Перед задержанием
Я понимал, что 30 сентября меня, скорее всего, задержат. На махачкалинских митингах 25-26 сентября взяли всех известных мне независимых журналистов. Некоторых вскоре отпустили, а мою приятельницу Юлю Вишневецкую арестовали на пять суток. Вместо работы я два дня носил передачи друзьям и общался с адвокатами. Последней посылку получила Юля — никто не знал, куда ее увезли после суда. Тщетно я успокаивал ее бывшего мужа, журналиста Шуру Буртина, говоря, что поиски задержанного — нормальная ситуация для Дагестана, и прямо сейчас десятки родственников бегают по райотделам, суют полицейским записки с именами и радуются, когда те возвращают бумажку с нацарапанным крестиком — значит, их близкий здесь. Но он все не успокаивался, и я попросил трех дагестанских бабушек в платочках, ждавших задержанных на митинге родственников возле суда, ободрить Шуру.
— Отправили кого в Килизюрт, кого в [поселок] Шамхал, в тюрьмы, а так волноваться не надо, никуда не дели их. — тараторили они наперебой. — [Других задержанных] тоже не могут найти родители!
В конце концов, Юлю отыскали в Карабудахкенте — селе в 40 км от Махачкалы. Вечером 29 сентября я отвез ей передачу и стал готовиться к завтрашнему дню — оппозиционные телеграм-каналы призывали дагестанцев после полуденного намаза перекрыть проспект Акушинского, один из главных в городе. Долго думал, брать ли камеру — аппарат дорогой, а отобранный у журналиста Сергея Айнбиндера из RusNews мобильник так и не вернули. Вряд ли он сильно жалел о пропаже — расставшийся с хозяином телефон почти час продолжал транслировать полицейские переговоры. Поразмыслив, я все же взял камеру и еще пару телефонов для верности. К задержанию я был готов, но ожидал его на митинге, а не во время прогулки.
«Пара вопросов»
Полуденный намаз в Джума-мечети прошел спокойно. Имам клеймил призывающих к митингам «торговцев войной», рассказывал о беспорядках в странах Запада и призывал «держаться за тех, кто знает больше тебя, не выделяться своими криками, проявлять сабрТерпение (араб.), одно из важнейших понятий в исламе. и не навредить другому». После проповеди я отправился в сторону проспекта Акушинского. Вокруг ничто не говорило о будущем митинге. Я купил мороженое и шагал вдоль проспекта Шамиля, как вдруг рядом возник человек в светлой рубашке, быстро махнул перед носом «корочками» и потребовал паспорт. Я предъявил, после чего незнакомец и трое подоспевших «коллег» потребовали проехать с ними «на пару вопросов».
— У вас есть основания для задержания? — спросил я.
Вместо ответа полицейские подхватили меня и забросили на заднее сиденье машины белого цвета, вырвав из ладони паспорт и сбив очки. Руки шарили по моим карманам, выуживая оба телефона — незнакомцы знали, где они находятся. И все же так спешили, что порвали левую брючину. Наученные историей с RusNews, они сразу перевели мобильники в режим полета, а затем выключили.
Я сказал, что и задержание, и обыск незаконны, вдобавок, они препятствуют законной деятельности журналиста.
— Да просто ты матом ругался, — сообщил постоянно улыбавшийся, похожий на шашлычника полицейский, сидевший слева и державший меня за шею — удушающим захватом, но не надавливая.
— Ты, наверное, мусульманином себя считаешь, — ответил я. — А по исламу лжесвидетельство — дорожка в ад.
Тот пробурчал нечто вроде «Будешь еще учить меня религии!». Справа мою руку держал человек среднего возраста с темно-русыми коротко стрижеными волосами. Его лицо было не кавказским и не русским — никаким. Он так нависал надо мной, что я не удержался и сказал, что очень хорошо его рассмотрел и запомнил. Это, по-видимому, здорово напугало полицейских:
— Да ты же без очков!
— Близорукие вблизи без очков видят даже лучше! — ответил я.
Тот, что справа, начал бить меня в бок (не слишком сильно), а затем мне на голову натянули целлофановый пакет. Я понимал, что врезать в ответ или сломать лезущие в карман пальцы значит заработать на уголовную статью, но вряд ли пакет относится к казенному имуществу, а потому высвободил руку и порвал его. После чего «шашлычник» всю дорогу закрывал мне глаза ладошкой.
Ехали мы недолго, из чего я понял, что меня привезли в Советский РОВД, куда еще недавно свозили задержанных на митинге. А вот у шлагбаума ждали минут пятнадцать. Шею не отпускали — она болела потом несколько дней. Перед тем, как вывести меня из машины, полицейские облачились в черные маски, и впредь показывались передо мной исключительно с закрытыми лицами.
