Репортаж писался до разрушения Новокаховской ГЭС. Иллюстрации: Паша Baril
Новая Каховка — маленький, молодой городок на левом берегу Днепра в Херсонской области, в 80 километрах к северу от крымского перешейка. В старом центре все дома на первый взгляд одинаковые — маленькие, в два-три этажа, с красными черепичными крышами. На фасадах между телевизионными тарелками и обшивкой утепления — резные цветы, виноград, колосья, белки, лисы, птицы. Вокруг новых окон с пластиковыми жалюзи — геометрические лабиринты, сложные, как орнаменты на украинской вышиванке, и тонкие, как бумажная гирлянда. Их так и называют — «каменные вышиванки», потому что задумывались они как национальный костюм для унылого рабочего поселка, в котором в 50-х селились строители Каховского гидроузла.
Над железным бордовым листом подъездной двери цветочная вязь потемнела от времени, а вокруг — ярко-белая, как сахар. Местные активисты вручную восстанавливали вышиванки, потому что они — памятник архитектуры, такого на юге Украины больше нет.
Мимо цветов и винограда, зазубренных от обстрелов стекол и разбитых красных крыш ездят БТРы с Z на боку, курсируют военные с автоматами. Иногда они останавливают прохожих, требуют показать телефон, потом кладут лицом в асфальт, а после куда-то увозят. Это называется «забрали». Иногда те, кого забрали, возвращаются живыми. Иногда — нет.
«Два тела с Райского»
26 ноября 2022-го в морг единственной оставшейся в городе больницы привезли мужчину средних лет с распухшим синим лицом и молодого парня, белого, в красно-бурых пятнах. Оба были расстреляны. Трупы нашли в посадках по пути в Райское — поселок в нескольких километра от Новой Каховки. За четыре дня до этого туда вместе с российскими военными уехал дьякон Церкви христиан веры евангельской Анатолий Прокопчук и его младший сын, 18-летний Саша.
«Мы до последнего дня надеялись, что с ними все в порядке. Переживание было, тревога была. Искать их начали сразу, на следующий же день», — говорит прихожанин церкви Василий Бабенко (имя изменено по просьбе героя). Они с Анатолием дружили больше 20 лет. Он опознал их с Сашей сразу.
Бабенко рассказывает, что произошло в день, когда Прокопчуки пропали: 22-го вечером Анатолий, Саша и Сергей — средний сын Прокопчука — загоняли в гараж машину. Двое военных в балаклавах подошли и попросили отвезти их в Райское — сказали, что отстали от своей бригады. Анатолий согласился, Саша поехал с ними, а Сергей остался. Через полчаса до Анатолия уже было не дозвониться — телефон просто молчал, ни одного гудка.
Анатолий сталкивался с военными постоянно, с первого дня оккупации.
Он работал токарем на новокаховском «Электромаше», где солдаты заняли много складов, поставили технику. Саша учился на газоэлектросварщика в училище и постоянно приходил к отцу на завод. «Он всегда и везде был с папой, куда бы папа ни ездил. И на работу с ним ходил, и в гости, если надо что-то было кому-то там поремонтировать, отвезти-привезти», — рассказывает Бабенко. Прокопчук-старший был мастером по металлу, к нему многие обращались, знали, звали. С военными у него, по словам Бабенко, отношения тоже были нормальные — в Новой Каховке, где с 24 февраля начали убивать людей, это было редкостью. «Мы — люди верующие. Война — она для всех людей плохо, — объясняет Василий, — Я точно знаю, что он им говорил о том, что это неправильно, что Бог не за войну. Он им рассказывал о Боге, свидетельствовал. И, может быть, именно потому, что он такой мирный и не вызывал никаких подозрений, у них к нему было такое отношение лояльное».
Бабенко вспоминает, как однажды военные вломились в молитвенный дом церкви — Прокопчук не стал их выгонять. «Замки сорваны, двери поломаны, все было раскрыто. Там была куча военных, там машина их стояла. Они там какое-то время пожили. Ну мы им рассказали, что мы, кто мы и чем тут занимаемся. Там стояла Толика гитара и они ее уже взяли себе. Честно признались — да, понравилась нам, мы хотели ее забрать. А Толик говорит: “Давайте я вам за это спою песню”. И они записывали на телефон и он им пел христианскую песню очень хорошую. Она о пути христианском, насколько он трудный, тяжелый и бывает неприятный. Но есть цель конечная. Это — Божье царство, в которое все мы стремимся», — рассказывает Василий Бабенко.
