«Это не пытка даже — это издевательство»
Пасмурный вечер в Реутове. Дождь барабанит по безлюдным улицам. Единственный фонарь освещает вход в отель, рядом с которым теснится груда строительного мусора. Кирпичная брежневка-девятиэтажка возвышается над пятиэтажками. Это «Гостиничный комплекс ВПК НПО машиностроения», где сейчас живут бойцы из ДНР (самопровозглашенной Донецкой республики). Отсюда они ездят в московскую ГЦКБ на протезирование (затраты компенсирует Фонд социального страхования), потом возвращаются обратно, учатся ходить — и домой, в Донецк.
Пятый этаж. Пустые коридоры, пропахшие сигаретным дымом, из полуоткрытых дверей доносятся возгласы, смех и мычание. Захожу в один из номеров — внутри беззвучно работает телевизор. Крутят то ли фильм, то ли концерт — из-за качества картинки не разглядеть.
В комнате темно и тихо, тусклый свет абажура над одноместной кроватью обводит контуры едва различимой фигуры 28-летнего Сергея Панина, воевавшего в прошлом году за народную милицию ДНР. Рядом еще одна тень — Валентин, сосед Сергея. У обоих нет ноги. Сергей, отвернул лицо от телевизора, меня будто не замечает, его пустой взгляд упирается в створки темного шкафа.
«Здорова, братух», — неожиданно произносит он, продолжая разглядывать створки.
Сергей — низкорослый худощавый мужчина, глубокие морщины кривыми линиями стремятся к его всегда нахмуренным бровям. Пока мы говорим, его карие глаза бегают из стороны в сторону, лишь изредка останавливаясь на мне.
Родился Сергей в Донецке. Когда ему было шесть лет, родители умерли, и Сергей оказался в школе-интернате в Углегорске Донецкой области. После окончания девяти классов поступил в ПТУ в Горловке, работал охранником. Но мирная жизнь закончилась в 2014 году: не успев выпуститься из колледжа, Сергей поехал в Киев, устроился в «Беркут» и стал разгонять митинги на Майдане. Утверждает, что — «за идею», что был против вступления Украины в Евросоюз.
После смены власти в Киеве Сергей вернулся домой и вступил в ряды донецкого ополчения (в Украине его участников считают сепаратистами). Участвовал в битве за международный аэропорт «Донецк» и в знаменитом Дебальцевском котле, когда силы ДНР отбили у Вооруженных сил Украины ключевую железнодорожную развязку между Донецком и Луганском. Все это он называет «полной жопой» — там погибли все его друзья и товарищи. Сергей до сих пор удивляется, что остался тогда в живых.
В 2016 году он потерял автомат. Хотя Сергей утверждал, что оружие украл сослуживец, в суде ему дали четыре года. Часть срока отсидел в Еленовке29 июля 2022 в подконтрольной российским властям Еленовке произошел взрыв, в результате погибло более 50 человек, ранения получили более 70 человек среди них военнопленные с “Азовстали”. Россия возложила ответственность в гибели заключенных на ВСУ, обвинив их в ударе по колонии из реактивной системы HIMARS. Украина считает, что российские военные намеренно взорвали пленных, чтобы скрыть факт пыток. В ООН опровергли версию удара по колонии ракетами HIMARS, однако причина взрыва так и не установлена. (Енакиевская исправительная колония №52), а потом его перевели в ИК-28 в Торезе.
«Это красная зонаКолония, где установлен жесткий режим местной администрации. Там очень жестоко было. Знаешь, как бьют? — спрашивает Сергей, постукивая указательным пальцем по камуфляжным штанам. — Если в колонии начинается драка какая-нибудь, то приезжают «маски-шоу» Рейды бойцов силовых ведомств и просто «убивают» всех без разбора».
Он показывает дрожащим пальцем на свою пожелтевшую кисть, где нанесены четыре точки квадратом — стены изолятора, и одна посередине — заключенный. Эту татуировку он сделал в карцере:
«Я мусора нахуй послал, и меня в одиночку посадили. Братан, я месяц там просидел, чуть с ума не сошел. Воды — по колено, и крысы огромные ползают. Это не пытка даже — это издевательство. Некоторые ребята не выдерживали — вены вскрывали, вешались».
Изредка у Сергея прорывается громкий шипящий смех, лицо его сжимается, а плечи поднимаются. Говорит он с перерывами, иногда вдруг замолкает и смотрит куда-то вдаль. Повторяет, что у него около десяти контузий, и смеется.
