекцию мы заплатили по 40 лари. Их обещали перевести организации, помогающей украинским беженцам в Тбилиси. Но это не помогло избавиться от пряной смеси чувств избранности и неловкости. Наверное, что-то подобное должны испытывать люди в знаменитых очередях за устрицами.
Лекция — про современный эзопов язык, во время которой лектор довольно изящно ни разу не использовала слово «война» — была и интересной, и хорошо структурированной. Но из подвала, украшенного работами оппозиционного беларуского дизайнера, почему-то хотелось поскорее уйти.
Почему — я поняла, когда пришло время вопросов из зала.
Симпатичный молодой человек задал вопрос о стратегии «вненаходимости», описанной Юрчаком: «Можно ли считать эмиграцию в Грузию, например, реализацией этой стратегии в текущей реальности?» (цитата по памяти).
Лектор возразила (цитата тоже по памяти): «Нет. О какой вненаходимости можно говорить, если вот мы с вами здесь, встречаемся, говорим, создаем прекрасную альтернативную реальность»…
Стоп.
А как насчет того, чтобы хотя бы упомянуть, что мы создаем ее в Грузии?
Вопрос вроде как риторический, и касается не столько лекции, сколько ситуации в целом, так что задать его я не решилась.
Но после лекции в бар (открытый россиянами, и судя по отзывам в Гугл Картах, напоминающий «грузинский „Зинзивер“») с друзьями не пошла.
Отсутствие интеграции россиян вызывает у меня недовольство. Конечно, в первую очередь, это недовольство собой. Когда я жила в других странах до войны, я там либо училась, либо работала. Вливалась в среду естественно. В этот раз вся моя рабочая жизнь проходит за ноутбуком дома, а социальная — в компании четверых русскоязычных друзей (к счастью, один из них — гражданин Грузии и помогает нам оставаться на связи с реальностью, в которой мы плохо ориентируемся). Единственный способ, который мне удалось освоить, чтобы выйти из плотного русскоговорящего пузыря, — тиндер. Но этот способ подходит не всем и работает специфически.
Слабая интеграция россиян в Грузии связана не только с особенностями современного рынка труда, позволяющего работать даже из палатки в лесу. Грузия — маленькая страна, которая не заставляет приезжего интегрироваться. И речь не только о безвизовом режиме. Попробуйте, оказавшись во Франции, открыть ИП без знания французского и без огромных денег на услуги адвоката и переводчика. В Грузии — легко.
Почему я считаю, что это плохо (не отсутствие бюрократии, конечно, а обособленность русскоязычного комьюнити).
Во-первых, мы игнорируем наше влияние на местную среду.
Когда я пыталась объяснить другу, почему мне некомфортно в «русских» местах, он не сразу меня понял. Что плохого в новом бизнесе? Они же работают легально и платят налоги. К тому же, почти все места классные, хоть в них и говорят только по-русски. Создают, как было принято говорить в Москве, комфортную городскую среду. Так-то да. А что насчет среды, которая была здесь до нашего переезда? Мы же приехали не в пустыню? Она была не очень комфортна только для нас или для местных жителей тоже?
Если до войны переезд из России в Грузию чаще выглядел как дауншифтинг, то сейчас этот миграционный процесс больше похоже на огромных масштабов джентрификацию. Достаточно посмотреть на рынок аренды. После начала войны цены выросли на 20-30%, после объявления мобилизации в России — в два-три раза. Это как раз то, что происходило в европейских городах во время джентрификации бывших промышленных районов. Да, районы становятся более безопасными, красивыми и богатыми в среднем, но местным жителям приходится из них переезжать или тратить больше. А открытые мигрантами для мигрантов заведения еще и создают неравную конкуренцию, не давая локальным бизнесам зарабатывать на состоятельных приезжих.
Новые «русскоязычные» бизнесы за последние месяцы стали любимой темой грузинских журналистов. Корреспондент грузинского «Радио Свобода» Настасия Арабули обошла 15 заведений, открытых русскоязычными мигрантами — почти везде на грузинском ей смогли сказать только “გამარჯობა”«Здравствуйте». , а дальше предлагали перейти на русский или на английский. Как подчеркивает автор — «в нарушение закона о грузинском языке».
Издание Sova, «независимый голос о Грузии на русском языке», в начале октября выпустило репортаж с ироничным названием «Понаехали тут!», о двух «волнах» российской эмиграции в Тбилиси. Главный редактор издания Марта Ардашелия тоже сходила в так называемый «русский бар», и спросила владельцев, как они относятся к тому, что местные жители стараются в «русские» заведения не ходить. Совладельцы бара заверили ее, что это не из-за языка, у них могут обслужить на грузинском тоже. Но в комментариях к выпуску на YouTube кто-то из посетителей бара написал, что это, по крайней мере, не всегда правда.
В «экспатские» места многие грузины не ходят из-за необоснованно высоких цен, из-за нежелания поддерживать бизнес оккупантовАбхазская Автономная Республика и Цхинвальский регион (так называемая Южная Осетия) согласно грузинским законам с 2008 года признаны территориями, оккупированными Российской Федерацией. Независимость этих образований кроме России признают всего четыре страны: Никарагуа, Венесуэла, Науру и Сирия. или просто потому, что о них нет информации на грузинском языке. Пространства выпадают из культурного ландшафта местных жителей. Мягко говоря, апроприируются.
Во-вторых, пользуясь советской формулировкой, уезжая «не куда, а откуда», мы рискуем остаться нигде (in limbo, как остроумно называется еще одно тбилисское экспатское место).
Россияне, кстати, часто называют себя в Грузии именно «экспатами» — разница с «иммигрантами» может показаться незначительной. Но слово экспат используется как раз для обозначения человека, временно живущего вне страны, гражданином которой он является, а не в какой-то другой стране. Наверное, мы и чувствуем себя экспатами. Но со стороны огромный моноязычный и мононациональный поток мигрантов, без каких-либо представлений о временности своего пребывания, зато с желанием открыть счет в местном банке, создать бизнес, купить квартиру и т.д. — в обычные представления о компактных экспатских комьюнити, наверное, не вписывается.
Мы уехали «откуда», и что дальше? «Переждать и вернуться» — либо инфантильный план, основанный на надежде, что там как-то все поменяется без нашего непосредственного участия (мы-то здесь), либо предлог для того, чтобы не признавать сам факт переезда.
В итоге страх, внушаемый в России, о том, что «нас нигде не ждут» воплощается в жизнь. Но «нас нигде не ждут», в первую очередь, потому что мы никуда не хотим. Мы хотим жить в небесной Москве, с арт-пространствами, доставками, театрами и публичными лекциями, но при этом спокойно ругать Путина и поддерживать Украину.
Что делать, чтобы не вызывать при этом оправданное раздражение у граждан страны, в которой мы оказались — я не знаю.
Для начала можно попробовать видеть в комментариях в духе «вы здесь в гостях» не оскорбление, а факт.
