Ольга Карчевская, журналистка и фем-активистка
Я познакомилась с Юлей, когда организовывала хакатон социальных стартапов в Комсомольске-на-Амуре. Юля участвовала в нем с проектом комьюнити-центра. Она заняла второе место, хотя я думала, что у нее будет первое — мне очень понравилась ее идея и то, как она отстаивала проект. Через месяц я узнала из соцсетей, что на нее завели это нелепое дело.
Было удивительно, что первые пару недель об этом вообще никто не писал. Тогда политическая повестка была перенасыщена, много общественных усилий вкладывалось в дело сестер Хачатурян. Я начала трясти своих коллег из СМИ, создала петицию, стала писать в личку друзьям с социальным капиталом. Потом создала чат в телеграме, куда пригласила фем-активисток. Со временем там собралось около ста человек. Из этого чата родился «Mедиастрайк» — день, в который больше ста медиа опубликовали материалы, баннеры и петиции в поддержку Юли.
Чтобы подготовить «Медиастрайк» команда практически не спала. Это была грандиозная и тяжелая подготовка, но подбадривало то, что Юля вошла в сотню самых влиятельных женщин по версии Би-би-си, а The New York Times планировали снять о ней фильм, хотя в итоге съемки и не состоялись.
Петиция в поддержку Юлии набрала больше 250 тысяч подписей. Даже нюдсочетвергиЕженедельный флешмоб в твиттере, в котором пользователи выкладывают свои фото в обнаженном виде с хештегом #нюдсочетверг.твиттерские стали способом низового распространения информации. Люди выкладывали нюдсы с тегом «за Юлю», и когда кто-то в комментариях спрашивал, что это значит, кидали в ответ ссылки на петицию и краткое изложение дела. Возможно, с Юли сняли все обвинения, в том числе, благодаря международной огласке.
Ситуацию, когда у человека отняли три с половиной года жизни, невозможно назвать удачей. Юля тяжело переживала это время. Я не знаю, как она сейчас — в последнее время Юля ни с кем не выходила на связь, но в последний раз, когда мы с ней разговаривали, она поделилась, что находится в глубокой депрессии.
Думаю, что на фоне всего происходящего, [власти] решили не демонизировать Россию еще больше. Все это время мы получали инсайды со стороны обвинения, что этим делом занимается ФСБ. Что БулатовПетербургский борец с ЛГБТ-сообществом Тимур Булатов. Дело Юлии Цветковой началось после его заявления: он пожаловался на рисунки однополых семей.— шестерка в этом деле и просто делает то, что ему говорят. То есть прогнозы были неутешительные.
Юле даже предлагали спланировать побег, хотя это невероятно сложно в случае с Комсомольском-на-Амуре. Очевидно, что за ней следили, а из города только один выезд. Тем более на Дальнем Востоке особо некуда вывозить человека: вокруг Азия, из Китая выдают, в другие страны сложно попасть. Активистки были готовы чуть ли не на корабле ее везти в США или в Канаду, но Юля отказалась.
Дело Юли — хороший пример низовой солидаризации, которая правда что-то изменила в жизни одного конкретного человека. Сложно сказать, чей именно репост оказался решающим, это скорее кумулятивный эффект. Важно поблагодарить всех. Я понимаю, каким незначительным это может казаться сейчас на фоне войны, но по крайней кого-то одного мы отстояли, один конкретный человек не сядет в тюрьму.
Леда Гарина, кураторка феминистского проекта «Ребра Евы»
Мы познакомились у нас на фестивале, это был 2016 год. Обычно мы приглашаем команду, Юля приехала одна. Мы сказали ей не огорчаться, потому что на фестивале было много феминисток из разных городов: из Сибири, с юга России.
В 2019 году Юля приехала к нам снова, чтобы показать презентацию своего спектакля «Розовые и голубые». После этого ее приезда на нее завели дело. Мы постили информацию о деле Юли, у нас проходила выставка в ее поддержку — тогда много художниц присылали нам свои работы со стилизованными изображениями вульв, и мы заклеили ими все пространство. И так как это был около карантинный период, выставка провисела полгода. Девушки часто спрашивали нас, как помочь Юле и попасть к ней на суд, но всем было слишком сложно ехать до Комсомольска-на-Амуре. То есть мы много общались с Юлей, но не делали целенаправленную кампанию.
У меня по отношению к Юле больше муки совести, чем действий в поддержку. Возможно, Юля и так бы сделала этот спектакль, но я себя все время чувствую как человек, который должен нести часть ответственности за театральные инициативы.
Мне кажется, в деле Юли сыграла роль локация, потому что Петербург и Москва всегда были более либеральными городами. Мы пять лет проводили под Петербургом феминистский лагерь, доступный для всех желающих. А когда мы решили, что проведем такой же на Кубани, на Черном море, нас два раза задержали, четыре раза обыскали, угрожали изнасилованием. У регионов есть своя специфика.