В 2020 году Сергей вышел из тюрьмы и сразу вернулся в ряды ополчения. Тогда, по его словам, «было спокойно», но в феврале 2022 года ему пришлось вновь с головой окунуться в войну. Контракт с российским Минобороны он не подписывал, оставался в рядах ополчения ДНР как танкист. В марте 2022 года его отправили в Мариуполь, где, по словам Сергея, была полная неразбериха — «непонятно где свои, а где чужие».
«Снайпера стреляют со всех сторон. Я бегу с этим автоматом ебаным, который весь в грязи. Мы нашли одного снайпера, сидел в квартире, обмотав одеялом оружие, — лицо Сергея краснеет, и он все сильнее стучит рукой по ноге. — Этот снайпер всех моих друзей положил. Оказалось, что это телка! Ей лет 30 наверное. Ее надо было по кругу пустить, суку. Я ее сам расстрелял».
Спрашиваю Панина, как он относится к тому, что по телевизору говорят только о военных успехах российской армии. Сергей впивается в меня взглядом и начинает говорить громче:
«То, что показывают по телевизору — это все пиздеж! Мы в укроповской форме ходили, снимали с трупов ее. Российские военные над нами смеялись — говорили, что мы как бомжи одеты… Потом меня в 11-й полк перевели — это самый дебильный полк 114-я отдельная гвардейская мотострелковая бригада, ранее 11-й отдельный гвардейский мотострелковый Енакиевско-Дунайский полк, предшественник — бригада «Восток» вообще. Зарплату мне не выдали за последний месяц».
В апреле Сергея перевели в Авдеевку, где, по его словам, погиб весь отряд, а сам он подорвался на мине и лишился ноги.
«Я лежал и думал, что лучше умереть. Заряженный автомат на себя навел и хотел выстрелить, но не получилось — осечка. Значит мне суждено еще пожить, — говорит он, потирая свою культю. — Три миллиона за ранение я до сих пор не получил, группу по инвалидности даже не дают мне. Они говорят, что мне надо им форму вернуть и оружие. Все сгорело, как я им могу это вернуть? Братух, и как после этого не запить, скажи мне?»
Последнюю фразу Сергей повторяет несколько раз, каждый раз устремляя покрасневшие глаза будто сквозь меня. Из-за этого кажется, что он свои вопросы задает не мне, а своему командиру.
Вдруг раздается звонок — Сергею звонит Елена, мать его сослуживца. Живет она в Горловке и помогает Сергею чем может. Я спрашиваю Панина, остались ли у него родные, и он, глубоко вздохнув, быстро проговаривает:
— Бабушка восемь месяцев назад умерла. А жена и дети год назад погибли. Братан, мне просто позвонили и сказали: «Приезжай забирать». Жене было 30 лет, а девочке — девять. Их укропы убили, снаряд в дом попал. В этом году столько людей погибло. Я в Москву с Ивановичем Волонтер, который помогает Сергею ехал, видел, как на улице в Донецке трупы лежат сгоревшие. [Морг на улице] Калинина полностью забит трупами военных и гражданских.
— А почему так к донецким военным относятся? — меняю я тему.
Сергей прежде, чем ответить, начинает неожиданно смеяться шипящим горловым смехом и смотрит вниз, на культю.
— Раньше Донецк чем был? Украиной, — говорит он, не поднимая глаз. — Они нас до сих пор украинцами и считают. У россиян есть все, а у нас — ничего. Если бы Путин ваш в 2014 году закинул бомбу на Майдан, ничего бы этого не было, понимаешь? А сейчас Донецк — в огне, каждый день прилеты. А что русские? Чем нам помогли они? Братан, знаешь какую они гуманитарку нам привозили с 2014 года? Хлеб, который ты хер укусишь, тушенку и ведро патронов на восемь человек. Воевалитолько мыПо данным различных источников (таких как ЦРУ , миссия ОБСЕ и «Belingcat»), РФ поддерживала с 2014 года ополчение Донбасса вооружением, боевой подковкой и техникой, а также отправляла военные подразделения на боевые задачи. Власти России отрицают свое участи в войне на Донбассе до февраля 2022 года.,я не видел ни россиян ваших, ни чеченцев. Вся эта война из-за денег, понимаешь? А мрем мы.
Он рассказывает, что «сходит с ума» от того, сколько справок ему нужно сделать, чтобы получить выплату за ранение. В горловском военкомате Сергею сказали, что он до сих по не списан со службы, а значит, ему каждый месяц должна приходить зарплата. Потом из Горловки его отправили в Донецк, а из Донецка — в Горловку. В итоге со службы так и не списали, а зарплату, говорит Сергей, с тех пор, как он подорвался на мине, получает уже год кто-то другой.