После убийства Прокопчуков по городу поползли слухи. Люди из церкви и админы новокаховских пабликов по фото с похорон сделали вывод, что Анатолия и Сашу перед смертью пытали. На фото Сашин гроб завален цветами, видно только лицо — от черной брови вниз, к глазу, тянется широкая красно-коричневая полоса. Анатолия вообще хоронили в закрытом гробу.
Судмедэксперт сказал Бабенко, что Прокопчуки умерли мгновенно от «многочисленных пулевых ранений в области груди». И что убили их, скорее всего, в тот же день, когда они пропали — 22 ноября. Врач объяснил, что Анатолий посинел, потому что «лежал в таком положении, что голова была ниже тела, и кровь пошла туда, в голову, и образовалась такая общая гематома».
«Все это произошло потому что Толик сам по себе очень добродушный человек и практически безотказный. Это главная причина, почему это все произошло. Я не берусь делать вывод. Вариантов много, а конкретно я не знаю», — говорит Бабенко. Среди местных гуляют версии — некоторые думают, что Анатолия и Сашу застрелили, чтобы забрать машину, другие считают, что Прокопчуки увидели что-то, чего не должны были видеть, заехали на запрещенную территорию. «Допустим, набережная, лес — мы не можем туда пойти. Не пускают, просто поставили блокпост и сказали “Сюда нельзя”, — рассказывает Бабенко, — Мы сейчас тут в таком состоянии несвободном, мы не чувствуем свободы. Тотальный контроль».
В молитвенном доме на Днепропетровском проспекте верующие не собираются уже несколько месяцев. Самую старую центральную улицу вообще закрыли для пешеходов. В то же время строение напротив было полно людьми. В местный отдел полиции свозили задержанных и днем, и ночью.
Маленькое, чисто-белое здание с двумя колоннами у входа, похоже на аккуратную картонную фигурку, какие бывают на макетах городов в краеведческих музеях. Когда началась оккупация, у входа набросали мешков с песком и вырыли яму в земле, над ямой натянули навес — это блопокст, там военные принимали передачки. Миски с едой, чистую одежду, книжки разносили по камерам и иногда спускали в подвал, в каморку два на три метра. В подвале бывало и по 15, и по 20 человек — стариками уступали шконки, а молодые впритирку сидели на полу и ждали, когда их вызовут на допрос. На допросах били, ломали кости, пытали током. Если выжил после первого подвала, нужно уезжать — во второй раз везет не всем.
«Он не разговаривает, а только хрипит»
Новокаховского экспедитора Сергея Федоренко в первый раз похитили летом. Его подруга, Юлия Волынец (имя изменено по просьбе героини) не помнит точных дат — раньше августа, но июль или июнь, уже неизвестно. Юлия думает, что Сергея сдали — когда началась война, в открытом городском чате их общий знакомый написал, что ему и Федоренко можно передавать информацию, полезную для ЗСУ. Юлия уверена, что это была шутка — тогда Федоренко ни с ЗСУ, ни с СБУ не сотрудничал. Но кто-то не понял юмора и донес.
У продуктового «Ромашка» на Днепровском Сергею назначили встречу — тогда у него потерялась кошка, он раскидал объявления по местным группам, ему позвонили с незнакомого номера, сказали, что привезут. Подъехала машина. «А его в эту машину… не знаю, силой, не силой», — говорит Юлия.
Сергей просидел в отделе 19 дней. О том, что он жив, друзья догадывались, получая от него «обратку» на блокпосту — грязные контейнеры из-под еды, несвежие футболки для стирки. 10 июля на Lenta.ru появилась статья, в которой Федоренко «рассказывает» о том, как СБУ пыталось использовать его для корректировки ударов по городской больнице, дамбе ГЭС и толпе людей на празднике в День защиты детей. Видео с его «признанием», по словам Юлии, тоже гуляло по соцсетям, но позже его, очевидно, удалили — найти его не удалось. Волынец видела запись и говорит, что через грим на лице Федоренко проступали синяки.
— Как [тебя заставили такое сказать]? — просила она у него, когда он вышел.
— Ну, если бы у тебя у виска был пистолет, я думаю, ты сделала бы все, что угодно.