Советский РОВД
В райотделе меня приняли без регистрации на входе. Зато из разговоров я понял, что меня задержали сотрудники ЦПЭ — центра по противодействию экстремизму. Кто же еще охраняет улицы от матерщинников. Сотрудник в погонах забрал журналистское направление в командировку — да так и оставил у себя. В звонке адвокату мне отказали. Я взял со стола степлер и скрепил порванную штанину, чем страшно возмутил секретаршу, которой я «портил технику». Когда я рассказывал, что произошло на самом деле, «шашлычник» в балаклаве (я опознал его по голосу и нарочито веселой манере) подошел сзади и стал массировать мне плечи. Делал он это вполне сносно. Я сказал, что массажист из него неплохой, и, если б он не лгал, было бы совсем здорово. Кажется, эшник обиделся, ушел, и больше я его не видел.
Затем меня отвели в камеру, где продержали около трех часов. Без одобрения адвоката я отказывался подписывать протокол. Остальных задержанных, которых уже было вывели в коридор, вернули обратно и сказали, что они будут ждать из-за меня. Но потом полицейские все же сдались и дали позвонить.
Суд был быстрым. Судья Мурад Гюльмагомедов зачитал показания эшников, что я якобы «вел себя агрессивно, выражался нецензурной бранью, на неоднократные требования сотрудников полиции прекратить противоправные действия не реагировал». Он безучастно выслушал мое предложение посмотреть видео с полицейских регистраторов и уличных камер, чтобы узнать, кто из нас врет, удалился и вскоре вернулся с приговором — пятидневный арест за мелкое хулиганство, часть вторая статьи 20.1 КоАП РФ. Из протокола я узнал, что против меня лжесвидетельствовали сотрудники ЦПЭ М.И. Абутов и А.Г. Бахачалиев. Фамилия и инициалы первого такие же, как у майора ЦПЭ Маккамагомеда Абутова, второго — как у младшего лейтенанта Абубакара Бахачалиева. И тот, и другой регулярно посещают ВУЗы Дагестана с лекциями о профилактике экстремизма. Студентам ДГМУ майор Абутов советовал думать «о том, как улучшить жизнь в Дагестане, повысить имидж нашей республики».
Поезд «Москва — Владивосток»
Пятидневная отсидка в спецприемнике не так уж плоха, особенно если представлять, что путешествуешь в поезде «Москва-Владивосток». Камера значительно больше купе, а кровати, пусть и скрипучие, шире полок. Охранники не разносят чай, как проводники, но относятся к «пассажирам» скорее дружелюбно — особенно на фоне эшников. Единственный серьезный недостаток — вид из окна. Вместо далеких городов и тайги взгляд упирается в бежевую стену, увенчанную колючей проволокой, и розоватую многоэтажку за ней, полностью скрывающую небо. Днем, когда выключают свет, она кажется почти нежилой. Только под одним окном вечно сушится белье — к которому, кажется, за пять дней никто не притронулся. О солнце напоминает лишь его отражение, перебегающее утром между окнами. Зато лаконичность вида компенсируется звуками. Когда поднимается ветер — а в Махачкале это бывает часто — в здании что-то мелодично поскрипывает, точь-в-точь как в составе, когда рельсы поворачивают или близится станция. Днем за стеной играют дети, и до вечера лязгают тяжелые железные ворота. Перед тем, как захлопнуться, они пропевают три ноты — всегда одни и те же.
В положенные часы можно получить свой телефон и 15 минут разговаривать с кем угодно. Потом его опять прячут в шкафчик возле душевой, где хранятся вещи арестантов. К счастью, мои мобильники и камера уцелели, никто их не забрал. Душ по регламенту полагается раз в неделю, так что мало кто до него досиживает. Впрочем, горячей воды все равно нет. Голову моют в раковине, тело протирают влажными салфетками.
Книг в спецприемнике немного, а читаешь с немыслимой на свободе скоростью. «Приключения Гекльберри Финна» я начал утром и осилил еще до ужина. Иногда на титульном листе встречаются дарственные надписи, иногда — телефоны и названия аккаунтов в инстаграме, сопровождаемые причиной попадания за решетку: «Пияни водитель, 2022.02, 10 суток». На последних страницах начертаны советы: «Молись, пока не поздно», «Не пейте за рулем», «Не печалься, брат. Завтра будет еще хуже».
В моей камере сидели трое арестованных по митинговому делу. Старшим был пятидесятилетний горец из Рутула с бритым черепом и окладистой бородой. Он волновался за сына. По его словам, на месте митинга они оказались случайно, возвращаясь с молитвы. Отца просто забрали, а сын увидел, как полицейский бьет девушку, вступился, и теперь ему грозит уголовка. Накануне участница митинга рассказывала мне про безымянного парня, который ударил в лицо полицейского, защищая женщину.
Двум другим арестантам было слегка за двадцать. Один из них, Ахмед (имя изменено), говорил, что полицейские его повалили и долго били прямо на асфальте. Он был религиозным, заводил со всеми соседями речи об исламе. Часов в камере не было, и заключенные боялись пропустить время намаза. К счастью, азан ближайшей мечети слышался хорошо.