В этом году Панину нужно было сделать военный билет, чтобы уйти со службы, но когда он принес справки по донецкому образцу, выяснилось, что придется все начинать сначала — документы нужны уже российские.
Когда Сергей пытается вспомнить, на какой улице он делал справку, то обращается за помощью к соседу Валентину, крупному мужчине с залысинами и прикрытой одеялом культей. До сих пор он неподвижно лежал на постели и смотрел в экран треснутого телефона. На вопрос Сергея тот никак не реагирует, спустя минуту тяжело вздыхает и переворачивается на другой бок — подальше от нас и этого разговора.
«Я не падаю духом, братан. Но мне нахуй это все не надо. За кого идти служить? Сейчас все тикают, не хотят воевать. Потому что это все пиздец. Я такое повидал! Захожу в хату в Мариуполе — там висит ребенок повешенный, девочка лет десяти. Пузо вывернуто у нее, кишки торчат», — морщится Сергей.
Он несколько раз повторяет, что «духом не падает» и будет держаться, размахивая руками, на которых видны свежие глубокие порезы. Мой вопрос о том, откуда они взялись, Сергей игнорирует. Жалуется, что по ночам его мучают фантомные боли, и он не может спать. Каждый вечер пьет, ведь «как тут не забухать».
«Ты бы не запил, братух?» — вновь спрашивает он.
Скоро Сергей возвращается в Донецк: протезирование ноги прошло успешно. Хотя он жалуется на сильные боли, врачи утверждают, что через некоторое время Панин снова сможет ходить. Он планирует вернуться в дом, который ему выдали после окончания интерната, и устроиться в Донецке охранником.
Соседи Сергея по отелю говорят, что, когда тот напивается, то часто угрожает вернуться на войну. Но меня он уверяет, что с такой ногой воевать уже нет смысла.
«Везде — одинаково, везде — жопа»
С Сергеем мы идем покурить — он с трудом опирается на костыли и морщится от боли. На балконе дымят еще двое солдат из ДНР и ЛНР — Дмитрий и Иван (имена изменены по просьбе героев). В полутьме и сигаретном дыму я едва различаю лица бойцов.
— Курить надо, без этого никак, — говорит Сергей.
— А то не вырастешь, да? — смеется над ним Дмитрий, указывая рукой на невысокий рост Сергея и поправляя свои темные волосы. Тот в ответ смеется, почесывая затылок.
Я прощаюсь с Сергеем, и он обхватывает меня руками, прижимаясь головой к моему лбу. Просит, чтобы я зашел к нему еще.
Возвращаюсь в коридор и вижу мужчину на костылях. Он облокотился на стену, внимательно глядит в телефон, из которого громко орет попсовая песня. От интервью он отказывается, и я захожу в номер к Дмитрию и Ивану. Там — две одноместные кровати, военный рюкзак на полу, бутылка фанты под кроватью.
Ивану — 24 года, он родился и жил в Луганске. С 2019 году воюет — сначала служил в разведке народной милиции ЛНР, а в феврале 2022 года подписал контракт с Министерством обороны РФ. Говорит, что хотел на войну: «Просто интересно было, нравилась обстановка, боевые товарищи».
Он сидит на смятой постели, широко расставив ноги, обутые в изношенные кроссовки. Рубашка в полоску накинута поверх желтоватой футболки. На крупных пальцах сияют серебряные кольца.
«Год назад ногу потерял, 17 августа, — рассказывает Иван. — Под обстрел мы попали, бежать пришлось. Быстро. Вот на лепестокЭто противопехотная мина нажимного действия.и наступил. Инвалидность мне не оформили — вместо нее ставят заболевания общего типа, три миллиона так и не выплатили».
По его словам, от него требуют еще «килограмма четыре документов, чтобы хоть что-то сделали».
«Кого-то вообще откровенно обманывают. Надо с них все выгрызать, до копейки», — рассуждает Иван.
Его сосед, Дмитрий, — высокий 24-летний юноша в черной бейсболке и во флисовых камуфляжных штанах, в которые заправлен великоватый ему темный свитшот. Пока Иван говорит, тот ерзает на кровати, поправляет кофту и украдкой поглядывает на телефон, беспрестанно почесывая свою обрубленную до колена ногу.
В Донецке он учился в академии управления, но в декабре прошлого года Дмитрия отчислили за плохую успеваемость, а через два месяца мобилизовали.