О том, что было в отделе, он почти не рассказывал. Говорил, что днем его выводили на работы, стричь траву во дворе. «Ну а когда уж мальчикам к вечеру скучно, тогда меня вызывали, — цитирует Волынец. — Но дальше он не продолжал говорить, для чего вызывали». Близкие уговаривали его уехать — Сергей отвечал, что хочет остаться в своем городе и дождаться победы. «Я допускаю, что возможно он уже был связан [с СБУ]», — рассказывает Юлия.
3 января 2023 года Сергей пропал снова. Его забрали во время антиалкогольного рейда — сухой закон на оккупированной территории ввели еще в ноябре, а Сергей работал экспедитором в компании, которая доставляла воду в офисы и пиво в пару оставшихся баров и в тот день развозил товар. В машине он был с водителем — похитили обоих. Водитель рассказал свою версию того, как военные их «допрашивали»: его и Федоренко поставили к стене и со словами «Ну что, сука, говори!» стреляли прямо над ухом. Что именно нужно было говорить, неизвестно. Водителя из подвала выкупил их с Сергеем начальник, а к Федоренко у военных осталась «пара вопросов». Через несколько дней от друзей Юлия узнала, что Сергея нашли на улице абсолютно голым, с обмороженными, черными пальцами на ногах, и отвезли в больницу. «Они его выкинули, — говорит Юлия, — у Сережи только в голове, как доктора сказали, восемь гематом. Он не разговаривает, а только хрипит. У него открыты глаза и он даже не реагирует на то, что кто-то пришел. Я сильно испугалась [когда узнала, что произошло с Сергеем]. То есть — все, Сережа выжил, но он — овощ».
10 января Сергей умер в больнице. «Чтобы положить в гроб, его гримировали, потому что из-за этих гематом лицо было тоже иссине-черным, желтым. И у него плюс ко всему постоянно голова набок, как будто бы там с позвоночником было… какие-то смещения. На руках практически не было ногтей», — говорит Юлия.
О том, что именно происходило с Сергеем во время похищений, она до сих пор не знает. В отдел близких не пускают, а люди, которые, освободившись, остаются в оккупации, стараются лишний раз не упоминать подвал. Вместе с Сергеем сидела парихмахер Наталья Боберская. Она видела Федоренко в отделе и «готовила» его к записи видео.
«Людей били — не успевали стены перекрашивать»
Наталью увезли прямо с работы — из салона в доме быта «Тавричанка» на улице Дружбы. Там же, на Дружбы, в одном из жилых домов четыре этажа как будто вырвали и раскрошили на асфальт — видно останки чьих-то квартир, заклеенные обоями и увешанные коврами стены над рухнувшими полами. Украинские источники писали, что дом пострадал от взрыва боеприпасов, которые российские военные хранили в подвале неподалеку. Российские СМИ говорили о ракетном обстреле ВСУ. Чистки в городе проходили в том числе под видом поиска партизан, которые сдают российские позиции. Боберскую обвинили в том, что она «корректировщица, нацистка и террористка». Перед тем, как похитить ее из салона, люди в масках и с автоматами сунули ей в лицо ее же фото — она в рабочем фартуке улыбается на фоне украинского флага, к черной лямке приколот желто-голубой цветок.
— Это вы?
— Я.
— Кому ты угрожала, что «придет ЗСУ и тебе хана»?
Такую фразу она говорила пророссийскому клиенту, который радовался оккупации. Разговор слышали ее коллеги, но Боберская уверена, что сдать ее они не могли — «девочки все нормальные». Потом, когда она сидела, девочки носили на Днепровский передачки. Посадили ее в тот же день, сразу после допроса в парикмахерской и обыска в квартире. На обыске военные разобрали унитаз, перевернули «весь дом на уши», требовали показать тайник с патронами и гранатами, угрожали «завезти на ДНР», где Наталью «будут во все дыры, и в хвост, и в гриву, и куда хочешь только». Ничего не нашли, побили по голове мячом для фитнеса и увезли в отдел.
«Пока меня там принимали, оформляли документы, записывали, я сидела, ждала. И вот привезли [парня] с мешком на голове, к стенке поставили лицом и каждое слово — ему по голове, об стенку. Из-за того, что нашли фотографию Бандеры, — говорит Наталья. — Людей били, не успевали стены перекрашивать. Все в крови, весь пол. При мне били. Били конкретно. Я не знаю, зачем, просто били. А потом уже выясняли, кто и что».
