Слезы Матушки
Гигантское дерево пылает у самого корня. Красная кувалда ломает ветки. Одна из них, горящая, падает на деревенские домики далеко внизу. Сквозь завесу мрачных туч к дереву стремится крылатая женщина. Она в ужасе прижимает ладони к лицу, как на «Крике» Мунка. Двое босых людей наблюдают за катастрофой. Эту картину под названием «Матушка спешит на помощь» в марте 2023 года написал молодой палехский художник Яр Пикулев.
Живет Яр в избушке, уставленной десятками странных безделушек и картин. По улицам Палеха высокий, как каланча, живописец вышагивает в немыслимых шапках, кажется, позаимствованных прямиком из советского сказочного кино. Все свободное время он посвящает искусству: «Творчество — моя личная жизнь».
Рисует Пикулев в традиционной палехской технике, но в авангардной манере. «Консервативные художники топят за истинные традиции. А современные переизобретают палехский стиль. Консерваторы уверены, что у нас ничего не выйдет, — усмехается он, выводя кисточкой едва различимые переливы лазурного неба. — Привычный всем Палех был основан в советские годы. Государство пропагандировало идеологию через лак. Но приемы остались иконописные».
Эти приемы Яр знает с детства, которое провел в монастыре. «Я жил в Перми, в религиозной семье, — рассказывает он. — Мне нравилось тусить в церкви с родителями, но в этом не было осознанности. Я слушался взрослых. Считал, что им виднее, а значит, мне думать не надо. Маму беспокоило мое будущее, и ей посоветовали отвезти меня к старцу Науму в Троице-Сергиеву лавру».
Визит закончился тем, что Яр попал сначала в один монастырь, потом в другой. «Благословение старца Наума было не рекомендацией, а строгим указом. Приказом даже», — вспоминает Пикулев. Он просил мать забрать его домой, но она отказывалась, дабы не нарушать волю старца. В конце концов, Яр оказался в Николо-Шартомском монастыре, где формировался «питомник» с детьми, отданными в религиозное воспитание.
В 12 лет его перевели в Палех — местная Крестовоздвиженская церковь была монастырским подворьем. Это было в самом конце 1990-х. «Тогда церковная экономика только строилась, требовались люди, — объясняет Яр. — Нас сделали послушниками, нарядили в подрясники. Учили иконописи, катехизису, богословию. В наказание придумывали идиотские по смыслу послушания».
Матерям разрешалось приезжать только раз в полгода. Остальное время дети были на попечении монахов. Пикулев вспоминает об этом с видимым усилием и болью:
«Бывшие советские граждане решили поиграть в богослужебных людей. Они сами недавно пришли в монастырь. Непонятным образом сделали там карьеру. И они же учили нас смирению. Именно оно, а не вера, было главным. Им важно было подчинить себе человека. Наверное, у детей должно быть детство в семье, а не у каких-то дяденек, которые прикрываются Богом. Нам ломали волю. Но я оказался живучим. Теперь у меня, наоборот, дикое желание все делать по-своему».
Через семь лет Пикулев ушел из монастыря. Бунт дался нелегко. Мать его поступок не одобрила, жить в миру он отвык. После года метаний Яр вернулся в монастырь, и лишь на второй раз покинул его окончательно. От христианства он отошел, но не порвал с ним, полушутя называя себя «православным агностиком», а своей религией — искусство.
Пикулев решил поступить в Палехское художественное училище: «У меня осталась боль, связанная с Палехом. Я подумал: чтобы разрешить мои проблемы, нужно опять сюда вернуться».
В светском Палехе Яр наконец нашел, что искал. Это был замкнутый «мир в себе», похожий на монастырский, но лишенный принуждения. Он позволял быть собой, обзаводиться единомышленниками, и в то же время упрощал жизнь: «Тут сложилось сообщество новых палешан, людей инициативных, творческих. А сам поселок похож на мини-завод под открытым небом. В одной избе делают доски, в другой красят, в третьей золотят, в четвертой покрывают лаком. Есть большой мир где-то там, а здесь — наш мирок. Его хватает».
В Палех переехало немало знакомых Яра по выставкам и соцсетям. Художник помогает им приобрести жилье и обосноваться. А для тех, кто радикально изменить жизнь пока не готов, Пикулев с единомышленниками уже три года делает «тур для дур» — нечто среднее между экскурсией и карнавалом, где «можно почувствовать себя полной дурой». Или дураком — мужчин, конечно, тоже пускают.
