«Решетки на окнах и круглосуточное наблюдение защитят меня»
В подростковом возрасте мне диагностировали шизофрению, с тех пор регулярно случались обострения с манией. Я привыкла к болезни и сама вызывала себе скорую, когда чувствовала, что становится совсем плохо.
В тот раз, видимо, беременность спровоцировала обострение и бред — на пятом месяце я выбежала на автобусную остановку и искала маленьких детей, которых мне надо было срочно спасти. Там же упала и закричала, что мне нельзя в таком состоянии оставаться на улице, умоляла прохожих вызвать бригаду скорой. У меня дома были конфликты и постоянный стресс, так что я понимала: решетки на окнах и круглосуточное наблюдение персонала защитят меня, как бы это страшно ни звучало. Так что как только я поняла, где и в каком состоянии нахожусь, — сразу позаботилась о госпитализации.
Так я попала в Психиатрическую больницу Ганнушкина, где и провела всю оставшуюся беременность. Тогда мне было 23 года, и я впервые приостановила медикаментозную терапию — из-за беременности. В приемном отделении врач осмотрел меня и назначил параллельно несколько сильнодействующих препаратов: галоперидол и трифтазин. На вопрос, не опасно ли на моем сроке их принимать, он ответил: «Главное сейчас тебя привести в чувство».
На самом деле это был хороший психиатр, просто в первую очередь он думал о пациенте, что произойдет с плодом для него было вторично. Я с этим согласна — в критической ситуации нужно любой ценой прийти в чувство, чтобы вообще родить и ухаживать за ребенком. Мне пришлось бы справляться одной с ребенком, с его отцом к тому времени мы разорвали все связи.
Лечащая врач явно не была счастлива от перспективы родов в психиатрическом отделении — она регулярно давала это понять. Со мной была еще одна беременная девочка, но ее забрали родители за несколько месяцев до родов. Мои отказались. У нас были очень напряженные отношения, так что я и сама не поднимала эту тему. Просто старалась сохранять спокойствие и воспринимать психиатрическую больницу как место, где безопаснее, чем дома.
Самое страшное психологическое давление в жизни
Во всей истории с шизофренией мне везло — я достаточно быстро приходила в себя после приступов. Тогда мне хватило двух ночей под галоперидолом, чтобы выйти из мании и перейти на более легкую схему. Поскольку я попала в больницу уже в середине второго триместра, то врачи мне навязчиво не предлагали сделать аборт. Хотя моя мать — она это и не скрывала — уговорила врача поговорить со мной об этом.
Лечащая врач меня вызвала и поставила перед фактом: «Будем делать тебе искусственные роды». Это было самое страшное психологическое давление в моей жизни. Я понимала, что в этой системе никакие протесты не спасут, собрала все эмоции в кулак и кивнула, согласилась. Больше эту тему не поднимали. Врачам в системе обычно хватает покорности человека, думаю, начни я тогда бороться за свои права, они бы могли из принципа довести дело до конца.
Я судорожно искала способ родить на воле, говорила гинекологам, что есть угроза выкидыша — раньше даже лежала в другой больнице из-за этого. Просила отправить меня в профильное учреждение, чтобы проверить состояние плода. Даже не могла представить, что при угрозе прерывания беременности меня не переведут в гинекологическое отделение обычной больницы — тогда казалось, что все врачи должны действовать в интересах матери и будущего ребенка.
Все пошло не так, как я планировала. Меня в итоге перевели в обычную ГКБ №67, но в закрытое отделение соматопсихиатрии, сделав в карте запись о параноидальных мыслях на тему выкидыша. Это отделение, как и в Ганнушкина, тоже закрывалось на замок, но контингент там был намного тяжелее. Много маргинальных людей без документов, которые намеренно попадали сюда ради бесплатной пайки. Выпросить матрас без следов мочи было невозможно. Местный врач сказал, что рожать буду там же. Меня привело это в такой ужас, что я впервые в жизни попросила у отчима помощи — вернуть меня хотя бы обратно в Ганнушкина. Он согласился, и уже через неделю «фантомная угроза выкидыша» не подтвердилась, меня отправили назад.
Армейские порядки и жестокость персонала
После этого оставшиеся четыре месяца беременность я донашивала в психиатрической больнице. Причем до самых родов мне так и не сделали скрининг. Послаблений тоже не было, все очень строго: подъем в 6 утра вместе со всеми, нельзя прилечь в течение дня, генеральные уборки раз в неделю, сон с включенным светом. И самый бред: быстро подняться с утра и продемонстрировать, что я ровно застилаю покрывало — должна была быть видна складочка.
Иногда девчонки вступались за меня, мыли полы, когда была моя очередь. Они вообще проявляли гораздо больше внимания к моей беременности, чем персонал больницы. Единственное послабление от врачей — разрешили пользоваться плеером, он запрещен в отделении. Я слушала рейвы и танцевала — это был главный кайф за всю беременность. Плеер меня в итоге и подвел.