«Мне мать позвонила, сказала, что мне повестка пришла. Я у девушки тогда жил — решил домой поехать, что собрать хоть вещи. Но не доехал, прямо из автобуса забрали. Военные его остановили и сказали, чтобы вышли мужчины с 18 до 55 лет. Ну я и вышел, — рассказывает Дмитрий. — Меня в машину посадили и сразу в военкомат. Снарядили и отправили в Мариуполь. Хотя мне девушка сказала, что я в пиздорез попаду, я надеялся, что без этого обойдется. Сначала пугало, что не было понятно, куда мы едем, но потом уже по барабану стало. Везде — одинаково, везде — жопа».
Дмитрию сначала выплачивали за участие в войне 76 тысяч рублей в месяц, а потом увеличили зарплату до 176 тысяч. Накопленные деньги он пока тратит на продукты, транспорт и одежду в Москве. Надеется, что получит и выплаты за ранения, которые получил летом этого года в Авдеевке. На них он хочет купить себе квартиру в Москве или Санкт-Петербурге, открыть какой-нибудь бизнес и начать мирную жизнь.
— А если бы не ранение, вы бы продолжили воевать? — спрашиваю я.
— Да, я туда целенаправленно шел, — говорит Иван.
— Многие на протезе воюют. Но ты же сейчас не вернешься туда? — смеется Дмитрий, указывая на его ногу.
— Нет, не вернусь. Буду где-нибудь в тылу сидеть, — тихо отвечает Иван.
— Лично с меня — хватит. Я хочу с этим покончить, до свидания, — громко говорит Дмитрий, почесывая тело под свитшотом.
— Ты вот эти две выплаты, которые хочешь за ранения получить — никогда не получишь, — вдруг обращается к нему Иван. — Ты в «днровских» войсках был, а страховка у нас на российские. Так что хуйня это все.
— Это возможно сделать, — не соглашается Дима.
— Возможно, но пиздец как сложно, — продолжает Иван.
— А я, по-твоему, чем заниматься буду? — выкрикивает Дима. — Я уже все — никуда не спешу.
— Вы за идею воевали? — пытаюсь я сменить тему.
— Нету там никакой идеи. Сказали — иди туда, ты и пиздуешь. Вот и все, — говорит Иван.
— Патриотов там единицы, — соглашается Дмитрий. — У нас сборная солянка была. Мобилизованные ничего о войне не знают. Это те, кто пирожки пек или на охране в «Пятерочке» стоял, а им автомат вместо пирожков выдали — иди воюй. Я на полигон приехал, пятнадцать патронов отстрелял — «Молодец — штурмовик!» Только когда в артиллерию попал, тогда реально учили. А потом я на мине подорвался, стал кричать в рацию. Когда подбежали ко мне, я уже лежал и курил сигарету. Этот командир, который мне перекисью ногу заливал, через несколько дней вСОЧаСамовольно оставить часть. подался, психика у него не выдержала!
Когда я спрашиваю бывших военных, чувствуют ли они поддержку от России, в номере повисает тишина. Капли дождя стекают по запотевшим окнам. Хриплый электрический звук холодильника наполняет комнату. Первым начинает Дмитрий: говорит, что в России их не особо любят, считают, что «днровцы» начали войну — значит сами виноваты.
«А мы что, хотели этой войны? — тихо говорит Дмитрий. — Мы хотели спокойно и мирно жить. Некоторые этого не понимают. Политики войну развязали — не мы. Они глазки нам строят, мол все хорошо, но за спиной про нас совсем другое говорят».
И снова наступает тишина. Иван держит руку на протезе и смотрит в потолок. Его сосед уже не ерзает, смотрит куда-то вниз пустым взглядом.
— А вы вообще думаете, что вам такое дадут опубликовать? — вдруг спрашивает меня Иван. — У меня-то брал интервью «Первый канал». Сказал им, что все хорошо, прохожу протезирование. Они ответили: «Не отчаивайтесь, ребята! Все заебись будет». Но хотите знать, как на самом деле? Нам винтовку МосинаСнайперская винтовка образца 1891 года.выдавали. Ощущение было, что во Вторую Мировую попал. Она, конечно, хорошая, но не тогда, когда на тебя с автоматом бегут. Сейчас резервистов на какой-нибудь самосвал загружают с открытым верхом: едут с «мосинками», в форме со Второй Мировой, печеньку на всю роту одну сожрали и кору с деревьев заварили в кипятке.