Наталью посадили в один из кабинетов бывшего паспортного стола. Вместо кровати — пол или сдвинутые стулья, за вентиляцию в середине лета отвечает одно окно с решеткой, вместо туалета — пластиковая тарелка. Через несколько часов в камеру привели девушку — она сказала, что была на допросе. «Я начала у нее расспрашивать, она говорит, что пытали током ее, — рассказывает Наталья. — Ей завязывали глаза, там какой-то с акцентом был, приставил нож к горлу, тазик, говорит: “Щас мы тебе горло вскроем, кровь стечет в тазик, и все”. Я уже настроена была на токи, на все, как мне девочка рассказывала. Ну будут токи — будут токи, не умирают же люди, выживают», — вспоминает Наталья свою соседку.
Она говорит, что ей повезло — на допросах ее не пытали, большую часть времени она просто сидела в камере. В один из дней — дат она не знала, ни календаря, ни часов, ни телефона у нее не было — ей привезли инструменты из парикмахерской и стали выводить на стрижки. Стричь нужно было и тех, кто сидел, и самих военных. Однажды ее привели к Сергею Федоренко.
— Сережа у нас будет сниматься в кино, — сказал военный по имени Арсланг.
— Вас отпускают? — спросила Наталья у Сергея.
— Не знаю.
«Он был очень подавленный. Видно по лицу, что человек очень… добряк. И он был очень потухший, без эмоций, без ничего. Он понимал, на что он идет с этим фильмом, — говорит Наталья. — И вот я его постригла, и все. И смотрю, его повели в машину с мешком на голове».
Позже она видела Сергея во дворе, когда похищенных заставляли подметать территорию или петь гимн России. Она говорит, что всего в отделе сидело около 50 человек — их везли утром, днем, ночью. Рядом дежурили журналисты с камерами — ждали, по ее словам, очередного «кино». Саму ее выводили во двор на прогулки, там она переговаривалась с пленными украинскими военными, отдавала им свои передачки — их кормили тем, что оставалось от обеда российских военных, а иногда и просто давали одну буханку на камеру. Пленные рассказывали, как их охранники — «калмыки и буряты» — напивались, заходили ночью в камеры и били всех, кто попадался под руку, без разбора.
О голоде и многочасовых пытках на Днепровском, рассказывает и другой похищенный — главный редактор издания «Нова Каховка City» Александр Гунько. 69-летнего журналиста забрали за публикации, в которых он называл российских военных «оккупантами» и «орками». «Сказали, что для них это обидно», — вспоминает Гунько.
3 апреля 2022 года к дому Гунько подъехали два микроавтобуса и джип. Из них вышли военные с автоматами и гранатами — несколько зашли в подъезд, остальные окружили здание. Квартиру обыскали, а Гунько увезли в отдел, посадили в одиночку и приковали наручниками к батарее.
«Я слышал хруст костей»
«После обеда обычно приводили [людей] в соседний кабинет. С двух до шести, где-то так, то есть каждый день, три дня подряд, я слышал это. Пытали там, как я понял, наших ребят, которые воевали на Донбассе, АТОшников так называемых. Я слышал душераздирающие крики: “Ты восемь лет Донбасс бомбил, я тебе сейчас руки-ноги поломаю”. Я слышал хруст костей. Там пытки были очень жестокие», — рассказывает Гунько.
Его самого тоже допрашивали каждый день по три-четыре часа и на первом допросе побили: «Зашли трое офицеров ФСБ. Один сразу подскочил ко мне, закричал: “Ты, американская подстилка! Признавайся, где тебя обучали? В Балтиморе?”. Ударил меня кулаком сверху по голове, потом несколько ударов нанес кулаками, одной и другой рукой по лицу. Не говорю, что он со всей дури. Потому что он такой здоровый лоб, что, если бы со всей дури он меня ударил, конечно, он бы меня и вырубил. И потом еще ударил по шее ребром ладони. И говорит: “Смотри, если ты не признаешься, я через десять минут зайду — я тебя кончу”».
Первые сутки его не кормили, на вторые, когда заступила другая смена, дневальный принес ему тарелку гречневой каши с тушенкой, несколько печений и карамелек. Он припас сладости и бережливо подкреплялся ими, когда давать еду снова перестали. К исходу третьих суток он понял, что скоро начнет терять сознание — все тело ломило, страшно болела голова. «Я думал, еще если на ночь меня оставят, я уже до утра не доживу. Потом мне пришлось обращаться к врачу в частную клинику. Как сказала врач, это был микроинсульт, я перенес», — говорит Гунько.