Я судорожно искала способ родить на воле, говорила гинекологам, что есть угроза выкидыша.
На девятом месяце я шла по коридору, слушала музыку, что-то подпевала. Это всегда со стороны выглядит странно: другие не слышат, что у человека в наушниках, а повизгивания в такт не очень музыкальны. Из туалета выходила девочка, и она взбесилась на меня: «Захлопнись, что мы все тебя слушаем?» Я выключила плеер, а она уже стучала в кабинет к медсестре — видимо, правда накопилось раздражение.
Кстати, на некоторых сменах был вполне нормальный персонал: медсестры спрашивали о самочувствии, будущем ребенке, опекали насколько возможно. А иногда хотелось только спрятаться, хотя в условиях закрытой больницы это абсурдное желание. В тот день не повезло, была злая смена. Медсестра позвала меня в процедурную, где уже был подготовленный шприц. Мне сказали, что это аминазин, но ощущения от укола были такие, будто там коктейль из всего. После укола медсестра отвела меня в надзорную палату — это специальное место для буйных — и привязала по рукам и ногам к кровати.
Я до сих пор хорошо помню эту женщину из-за ее садистских наклонностей. В каждом действии у нее сквозила жажда власти: вырвать из рук пустой стаканчик, накричать без повода при встрече, швырнуть на пол личную вещь.
«Не ори, дура, ты же еще не рожаешь!»
Сколько пролежала на вязках не помню, но пришла в себя, когда соседки сказали, что у меня отошли воды. А я с адской болью в пояснице и туманом в голове привязана к кровати. Врач еще не пришла на смену, и соседки по палате где-то час пробегали по отделению, выпрашивая разрешения меня отвязать. Никто из медперсонала долго не мог подтвердить, что женщине в родах не обязательно быть привязанной по рукам и ногам. Когда наконец меня отвязали, соседка массировала мне поясницу. Потом совместными усилиями меня переложили на каталку в коридор. Когда врач пришла на смену, откинула одеяло, я приподнялась и вижу, что там все в крови. Она говорит: «Не ори, дура, ты же еще не рожаешь!»
До сих пор не понимаю, как можно было произнести настолько оторванную от реальности фразу. Сейчас подозреваю, что она, наверное, сама была в стрессе: конечно, в женском отделении время от времени лежали беременные пациентки, но до родов дело дошло впервые.
Рядом со мной в коридоре дежурила медсестра, и в какой-то момент она не выдержала, сказала, что не может больше на это смотреть, и вызвала скорую под свою ответственность. Прибывшая бригада заявила, что уже видна головка и надо срочно ехать. Санитарки меня зачем-то начали одевать на роды — в самые узкие лосины и обтягивающую майку. Зачем, до сих пор не понимаю. Несмешной каламбур.
На роды со мной отправили санитарку из психиатрической больницы, чтобы я была все время под надзором. Было немного унизительно, но в целом — плевать. Главное, сын родился через 20 минут, здоровый и не в психиатрической больнице.
У меня был мега растрепанный вид после последнего концентрированного укола — в роддоме приняли за наркоманку. Я объясняла про аминазин, они звонили в Ганнушкина — там никто укол не подтвердил. Это было ожидаемо, не могли же они сказать: «Да, мы наказываем женщин на позднем сроке беременности уколами». А проверять и заморачиваться с анализами в роддоме никто не стал. Сразу же откуда-то появилась девочка-юрист: «Вы же, наверное, хотите отказаться? Вот бумаги…»
Я вернулась в психиатрическую больницу. Нужно было провести там еще неделю, чтобы выписаться. Хотела к сыну и уже не задумывалась об окружающей обстановке. Из неприятных бытовых вещей запомнилось только перевязывание груди простынями — кормить ребенка мне было противопоказано из-за препаратов.
Никто укол не подтвердил. Это было ожидаемо, не могли же они сказать: «Да, мы наказываем женщин на позднем сроке беременности уколами».
История, что я доносила беременность в психиатрической больнице, разнеслась достаточно далеко. Со мной потом связывались люди из исследовательского проекта и приглашали на клиническое испытание препарата Зипрекса (антипсихотик), который помогает при шизофрении, он мне в итоге отлично подошел.
Не думаю, что беременность в психиатрической больнице как-то сказалась на сыне и наших с ним отношениях. С момента выхода из Ганнушкина у меня была ремиссия почти три года. Мы с Тимой проводили все время вместе, много гуляли. Я сразу же устроилась на работу со свободным графиком — мыла соседние подъезды, пока он спал. Тогда же успевала учиться.
Сейчас сын уже взрослый, мы живем в разных странах, регулярно созваниваемся. Он говорит, что проработал внутри себя детство с ментально нездоровой матерью. Единственное, очень беспокоится за свою генетику, но врачи говорят, что у него не должно ничего проявиться.