Поначалу мне не выдали постельное белье, и рутулец, увидев это, молча передал свою казенную простыню, украшенную звездой и аббревиатурой ВСВооруженные силы РФ.. Сам он остался только с пододеяльником. Я постелил было простыню на матрас, но мне объяснили, что разумней накрыться — ночью донимают комары. Когда-то в здании спецприемника был вытрезвитель. С тех пор сохранились окна с ручками наружу. Их нельзя ни полностью раскрыть — они упираются в решетки, ни полностью закрыть, так что насекомые залетают беспрепятственно. Впрочем, скоро я получил казенный комплект белья (Ахмед своего так и не дождался), а через пару дней пришла передача с таблетками москитола. Мы их жгли перед сном, избавляясь от комаров.
«Им не Шварценеггеры нужны»
Еда в спецприемнике разнообразием не отличается — невкусные котлеты и тощие хвостики минтая, засыпанные луковыми кольцами. На гарнир — гречка, макароны и рис. Аппетитным был разве что суп — перловый или чечевичный. Впрочем, каждый день приходили передачи, мы их делили на всех, и никто не уходил голодным. Поначалу ели в две смены — после митинга спецприемник был переполнен. Мы обедали в спешке, давясь обжигающим чаем. Стаканов из синего пластика не хватало, так что самые шустрые быстро пили и освобождали емкость для соседей. По мере окончания сроков за митинг спецприемник медленно возвращался к привычному состоянию. По словам охранников, обычно в нем содержатся 3-4 человека, а порой он и вовсе пустует.
С нами обедали пара ребят, попавшихся на вождении без прав, и юноша лет девятнадцати, который разместил в своем телеграм-канале информацию о митинге. Подписчиков было всего 20, но кто-то, видимо, донес. Другой парень, по имени Шамиль, тоже был админом телеграм-канала. Он рассказывал, что его пытали током, подключая электроды к пояснице и к спине за плечом, пока юноша не подписал все, что нужно. Жаловался, что почки болят до сих пор.
После обеда арестантов иногда выводили в крохотный дворик для прогулок, размером чуть больше камеры. В углу параша, сверху — покатый навес, так что видны лишь крохотные проблески неба. Большинство заключенных всю «прогулку» сидели и курили, дым полз под навесом, так что гулять в этом облаке совсем не хотелось.
Порой во время такой непрогулочной прогулки с нами заговаривали охранники.
— Участковые ходят по домам, переписывают, на улице проверяют, — рассказывал один про мобилизацию. — Им не Шварценеггеры нужны, им не качество, а количество нужно!
— Надо побеждать украинцев, — кивал осужденный за езду без прав. — Если они на Россию пойдут, никого не пощадят.
Дальше охранник поведал, что митинги в Махачкале организовала украинка в никабе. Вероятно, он пересказывал сообщение представителя Федерального агентства по делам национальностей Абдулгамида Булатова о женщине в хиджабе с закрытым лицом, которая якобы оказалась украинкой. По словам участниц митинга, полицейские действительно задержали одну украинку, переехавшую в Дагестан в 2014 году, но вскоре выпустили без ареста, причем она была без хиджаба.
Вскоре разговор окончательно потонул в теориях заговора, и злонамеренных украинцев сменили вертолеты, якобы распылявшие во время пандемии ковид, чтобы уничтожить дагестанцев. А еще охранники сообщили, что митинг 30 сентября не состоялся. Выходит, эшники перестраховались и взяли меня зря.
Под конец мы иногда успевали в столовой недолго посмотреть телевизор. Он показывал единственный канал — «Дагестан». Днем и вечером там крутили бесконечную мыльную оперу, зато утром показывали мультфильмы. Дружным хохотом дагестанцы встретили название советского мультика «Почему у петуха короткие штаны». А в день моего освобождения завтрак нам скрасил украинский мультфильм про казаков, побеждающих бога войны.
Свобода
Срок у моих соседей закончился почти одновременно. «Меня они стрелять не заставят, я мусульманин», — напоследок сказал с угрюмой решимостью бородатый рутулец, словно ставя точку в недавнем разговоре про мобилизацию.
Одного парня отпустили в четыре утра. Он мог остаться в камере до подъема и спокойно выспаться, но не хотел провести там и лишней минуты. Ахмед оставил мне стопку бумажных полосок с аргументами в пользу принятия ислама. На верхней было написано: «Сжигать можно, но сначала порви». Кажется, во время избиения на митинге в нем что-то надломилось. Пока другие общались, читали и делали зарядку, он часами лежал на койке, пропуская даже обеды и ужины.
— Больше я никогда не смогу себя чувствовать полностью свободным, — горько сказал он перед уходом.
Я попытался его убедить, что свобода — внутри человека, ее нельзя украсть, и можно быть свободным даже в самой прочной тюрьме. Но Ахмед лишь мотал головой и твердил: «Ты не поймешь…».