Война не только поразила миролюбивого Яра, но и ударила по его профессии. В России заблокировали Инстаграм, через который он продвигал работы. Заказчиков поубавилось. Но главным было чувство свершившейся катастрофы. И Яр снова, как в начале творчества, стал рисовать ангелов, плачущих святых. Так появилась картина «Матушка спешит на помощь».
«Матушка превращается в супергероя, как у Марвела, — поясняет Яр свой замысел. — Но ее оружие не какая-то суперсила. Это просто слезы».
Пуп Земли
«В Палехе живет изумленный народ», — писал в 1930-х Борис Пильняк. Точность этого утверждения чувствуется до сих пор. Именно эта изумленность притягивает в небольшой поселок между Иваново и Нижним Новгородом людей со всех концов России. Живет здесь менее 5 тысяч человек, из которых около 600 — профессиональные художники. Согласно опросу, к династиям мастеров относятся менее 40% из них. Зато почти все — 97% — закончили Палехское художественное училище. В него ежегодно принимают 20 студентов.
Вечером в центре включается подсветка крошечного парка, памятника Ленину и Крестовоздвиженской церкви, облик которой знаком ценителям палехской миниатюры по многочисленным рисованным панорамам. На ухоженных улочках — многочисленные указатели на музеи.
Палех прославился как центр иконописи еще в XVII веке. Одно из первых упоминаний этого занятия в архиве семейства Бутурлиных, которому принадлежало село, касается уклонения от армии. В письме, адресованном палехскому бурмистру, помещик сообщает о крестьянине Павле Голикове, который «отлучился из Палеха от рекрутства», явился с повинной в Москву, и его оставили там писать церковные образа.
Местный стиль без труда читается даже на старинных иконах: та же яркая темпера — краска на основе порошковых пигментов, смешанных с яичной эмульсией, то же сусальное золото и особенности композиции. Здешние мастера ценились далеко за пределами села, их приглашали расписывать храмы в Новгород и Москву. В Палехе производили и «ширпотреб», который меняли «на яйцо и луковицу, как детские дудки», и качественные дорогие иконы. А вот лаковых шкатулок не было. На них с конца XVIII века специализировалось подмосковное село Федоскино. Стоявший у истоков этого предприятия купец Петр Коробов взял за основу популярные в Европе брауншвейгские табакерки.
После революции зарабатывать иконописью стало невозможно. Начались гонения на веру. В 1922 году настоятель палехской Крестовоздвиженской церкви Иван Рождественский был арестован и, несмотря на заступничество «всесоюзного старосты» Михаила Калинина, расстрелян вместе со священниками соседнего города Шуи. Многие иконописцы уехали, остальным пришлось переизобретать свое искусство. По словам художника Ивана Голикова, федоскинские лаки он увидел в Москве, в Кустарном музее, и сам захотел делать нечто подобное, но в палехском стиле. Он основал «Артель древней живописи», впоследствии преобразованную в «Художественно-производственные мастерские».
Новая палехская миниатюра позиционировалась как крестьянский народный промысел. Однако такой советский маркетинг был далек от реальности. В Палехе трудились образованные профессионалы, чьи работы выставлялись в Венеции и взяли Гран-при на Всемирной выставке 1925 года в Париже. Старые традиции не прервались и даже углубились. Теперь мастера опирались не только на российские школы иконописи — новгородскую, строгановскую, московскую — но и на персидскую миниатюру, и даже на картины художников Возрождения. Так, шкатулка «Встреча» Ивана Голикова, изображающая крестьянина и двух пастушек — оммаж фреске Рафаэля «Встреча Иакова с Рахилью».
Колхоз, образованный в Палехе в 1930 году, такой эстетике был чужд. На общем собрании колхозников было сказано: «Артель нам нужна пока только потому, что на ее продукцию за границей нам дают машины. Но не больше, как через год, у нас будут свои машины, и изделия эти за границу не пойдут. Нам же они не нужны, мы плевать будем на них, и тогда всех художников заставим работать в колхозе».
По счастью, вскоре изделия бывших иконописцев оценили и в СССР. Но ярлык «богомазов» преследовал их еще долго. Советские юмористы высмеивали палехских красноармейцев, похожих на «георгиев-победоносцев», а писатель Борис Пильняк иронично рассказывал, как мастер Александр Котухин превратил убиенного страстотерпца с иконы XVII века в царя Додона.
