Валерия. Краснодар, 27 лет.
Когда объявили мобилизацию, я сразу поняла, что мужу нельзя оставаться в стране и нужно действовать. Он полностью здоров, его бы призвали в первую очередь. Ему исполнилось 27 в начале этого года, но тогда военный билет ему не хотели отдавать. В итоге он его получил совсем недавно и [в военкомате] мужу очень сильно намекали, что лучше бы ехать добровольно на войну в Украину, потому что потом придется все равно.
После новостей о мобилизации у мужа был истерический смех, он был в полнейшем шоке, я его никогда таким не видела. Он осознал, что ему придется оставить меня с тремя детьми, младшему сейчас четыре месяца. И если уедет [из страны], то как минимум год сюда не вернется.
Было понятно, что мужа нужно вывозить из страны как можно быстрее — у меня было буквально полчаса на размышления: пока будем сидеть рассуждать, можем упустить единственный шанс. Я понимала, что если буду паниковать и истерить, ничего хорошего не выйдет, самое время отключить все эмоции и включить разум. Смогла найти машину и отправила его в Грузию.
Машину искала долго: по чатам, на «Авито», некоторые отказались везти его, потому что он мужчина. Сразу говорили, что 300% вероятности, что его развернут, даже не дадут до Владикавказа доехать. В итоге договорилась с водителем, что если муж не пройдет границу, то водитель не несет за это ответственность. Он уехал на микроавтобусе с другими попутчиками, там были одни парни. Они очень долго стояли на границе. Еще с утра люди спокойно проезжали границу за 20 минут или 2 часа, но к вечеру очередь уже растянулась на сутки.
Сейчас муж добрался до Тбилиси, там таксист забрал его к себе домой, накормил, сегодня они уехали покупать симку и оформлять карточку в банке. Я пока здесь [в России], мы толком не общались, я только знаю, что он в порядке.
Я пока с детьми не могу уехать — мне закрыт выезд из-за долгов, я сейчас продаю квартиру (занимаюсь этим уже больше года). Но мы еще раньше [до мобилизации] планировали переезд в другую страну в октябре. В принципе, так и будет, но мне придется ехать одной с тремя детьми.
Сегодня я поговорила со старшим сыном, ему 7 лет, все прямо объяснила: идет война, происходят страшные вещи, и мы не можем здесь оставаться, папа поехал вперед, а потом мы поедем все вместе. Он знает, что мы продаем квартиру, поэтому пока мы все дела не закончим, мы не может уехать. Сын пока воспринимает это как путешествие, приключение.
Я не питаю надежд, понимаю, что скорее всего мы сюда не вернемся в ближайшие лет пять, а может и больше. Даже если у нас сменится правительство, вряд ли что-то прямо по щелчку изменится и появится порядок в стране. Скорее всего, таких как мы все равно будут преследовать, наказывать, потому что мы «предатели родины». Стараюсь пока об этом не думать.
Екатерина, Москва, 31 год.
За день до объявления мобилизации были какие-то слухи о выступлении нашего президента. Я расстроилась, поплакала, но знакомые сказали, что все будет нормально, ничего не случится, с этим и поехала домой. На следующий день узнала про мобилизацию, когда была на кастинге. Весь кастинг, который длился три часа, я проревела. Потом уже созвонились с мужем, он мониторил билеты, слава богу, мы сошлись во мнении, что ему нужно уезжать. Выбора не было, он солдат первой категории, служил в ОМОНе раньше, а значит первый, кого призовут.
Он пересек границу с Казахстаном буквально час назад, к сожалению или к счастью, у него нет загранпаспорта, поэтому варианта всего три — Кыргызстан, Казахстан и Армения. Казахстан показался дешевле и мы выбрали его, так как у нас не было никаких сбережений.
Решение далось нам очень тяжело, но это лучшее, что может сейчас быть. Решили, что дальше будем смотреть по обстановке. Если начнется война, настоящая, на нашей территории, чего я ожидаю, скорее всего уеду. Моя работа завязана на месте и я не могу уехать, но когда начнется война, многие потеряют работу и меня ничего не будет держать. Сейчас он добирается до Караганды, мы нашли там знакомых, и они помогут ему найти квартиру. Я планирую поехать к нему 11 октября, если не получится, то в ноябре. Я готова ездить туда-сюда на все 100%. Это лучшее из того, что мы можем сделать.
Сейчас очень больно и плохо, потому что понимаю — это очень надолго. Возможно, он никогда не вернется, и мне тоже придется уехать. Я черпаю силы в том, что это самое правильное решение, что он будет цел, никого не убьет. Мы друг друга любим, и мы на одной стороне.
Елена
Мы думали с мужем про отъезд еще с февраля — опасались мобилизации. Как только ее объявили, сразу решили, что муж уедет, ему надо был только день проработать. Он в целом пацифист, не собирается идти убивать людей и умирать. Если бы речь шла о защите — это другой вопрос, но не в текущей ситуации. Я его полностью в этом поддерживаю.
Расставание очень тяжело далось: мы за семь лет семейной жизни не были вместе всего две недели — пока я лежала на сохранении в роддоме. И то видела его часто под окнами. Сейчас тяжело объясняться с родными и решать каким составом двигаться дальше.