К сожалению, у нас был очень разный гендерный и социальный климат в разных городах. Например, приезжаешь в Калининград и чувствуешь, что это примерно то же, что Питер. Близко к Европе, там на тебя не будут бросаться агрессивные люди, можно ходить, в чем хочешь. Или к нам приезжала феминистская группа из Красноярска: они рассказывали, что их любят СМИ, постоянно берут у них комментарии. А есть регионы, в которых девушки настолько боялись быть замеченными в связях с феминистским движением, что их нельзя было даже на общих лекциях фотографировать. И сейчас у нас идет распространение не от условной метрополии к регионам, а наоборот: дикие порядки приходят во все регионы, где была либерализация.
В Комсомольске-на-Амуре громко высказывалась одна Юля, соответственно именно она стала объектом агрессии правых религиозных фанатиков.
София Савина, художница, участница театра «Мерак»
В три года мама меня записала в частную художественную студию, где преподавала Анна Ходырева, мама Юли Цветковой. Там мы изучали космос, мифы древней Греции, рисовали, делали мультики, лепили из пластилина. В какой-то момент Юля стала проводить у нас занятия по дизайну: она учила нас иллюстрациям, созданию картинок.
Театр появился не сразу. Сначала были мастер-классы, комьюнити-центр, занятия по искусству, танцам, пластике, английскому языку. Мы сработались и решили сделать первую постановку, чтобы показать ее на местном театральном фестивале. Нам так понравилось, что мы решили продолжать.
При этом все [преследование Юлии Цветковой] началось с невинного абсолютно спектакля «Голубое и розовое», когда мы просто хотели показать, что девочкам не обязательно играть в куклы, а мальчикам не обязательно играть в солдатиков.
Когда появилось административное дело по поводу пропаганды ЛГБТ, мы очень сильно удивились. Мы и были теми людьми, с которыми Юля в основном работала. То есть теми, кто по идее должен был «испытывать пропаганду».
Потом полицейские стали приходить на наши репетиции, в школу, где вместе со мной учились другие ребята из театра. Я помню историю, как мы с ними вышли с урока и обсуждали в холле, кто что будет говорить, как себя вести [с полицейскими]. У театра отобрали первое помещение, потом второе. Когда к Анне Леонидовне [Ходыревой] и Юле стали приходить с обысками, всем стало страшно. Родители начали забирать детей из театра. Тогда мы сделали уморительный перформанс на английском языке «Арест режиссера». Он был про то, как задерживали Юлю.
Когда я закончила 11 класс, театра уже не было. Я переехала в другой город и стала пытаться медийно влиять на ситуацию. Рассказывала не только о деле против Юли, но и о нашем театре, о том, чем мы занимались. Мы вместе с другими бывшими участниками писали театральные манифесты, участвовали в обсуждениях и конференциях с активистами со всего мира и рассказывали там о нашем деле.
Дело против Юли порушило очень много жизней, но слава богу, что оно закончилось так. Если бы никто не писал о нем, если бы Анна Леонидовна не провела столько времени в телефоне, если бы не было этих выставок и статей, то эта история могла бы завершиться совсем не в нашу пользу.
Галя Петренко, сотрудница Amnesty International в Нидерландах
С Юлией Цветковой я познакомилась благодаря кампании. Я была связующим звеном, занималась коммуникацией между российской стороной, активистами в Нидерландах и Amnesty International. Переводила все сообщения с русского на нидерландский и обратно, рассказывала Юлии и Анне [Ходыревой] про идеи активистов в разных городах, организовывала вебинар, настраивала связь между Дальним Востоком и Нидерландами.
Мы очень хотели поддержать Юлию в совершенно абсурдной ситуации с ее невинными рисунками, ее просветительской деятельностью и театром. Это очень понятный случай несправедливости, вызывающий у адекватных людей эмпатию. Особенно в Нидерландах — стране со свободным мышлением, где подобные рисунки могут показывать детям в школах, их можно увидеть в музеях.
С конца 2019 года мы, Amnesty International, искали активистов в разных городах Нидерландов, которые могли бы сами все организовывать и проводить акции. В итоге образовались группы в пяти городах страны. Они сами все придумывали, а мы делились материалами про Цветкову, юридическим анализом ситуации.
Например, в Гронингене сняли очень классный видеоролик, в Эйндховене устроили выставку в поддержку Юлии, в Неймегене — провели акцию с разноцветными мелками: в центре города радужными мелками закрашивали большую лестницу. Люди подходили, спрашивали, им рассказывали про Юлию. Амстердамский музей современного искусства купил несколько ее работ и устроил выставку.