Лаком и темперой художники не ограничивались. Выходец из Палеха Павел Корин еще до революции расписал усыпальницу в Марфо-Мариинской обители, а в советские годы работал с Маяковским в Окнах РОСТА, делал мозаичные плафоны на станциях «Комсомольская» и «Новослободская» в московском метро, после Второй мировой войны он руководил реставрацией полотен в галерее Дрездена. О родном селе он рассказывал с нежностью: «Осенью приедешь к себе в Палех. Дождь, грязь невозможная. Мать пельменями накормит, чайку попьешь, ляжешь на печь на овчину. Пахнет знакомо. Сухим горячим кирпичом. Кот в ногах лежит. Лежишь и думаешь: вот тут есть, действительно, пуп земли. Нигде я себя так хорошо не чувствую, как в Палехе». Корин рисовал советский бомонд и всю жизнь мечтал написать картину-реквием об уходящей России, где изобразил бы последнюю пасхальную службу в Успенском соборе, состоявшуюся в 1918 году. Но так и оставил набор эскизов и чистый, нетронутый гигантский холст.
После распада СССР Палех, казалось, вернулся к дореволюционному состоянию. Художественно-производственные мастерские закрылись еще в 1989 году. Старинное здание заросло травой, художники разошлись по кооперативам и частным мастерским. Постепенно самым надежным источником дохода вновь становятся иконы. Они постепенно вытесняют советскую миниатюру. Мастера уезжают расписывать храмы. Живут, по собственным словам, в тяжелых условиях — «в одной комнате на полу спят человек по шесть и питаются дошираком» — но и зарабатывают куда больше, чем в поселке.
Тот, впрочем, тоже развивается, приходит в себя после очередного крутого поворота истории. В отреставрированном здании мастерских в 2021 году открылся Арт-центр. В галереях и на сайтах мастеров можно купить палехские миниатюры на любой кошелек — от шкатулок за тысячу рублей до серьезных работ, цена которых начинается от сотни тысяч. Покупателей все больше — за 2022 год поток туристов увеличился на 37% и достиг почти 60 тысяч человек. Отчасти это объясняется международной изоляцией России.
В самом поселке признаков продолжающейся войны почти нет, только на стене ДК, он же ночной клуб, висит вербовочный плакат, да на улицах изредка попадаются люди в защитной одежде с эмблемой Z. Сайт художественного училища отчитывается о встрече студентов с майором Росгвардии, разъяснившим «террористическую сущность украинских радикальных структур». В музее по соседству с миниатюрой 1930-х годов, изображающей скачки под кумачовым лозунгом «Спасибо товарищу Сталину за нашу счастливую жизнь», появилась недавняя — ярко-алая Родина-мать, под которой российские солдаты разных эпох попирают знамена вражеских стран.
Самый длинный поцелуй
«Стоп вор! А ну-ка стоп вор!», — седой певец с закрученными усами выводит припев, пока загипнотизированные телевизором обыватели в исполнении Яра Пикулева и актрисы Марии Шабаровой проходят путь от семейной идиллии до войны. Так выглядит один из клипов группы «Сейф». Студенты Палехского художественного училища создали ее в 1987 году. Группа выпустила более четырех десятков альбомов, но музыку участники «Сейфа» воспринимали скорее как приятное развлечение. Власть над толпой фанатов их пугала.
«Когда мы впервые вышли на сцену на фестивале “Нашествие”, народ уже был раскачанный, — вспоминает солист и лидер группы Николай Ковалев. — Скажешь: “Поднимите руку!”, и все поднимают. “Подпрыгните!”, и все подпрыгивают. Мне стало жутко оттого, что люди объединились в массу, которой можно впихнуть любую идею. Если крикнуть: “Вон там враг!”, все побегут его бить. К счастью, в нашей программе была песня “Долгий и горячий блюз губ”. Я рассказал, что во Франции есть развлечение: люди встают вдоль берега Сены и делают самый длинный поцелуй. Предложил во время песни передавать поцелуй друг другу. И зрители начали целоваться».
Последний альбом «Сейфа» с красноречивым названием «Во внутренней эмиграции» вышел 23 февраля 2023 года. Песни тоже были соответствующие: «Остановить танец смерти», «Иностранный агент», «Оккупант-ампутант». В первом же треке Николай Ковалев заявлял с непривычной для рафинированной группы злободневностью:
Кто-то ищет войне оправданья,
Кто-то валит, сжигая мосты.
К херам отпишитесь сами,
Зигующие посты!
Музыкальный критик Артемий Троицкий назвал «Во внутренней эмиграции» претендентом на звание русского альбома года и сравнил с работами бразильских музыкантов, «которые облекали жесткие антифашистские тексты в максимально нежную чувственную форму».