На третий день один из офицеров — Гунько говорит, что его зовут Саян — пришел в камеру и сказал:
— Мы можем вас отпустить, но где гарантия, что вы не сбежите и не будете потом рассказывать, что мы вас здесь пытали?
— Вот я стою перед вами, прикованный наручниками, — ответил Гунько, — какие я могу дать вам гарантии, кроме своей жизни?
— Ну, мы бы не хотели вас расстреливать.
— Я даю слово, что никуда не собираюсь убегать. Я — журналист, я — писатель, я буду со своим народом, со своими людьми. Я должен это все испытать, увидеть и зафиксировать.
Гунько отпустили, но не забыли. В середине мая Саян предложил ему сотрудничество — не хочет ли Александр писать тексты для медиа, которое новые власти запустят в городе? Будут платить деньги. Гунько обещал подумать над темами, а через три месяца уехал из города — ФСБшники его отпустили, забрав пресс-карту и «запретив» заниматься журналистикой. Он говорит, что ему повезло — Саян и его напарник оказались «более-менее адекватными». Для разговора о сотрудничестве его, например, не похищали, а пригласили в мэрию — в городе ее называют «Горисполком».
Горисполком стоит все на том же Днепровском, в нескольких кварталах от полиции, и похож на игрушечную сталинскую высотку: три скромных уровня с круглыми белыми колоннами в лиственной лепнине сужаются в шпиль со звездой и колосьями на маленькой круглой башне, из окон которой видно Днепр. 6 марта прошлого года из-за колонн валил густой серый дым, от Горисполкома в сторону красных черепичных крыш старого центра уходили люди с украинскими флагами, закрывая лица масками и шарфами. Так — слезоточивым газом и стрельбой — российские военные разгоняли митинг «Русский военный корабль, иди нахуй». Видео с митинга в своем Facebook выложил местный активист и журналист Сергей Цигипа. «Сережа был в числе первых лидеров этого митинга, — говорит его жена, Елена, — и флаги я раздобыла, что-то пошили из каких-то там парео желтых, голубых, с праздников каких-то маленькие флажки знакомым раздали. Гимн записали, колонку с собой эту большую носили. И в конце Сережа сказал всем “спасибо большое” за активную позицию, что не побоялись, вышли на улицы, поблагодарил этих всех людей».
Через шесть дней, 12 марта, Цигипа пропал.
«Сейчас привезем твоих сюда»
До войны Сергей писал книги («Майданопись 2013-2014», «Байки $мутного времени»), статьи («Запад боится рабовладельческую Россию»), стихи, песни, организовывал рок-фестивали, был нардепом, служил в КГБ, АТО, ЗСУ, работал в ЦИПСО — Центре информационно-психологических операций. Елена говорит, что он был первым «политическим», похищенным в городе.
Сергея забрали по дороге в соседний Таврийск — там жила мама Елены. Он понес ей продукты — с едой после начала оккупации было плохо, у магазинов выстраивались очереди.
Между Новой Каховкой и Таврийском — блокпост. Мама позвонила через полтора часа и сказала, что Сергея нет. Потом еще через час, потом еще. Потом стало понятно, что он, скорее всего, сегодня не вернется.
На следующий день Сергей позвонил своему знакомому, журналисту Олегу Батурину, и назначил встречу. На месте вместо Цигипы Батурина ждали военные — они избили его ногами и прикладами автоматов, затолкали в машину и отвезли в СИЗО Херсона. Никаких конкретных обвинений ему не предъявляли, на допросах спрашивали о работе и говорили, что он «дописался». В том же СИЗО сидел Цигипа — Олег слышал его голос, его фамилию. 20 марта Батурина отпустили, а Цигипу — нет.
Елена бегала по городу — в полицию, в Горисполком. Владимир Леонтьев, которого оккупационные власти назначили главой «ВГА» [Военной городской администрации] сказал ей, что Сергей в СИЗО Херсона и «с ним продолжается работа». О том, жив муж или нет, она не знала до 22 апреля. В этот день в телеграмм-канале прокремлевского блогера Бориса Рожина появилось видео — худой, уставший Цигипа сидит за столом на фоне компьютера с картой Украины на мониторе. На нем мешковатая, не по размеру, рубашка, седая голова обрита под «ежик». Тяжело дыша, придерживая одной рукой другую, он рассказывает, что «после начала СВО» он сам, добровольно приехал в Россию, и обвиняет Украину в ударе по вокзалу в Краматорске и убийствах в Буче, называя их наработками Центра информационно-психологических операций.