Еще мы провели акцию у здания посольства России. В разных городах активисты закупили белые фартуки и пригласили всех желающих расписать их слоганами в поддержку Юлии, в поддержку прав ЛГБТ и феминисток. Это были десятки фартуков. Затем каждый город выбрал лучшие, мы собрали их в Гааге, натянули перед посольством РФ бельевую веревку и развесили на ней эти фартуки. Понятно, что посольство не отреагировало, но это привлекло внимание прессы и людей. Благодаря этим акциям про Юлию узнали многие.
Конечно, мы в организации верим, что международная поддержка и огласка периодически работает, поэтому и существуем и поддерживаем активистов из разных стран. В России есть много разных факторов, которые могут повлиять на дело, но мы их не знаем: с какой ноги сегодня встала судья, какие отношения между судьей и прокурором и т.д. Я думаю, что международная поддержка помогла Юлии, но ее вполне могли посадить.
Кира пишет, занимается театром, кураторством и фем- и нейроотличным активизмом
В марте 2019 года я прочлиКира идентифицирует себя как небинарную персону и употребляет по отношению к себе местоимение «они»., что полиция Комсомольска-на-Амуре начала преследование молодежного активисткого театра-балагана «Мерак» за спектакль «Голубые и розовые». Меня тогда поразило, что этот театр возник из локального контекста и потребностей самих детей в нем. Этот театр был таким, каким его хотели ребята.
Я не могу себе представить, что Юля переживала все эти три года преследования. Физически мы, активисты и активистки, были далеко. Юля ходила на все заседания одна, даже в июле, когда суд вынес оправдательный приговор, и местные гомофобы вышли с плакатами, разжигающими ненависть.
Нам было важно рассказывать о работе Юли, не позволить отнять у ее художественной и активисткой работы значения, исключить ее из истории театра и театральной педагогики, искусства, политики солидарности. Местные СМИ с 2019 года травили ее, а полиция и администрация города уверяли детей, что то, чем они занимаются — не искусство и не театр. Я начали писать о «Мераке», чтобы дети и подростки не потеряли веру в то, что они делали прекрасный инклюзивный театр. Это огромная несправедливость, что театральная работа Юли так долго не признавалась коллегами из сферы театра и что долгое время все эти люди не понимали, что уничтожение «Мерака» — огромная трагедия для театрального сообщества. Я вели коммуникацию с разными театральными СМИ, коллегами и коллежанками, просили их писать о театре и в поддержку Юли и актеров и актрис «Мерака».
По этой же причине мы говорили о важности паблика «Монологи вагины», за который Юле грозило от двух до шести лет заключения. Этот проект продолжает традицию борьбы против насилия в отношении девочек и женщин во всем мире. В эту работу включались разные группы: проводили выставки работ Юли, читали тексты на тему телесности, проводили воркшопы на темы Vagina Art. Если бы общественность согласилась с тем, что преследовать за картинки вульвы — нормально, это могло бы стать шаблоном по заведению таких дел для всей судебной системы.
Как только огласка дела прекращалась, многие забывали, за что судят Юлю и что ей все еще нужна поддержка. Поэтому задачей общественных инициатив было напоминать, что дело продолжается. При этом, нужно всегда думать о том, как чувствует себя человек, который находится в уязвимом положении. Мы с коллежанками вели хронику преследования, чтобы журналисты не заставляли Анну и Юлю миллион раз пересказывать одно и тоже. Это сильно выматывает политзаключенных. Мы все превратились в комьюнити и старались организовывать нашу поддержку, как это было необходимо Анне и Юле в тот момент.
Я курировали выставку в поддержку Юли в Берлине в 2020 году. Это была коллективная работа, в которой принимали участие художницы, поэтки, активистки. Концепт выставки мы разрабатывали вместе с Анной Ходыревой – хотели рассказать о всех проектах Юли, как они возникали и как они были связаны между собой. Помимо невероятной художественной ценности они являются одновременно практиками заботы и поиском более чутких форм отношений.
История с выставкой переросла в длительный проект. Вместе с Викой Кравцовой мы организовывали разные дискуссии о значении спектакля «Голубые и розовые» и приглашали на них людей из разных уязвимых сообществ. В том числе чтобы как раз налаживать мосты между ними. Во время катастроф это единственная возможность выжить.
С активисткой перспективы Юлино дело показало, что время, когда видимость, известность помогают вам как сообществам, прошло. Теперь пришло время подпольной работы, когда нужно продумывать, что выкладывать в Инстаграм, а что нет, что оглашать сейчас, а что в будущем. Наверное, это называется подпольным активизмом. Я процитирую Юлю: «Мой пример показывает, что для государства мирных и самоорганизованных инициатив не существует. Я не делала острых радикальных акций».