— Поначалу так было, — соглашается Дмитрий. — Я уже все там [на войне] добыл. И каску, и бронежилет — все с убитых укропов снял. После первого ранения я с зарплаты себе шлем купил в «Военторге». Можно сказать сам себя снарядил.
«Война тебя тянет»
Попрощавшись с Иваном и Дмитрием, иду в самую глубину коридора. В одном из номеров громко работает телевизор — крутят новости. Приоткрываю дверь: в синем мерцании экрана вижу две одноместные кровати и тумбочку, на которой стоят пустые бутылки пива. На постели расположился одноногий военный с вмятиной на затылке. Щетина с проседью подчеркивает его грубоватое овальное лицо. Круглые глаза сразу впиваются в меня.
«История у всех одна — война. Не мы же ее затеяли, правильно? Вопросы надо задавать тем, кто ее затеял», — говорит Александр, делая глоток пива.
Он родился в Донецке, а сейчас живет в поселке Старомихайловка в Марьинском районе. До фронта всего 600 метров, поэтому в дом Александра не раз прилетали снаряды. Отца убили из-за денег еще в 90-х в Москве, где он торговал мебелью. После этого Александра «повернуло в другую сторону»: нужно было выживать и взрослеть — обеспечивать мать. В 18 лет он пошел работать шахтером, потом служил в милиции, а в 2014 году поехал на«Антимайдан»Серия митингов в Киеве против Евромайдана.. С тех пор Александр — на войне, и не только в Украине.
— Я ноги лишился из-за старой раны, которую еще в Сирии получил. Внутри тела остались осколки, которые не убрали, и пошла гангрена. Тогда ногу и отрезали мне, — тихо говорит Александр, нахмурив брови и опустив глаза в пол. — Я еще какое-то время пытался ее спасти, в барокамеру в Донецке ездил. Не хотел отрезать.
— Что людям нужно понять о войне? — спрашиваю я.
— Братан, — начинает отвечать Александр, истерически смеется и прячет свою ногу под одеяло. — А не нужно им ничего понимать.
Тут улыбка с его лица исчезает. Я всматриваюсь в его пористое лицо, отмеченное ожогами и шрамами. Морщины сливаются с неглубокими порезами. Короткие волосы обнажают затянутые раны на затылке и лбу. Глаза его широко раскрыты и устремлены в одну точку.
«Если бы человек поехал на войну, пожил бы там, то он бы понял. И не на три месяца, а на десять лет, как я. Десять лет я уже в этом варюсь. Это жестоко. Тогда этот человек уже не останется дома — его заберет война. Война его съест, понимаешь? Со временем ты к этому привыкаешь, война тебя тянет. Есть такое чувство, что без тебя там дела не будет. — объясняет мне Александр. — Как я могу их оставить? Как могу оставаться дома? У меня там друзья. А если не я, то кто пойдет? Эти алкаши и наркоманы?»
Он рассказывает про своего друга-шахтера, которого мобилизовали с началом войны.
«Первый раз он вытянул двоих раненых на себе и остался в живых. Второй заход — он потянул укропа, чтобы вытащить и его, но сам же там остался. Мать до сих пор не верит, что он умер. Это был героический поступок. И таких людей очень мало — о них надо писать, а не обо мне».
Выплату за ранение Александр не получил, но он на нее и не претендует. Говорит, что ему как наемнику не положено, а объяснить подробнее отказывается. Пока Александр получает военную пенсию в размере 10 000 рублей и думает, как прокормить семью.
С бывшей женой он расстался из-за того, что та устала ждать его с передовой, но недавно Александр снова женился. Вместе с молодой женой и матерью живет в Старомихайловке, но после протезирования собирается устроиться на работу в Донецке.
«Приезжай ко мне в поселок, — улыбается он. — Увидишь, что в нашем районе уже 10 лет нет света. По документам мы вообще эвакуированы! Поговоришь с администрацией, спросишь у них, почему людям помощь не оказывают, которые в полуразрушенных домах живут. Мы даже во “ВКонтакте” писали в разные группы: “[Бывший глава ДНР], Пушилин, ты ахуел? Ты чего с Донецком сделал?” Для инвалидов никаких пособий. Мне социальные службы Донецка инвалидную коляску только спустя год выдали. Хорошо, что мне друзья помогли и подарили коляску. А чтобы я сделал, если бы они не помогли бы мне? Кто бы меня носил?»
Александр с трудом встает с кровати и на костылях добирается до окна. Всматривается в черное небо, усыпанное звездами. Он открывает форточку, берет с карниза бутылку пива и возвращается на кровать.
*Текст подготовлен совместно с проектом «Наставничество»