Ехать вместе сейчас для нас было бы крайне трудно — у нас пятимесячный ребенок. Я сразу понимала, какая будет ситуация на границах. Если бы в нашем городе работал аэропорт и можно было бы улететь не за космические деньги сразу вместе, летели бы всей семьей. От решения до его отъезда прошло семь часов, успели сделать доверенность на меня и все. Муж был в пути до Алма-Аты двое суток и до сих пор не может найти жилье по адекватной цене. Пока он ехал, цены взлетели в два раза, риэлтор сегодня ему сказал, что россияне переводят деньги, арендуя квартиры просто по фото.
Сколько будем в разлуке сказать сейчас невозможно. По моим оптимистичным прикидкам мы встретим Новый год вместе. По реалистичным — может, в январе. Про пессимистичные думать не хочу. Возвращаться в Россию мы не хотим. Никогда. На то много причин.
Юлия, Москва, 34 года
Когда появились первые слухи [о мобилизации], к сожалению, мы не отнеслись к этому достаточно серьезно и не готовились к отъезду. За 2022 год все в целом привыкли, что идет много провокаций, как в сказке про мальчика, который кричал «Волки!». Мобилизацией пугали в феврале, марте, на майские праздники, летом, все уже привыкли к таким слухам. Начинаешь прокручивать это в голове и винишь себя, но на тот момент мы недостаточно сильно напугались. В моем круге общения все было достаточно спокойно.
Когда мобилизацию объявили, мы, как и многие, сразу же побежали искать билеты — в тот день их уже нельзя было купить. Взяли билет мужу в Стамбул с пересадкой на 28 сентября за адекватные деньги и на всякий случай перестраховались — купили еще билет на пораньше в Минск на «Ласточку», чтобы покинуть страну в любом случае. Ну и сразу же все ринулись в телеграм — писать, общаться с друзьями, все обменивались полученным шоком.
Мы прекрасно знаем, что одно дело — заявление представителей власти, другое — как это работает по факту на местах. Тем более, что мы, уже наученные за все время, сразу же обратили внимание на текст самого закона, на его формулировки максимально размытые и не обозначающие никаких категорий, специальностей и разрядов, про которые говорят на словах. Мы прекрасно знаем, что в итоге под призыв могут попасть все. Поэтому мы решили обезопасить себя и стараюсь максимальное количество знакомых ребят убедить на время уехать, пожить жизнью цифрового кочевника где-то еще. Сделать это в безопасности.
Мы с мужем 21 сентября сразу в ночь поехали на машине в Минск. Ехали восемь с половиной часов, очень волновались перед пересечением границы, но все прошло хорошо. Муж не хотел ехать один на машине: ночь, небезопасно, надо чтобы кто-то был рядом, не дал заснуть. Поэтому я составила ему компанию, а как доехали до Минска, на следующий день вернулась обратно на «Ласточке».
Надеемся, что воссоединимся через две недели уже в Армении, но даже такое расставание очень болезненное. Когда мы прощались на вокзале, было ощущение, что не знаем, когда увидимся. Такое время, что все непредсказуемо.
Отъезд дается тяжело — у нас здесь своя квартира, своя жизнь, друзья, родственники. Ощущение, что тебя с мясом вырывают из жизни. Именно вырывают, то есть это насильственное действие. Это не воспринимается, как собственное решение, как выбор, это — безальтернативное, безысходное, но единственное действие, которое можешь сейчас проделать. Честно говоря, если здесь ничего не изменится, не вижу перспектив возвращения в ближайшие годы. Как бы болезненно это ни было, я воспринимаю этот отъезд, как отъезд на очень долгий срок.
Сейчас мы с мужем все время на связи, иногда шлем мемы и шутки какие-то, иногда делимся кто какое посмотрел видео с обзором экспертов и аналитиков. Созваниваемся каждый день и говорим где-то по часу, это немного помогает, создает хоть какую-то иллюзию нормальности. Например, обсудить, что коты тут делают, что он там делает, куда он ходит, как погода и какие-то совсем простые бытовые вещи.
Я сейчас где-то между гневом и депрессией. Жизнь превратилась в квест — есть следующее задание, которое надо сделать. Сегодня задание — сделать вакцинацию котам от бешенства, сделать новый загранник. Потом бытовые дела: собрать теплые вещи, передать мужу вместе с его мамой, которая завтра повезет это в Минск. Только об этом и думаю. Кажется, что планы и мысли про какое-то будущее возможны только «там», не в России и не в Беларуси.
Я хочу сказать, что действительно я больше всего испытываю какое-то и восхищение, и благодарность, и какое-то очень теплое чувство к людям в своей жизни, и особенно к женщинам. Они кидают всем ссылки на какие-то правозащитные организации, объясняют мужчинам их права, отговаривают от походов в военкомат, отговаривают от получения повесток, насильно покупают билеты, чтобы они улетали, уговаривают, манипулируют, используют все, чтобы спасти наших ребят, чтобы помочь, чтобы не отправлять мужчин на войну. Я просто в восхищении, и это тоже дает какой-то лучик надежды, что вот эти люди в нашей жизни, которым не все равно.