В советские времена отец Ковалева возглавлял Палехские художественно-производственные мастерские. С детства Николай привык, что «приходишь домой, а там Инна Чурикова. В мастерские пошел, а там космонавты, или Хазанов выступает». Подобно Павлу Корину, он ощущал Палех скорее «пупом Земли», нежели провинциальным поселком. Повзрослев, Ковалев уже сам приглашал сюда музыкальных звезд. Тех тоже не смущала камерная сцена вместо огромных залов. На фестивали в Палехе приезжали «Аквариум», «Мегаполис», «Аукцыон». А вот концерт Shortparis недавно сорвался — группа оказалась, по мнению продюсеров, «неблагонадежной». Не вышел пока и совместный проект с Борисом Гребенщиковым — внутренняя эмиграция имеет пределы, а на внешнюю музыканты «Сейфа» пока не готовы. Уехал только звукорежиссер, живший в Питере. Его жена во время войны начала физически задыхаться. Только в другой стране ее отпустило. Так родился замысел финальной песни альбома «Во внутренней эмиграции», которая так и называется — «Дышать».
Фото: Владимир Севриновский/Черта
Впрочем, давление Николай Ковалев пока чрезмерным не считает. Да, знакомых мобилизовывали, в поселок приходили гробы, музыкальные продюсеры хоть и редко что-то запрещают прямо, но слезно просят не подставлять. Зато рвать отношения с друзьями не пришлось. На вопрос, как палешане реагируют на войну, Николай отвечает, что в его кругу «все адекватны».
Причину он видит в уникальном статусе городка художников. «Палех — не народный промысел, а высокопрофессиональное искусство, — уверен Николай. — Народный промысел — это когда крестьянин в свободное от… как это… жнетвы время расписывает ложки. С Палехом другая история. Наши побратимы, лаки русские — Холуй, Мстера, Федоскино — все были фабриками. Небольшая команда художников рисовала оригиналы, остальные копировали. А Палех — индивидуальная работа».
Распад комбината, которым руководил его отец, на несколько предприятий и множество частных мастерских Николай считает закономерным и далеко не худшим развитием событий: «Да, был единый котел, в котором варились художники. Руководство и худсовет следили за сохранением стилистики. Благодаря им Палех был узнаваем, но это зажимало мастеров. А на них искусство и держится. Теперь Палех развивается более широкими, свободными путями».
Доля художников в поселке так высока, что Ковалев сомневается, есть ли в мире второй такой же. Дух свободного творчества помогает Палеху избежать печальной судьбы многих сел и городков Ивановской области: «Возможно, кто-то и уезжает, но чаще, наоборот, из городов возвращаются сюда. Даже покинувшие Палех стараются прикупить здесь домик».
Возвращение в деревню
Деревенская изба — старая, но ухоженная. Внутри — единственная комната. Будь это квартира, ее бы назвали студией. В одном углу мольберт, в другом — унитаз. Над ним висит небольшой пейзаж. Рядом — ванна. Поперек нее лежат две новые картины.
Художник Евгений Гринев — высокий, рыжеволосый и, конечно же, по-палехски изумленный — родился в городе Шахты, но большую часть жизни провел в Воронежской области. В голодные девяностые его мать с четырьмя детьми переехала в родную деревню. «У нас были коровы, телята, поросята. Я даже лошадь умел запрягать в телегу», — гордится Евгений.
После школы Гринев переехал в Воронеж: «Вся деревенская молодежь уезжала: в городе круто, в деревне плохо, и делать там нечего». Работал он дизайнером, а в свободное время рисовал. Так прошло более десяти лет. Как и Яр, картины Евгений продавал через интернет. Постепенно он стал размышлять, нужен ли ему город: «Рисовать я отправлялся на реку, в села. Думал: вот было бы классно переехать в деревню. Живешь в окружении красоты, вдохновляешься в тишине, в покое».
Через соцсети Евгений узнал о Палехе. Но денег на квартиру в самом поселке не хватило. С помощью Яра он нашел избу в соседней деревушке Сергеево, из которой до центра Палеха ехать минут восемь. Там было много пустых домов — еще красивых, с резными наличниками. Заселился он в сентябре 2022 года. Едва начал наслаждаться тишиной и покоем, как ударили заморозки. «Чувствую, что дует, — вспоминает Евгений. — Начал по дому ходить, руки к стенам прислонять. И понимаю, что сифонит отовсюду. Пришлось эти щели затыкать паклей льняной».
Кое-как утеплив дом, художник пережил зиму. Сельские проблемы неожиданно пошли на пользу — подписчики в Инстаграме с интересом следили за его злоключениями, их число росло, и они все чаще заказывали картины. Впервые в жизни Евгений мог прокормить себя искусством, без сторонних подработок. «В юности кажется, что в городе круто, современно, — рассуждает он. — Но с развитием интернета молодое поколение может вернуться в деревню. В далеких регионах, где ни дорог, ни связи, действительно сложно. А здесь пожалуйста — стоят домики эти, гниют, никому не нужные. Покупай, живи, развивайся».