Позже выяснилось, что Сергей сидит в СИЗО в Симферополе и его обвиняют в шпионаже [276 статья УК РФ]. Елена наняла ему адвоката, которого к Сергею не пускают, ссылаясь на то, что он отказался от его услуг. По результатам почерковедческой экспертизы, которую Елена заказала в одной из украинских фирм, он действительно сам написал отказ от адвоката, но «под давлением». Она думает, что снимался он тоже «под давлением», со сломанной рукой и ребрами — на видео видно, что он тяжело дышит и поддерживает правую руку левой. А заставить позвонить Батурину, по ее словам, Сергея можно было только шантажом и угрозами: «Расправой с мамой, с его дочкой, с внуками, со мной. “Сейчас привезем твоих сюда”. Я думаю, только этим можно было выбить из него такое поведение, что он позвонил, поговорил, пригласил. Я это предполагаю, потому что те люди, которые находились вместе с Сережей в СИЗО, они мне сказали, что на Сережу пытались давить, что будут угрожать нам и нас забирать, арестовывать и все такое».
После того, как Сергея забрали, она боялась выходить на улицу. «Постоянные вот эти машины, фургоны с этими “зэтками” патрулировали город. Когда комендантский час чуть-чуть нарушаешь, бежишь, как заяц, под стенками, под деревьями. Очень страшно», — объясняет Елена.
Она с Сергеем жили в районе магазина «Симпатик» — он на улице Дружбы. Между Дружбы и Днепровским, куда Елена бегала узнавать о муже — пара кварталов, несколько старых улиц. Как ни пойди, попадешь на Историческую — она в самом центре, усеянная вышиванками. Белые, выпуклые, как будто выведенные кремом на торте цветы между огромных деревянных окон Музея історіі міста [Музея истории города]. Бирюзовые папоротники и розовые бутоны Управління праці та соціального захісту населення [Управление труда и социальной защиты населения]. Травяные спирали от земли до голубых букв «Вчітісь, вчітісь і вчітісь» [Учиться, учиться и учиться] на крыше Первой школы [Загальноосвітня школа 1-3 ступенів № 1 Новокаховської міської ради Херсонскої області]. «Прилет в первой школе. Погиб человек», — пишет местный телеграмм канал «НК до Зими» 13-го апреля 2023-го. Есть видео — в чугунной ограде школы дырка, рядом с ней ничком лежит мужчина. Медики из скорой поднимают его на носилки, на асфальте остается большая красно-бурая лужа.
В конце августа 2022-го в районе Первой школы, в жилом доме с красной черепичной крышей дрожали стены — 24-летнего Игоря Андреева (имя изменено) в его квартире били шестеро в форме, приняв за украинского партизана.
«Он снял очки и лицо приняло форму очков»
«Соседи слышали, как его об стены вот это вот головой, стены дрожали. Зашли шестеро, его — мордой в пол и давай гасить. Потом они его еще возле гаража били, люди видели в окна, кто-то фоткал», — рассказывает мама Игоря, Нина (имя изменено по просьбе героини). Перед началом комендантского часа военные остановили Игоря на улице, обыскали, нашли в рюкзаке пневмат. «При Украине-то можно было», — объясняет Нина. Она уехала из города задолго до войны, а Игорь из оккупации бежать отказался — говорил, что не боится. «Они ему говорят: “Ты не местный, ты украинский партизан. Показывай, где живешь”», — вспоминает Андреева. Игоря повезли домой — на «обыск».
Нина присылает фото: кухонные ящики распахнуты, на полу их разномастное нутро — разбитая посуда, миски и плошки, пластиковые контейнеры, миксер, пятилитровая баклашка с подсолнечным маслом, распотрошенные пакеты с пакетами. Все навалено друг на друга так, что не верится, что это обычная квартира, а не логово собирателя-помоечника.
«Квартира, как Ирак. Все в крови, весь пол, все. Весь коридор до кухни, даже на холодильнике. У входной двери — большая лужа запекшейся черноты. Домработница отмывала, думала, что такое засранное — грязь, а потом, когда размыла, запах крови пошел. Вонища такая в квартире была, там все уксусом [оттирали]», — говорит Нина.
После «обыска» Игоря увезли в какие-то гаражи — куда именно, он не видел, потому что ехал с мешком на голове. Там снова били и ни о чем не спрашивали — когда он сам пытался что-то сказать, ему «летела пиздюлина». «Он сознание терял, вырубался. Его или добить надо и убить ни за что, или выкинуть, — говорит Нина. — Его отвезли с мешком в медчасть, нос ему вправили и выкинули его у дома. Перебитые кости, его 20 раз ударили в этот нос».
Сразу после гаражей Игорь сфотографировался: распухшее, бесформенное, как кусок окровавленного теста, лицо, фиолетовые губы, провалившаяся от ударов переносица, черно-синие веки, бугрящиеся вокруг щелочек глаз, расплющенный нос с рваной каймой запекшейся крови в ноздрях. Нина наняла домработницу, потому что сам он ничего не мог: «Он банку борща открыл — она у него разлилась, сухари взял — они у него рассыпались. Он не моется. Он грязный, он тупо сидит. Спит и ест, спит и ест. Ничего не говорил почти».
Через неделю военные снова постучали Игорю в дверь и сказали, что у них обход — ищут оружие. Игорь впустил, потому что «просто не думал, что опять такая наглость будет». Его опять начали бить и пытать электрошокером. «Пытают, чтобы он им показал тайник [с деньгами]. Всю левую сторону, у него вся левая сторона пожжена, все со стороны сердца. И за что? За что? За что, понимаете?! За что?!!», — кричит Нина.
После семи часов пыток Игоря привезли на Днепровский и посадили в подвал. «Две шконки, старики валетами спят на шконках, а их 21 [человек в камере]. А туалета нету, они на ведро. Ни раковины, ниче, они сидя там спали. Помыться их выводили, как в “Криминальном чтиве” — раздевали на улице и из шланга поливали», — рассказывает Нина. Его ни разу не допрашивали — Нина думает, что забрали просто для того, чтобы запугать и дождаться, когда заживут шрамы. Она звонила в Минобороны, в ФСБ, в Московскую военную прокуратуру, в местную комендатуру, в полицию. «Я думала, они его забьют там с перепугу. Они трубки кидали», — вспоминает мать Игоря.
Через десять дней Игоря отпустили.
— А что мне сказать? — спросил он у военного на выходе.
— Скажи, что тебя злые орки отмудохали.
В разгар референдума о вхождении Херсонской области в состав России, его позвали в военную комендатуру забрать компьютеры, украденные на «обыске». Знакомый Нины переслал ей фото от коллаборанта — Игорь, все еще черный от побоев, стоит с бюллетенем в руках.
— Нафига ты это сделал? — спросила она потом.
— А у меня был выбор? Или подвал, или голосуй.
Компьютеры так и не вернули. Перебитая кость у Игоря в носу воспалилась и загноилась, поднялась температура. «Он снял очки и у него лицо приняло форму очков, — говорит Нина. — Операции надо будет делать и лица и носа. Показать мы не можем, потому врачей нет. Мы пока антибиотиками». С врачами в Новой Каховке действительно плохо — в городском чате в Viber люди спрашивают расписание больниц в соседнем Зеленом Поде, Каховке и Красном Перекопе в Крыму.
Игорь старается не выходить из дома, чтобы снова не забрали. Пытаться уехать, по словам Нины, слишком опасно. «Он же послеподвальный, куда он поедет? До первого блокпоста? Я не буду рисковать, чтобы он куда-то поехал, он где-то пропадет. Везде, везде пропадают люди. И после подвалов пропадают», — объясняет Андреева.
Люди действительно продолжают пропадать. В Viber-чат «Нова Каховка» приходят сообщения с фотографиями и подписями капслоком: «ПОМОГИТЕ НАЙТИ ЧЕЛОВЕКА!!». 13 марта в районе парикмахерской «Тавричанка», откуда летом забрали Наталью Боберскую, пропал 57-летний Игорь Макухин — зеленая куртка, светлые джинсы, волосы с сединой, нет передних зубов. Шел с работы домой пообедать и не дошел. 16 марта у морга единственной работающей в городе больницы — той, куда в ноябре привезли дьякона Прокопчука и его сына Сашу — с Игорем попрощались. «Что с ним случилось?», — спрашивали люди в группе. Никто не ответил.