В июле Евгений сам выкопал канализацию. Теперь он мечтает поставить насос, чтобы не носить вручную воду для ванны и бачка унитаза. «Здесь будет дверь, здесь раковина, под раковиной стиральная машина, тут бойлер… — мысленно размечает он свою “студию”. — А над унитазом… Не знаю, может, так и будет картина висеть».
Недавний телефонный звонок с предложением вербоваться в армию художника скорее удивил. Он отказался — куда приятнее обновлять собственную избу и заниматься творчеством.
Сказка спасает
В клипе группы «Сейф» «Седьмой океан» рослый бритоголовый художник приходит в давно заброшенное здание Палехских художественно-производственных мастерских, зажигает свет, делает из яичного желтка эмульсию для красок и рисует изящную Жар-птицу, показывая — старинное искусство живо, просто оно снова преобразилось. В этой роли снялся потомственный палехский мастер Алексей Жиряков.
«Война с Украиной меня шокировала, — говорит Алексей. — Из головы ее выкинуть невозможно, она волей-неволей просачивается через карандаш, через кисточку на живопись. Что я могу сделать? От этого не уйдешь. Я все равно рисую сказки. Просто в сказку проникла война».
Чаще всего Жиряков пишет традиционные палехские миниатюры. На каждую уходит до трех месяцев, а покупателя они порой ждут несколько лет. Да и вообще доходов иногда не бывает по полгода. Но Алексей не любит компромиссы. Как и Ковалев, он убежден: палехская живопись — высокое искусство. Недаром местные работы есть и в Третьяковской галерее, и в Эрмитаже.
На стене квартиры Алексея — две картины, написанные несколько лет назад. На одной — крылатый человек и толпа, хватающая его за ноги. «Хочется вырваться за рамки, а все равно что-то держит. Особенно в Палехе — канон, не канон…» — вздыхает Жиряков.
На другой — Минотавр, нависший над женщиной, которая отчаянно заслоняется руками. Так художник отреагировал на тему семейного насилия и движение Metoo.
С начала войны Жиряков сосредоточился на классических палехских миниатюрах: «Сказка спасает». Первая была по пушкинскому «Золотому петушку». «Он, в общем-то, весь о войне», — объясняет Алексей. Этот сюжет традиционен для Палеха. Но теперь и убитые братья, и царь, пославший их в чужую страну на смерть, воспринимаются иначе.
Следующей была пластина «Кощеева смерть». Гигантский Кощей, попирающий пылающие дома, раскалывается надвое, и в центре композиции яркий, радостный Иван Царевич держит яйцо с иглой. «Хочется найти простой выход, — мечтает Алексей. — Чтобы повернуть какой-то тумблер, и все кончилось. Но такого решения, конечно, нет. Зато есть сказка, где Иван Царевич находит утку, зайца, яйцо, ломает иглу, и умирает главный злодей».
Самая многофигурная композиция последнего времени у Жирякова — «Дракон» по пьесе Шварца. На золотом троне восседает трехголовое воплощение власти. На одной голове — тиара первосвященника, на другой — военный шлем, на третьей — корона.
«Всюду портреты дракона, губернатор с сыном всячески к нему льстятся, потому что власть одаривает благами, — поясняет Алексей. — Люди хлопают, условные пионеры в барабаны бьют. Заключенных в темницу сажают. Воины браво идут в одну сторону, а с другой уже возвращаются израненные».
Но самые яркие персонажи миниатюры — не чудище, не прихлебатели и не узники, напоминающие мучеников, томящихся за решеткой на старинной палехской иконе, а двое влюбленных. Они тянутся друг к другу по диагонали через всю эту мрачную картину.
«Всегда должна быть надежда, — уверен Жиряков. — Бродить в потемках в полном отчаянии не годится. Даже среди несправедливости и тоталитаризма обязательно есть любовь».
На свои прежние работы он теперь смотрит иначе. В вырывающемся человеке с крыльями Алексей видит уезжающих из страны оппозиционеров. «А тут и так все понятно», — показывает он на женщину и Минотавра. Такие изменения, независимые от автора, радуют Алексея больше всего: «Мне нравится, что мои работы меня переживут. Некоторых палехских художников уже нет, а их шкатулки переходят от одного ценителя к другому, попадают в разные дома, в них появляются новые смыслы. Этакий суррогат бессмертия».
Алексей бережно вешает миниатюру с кощеевой смертью на стену, под иконой Христа: «Эта работа написана год назад. Но до сих пор не продана».
