Фотограф-документалист Даша Каретникова всегда чувствовала, что знает про советскую историю чуть больше, чем ее ровесники. У них с отцом очень большая разница в возрасте, и она постоянно слышала драматические истории о его детстве при Сталине. Не всегда внимательно. Но в 22 года она решилась поехать вместе с ним по местам, о которых отец вспоминал, и наконец выслушать его до конца.
Отцу Даши, Георгию Николаевичу Каретникову, сейчас 85 лет, и он первый ребенок, рожденный в Акмолинском лагере жен изменников родины, в АЛЖИРе, как его называли сами узницы, — зоне посреди казахской степи. Он попал в АЛЖИР в 1938 году в животе матери, которая скорее всего даже не знала, что беременна. Ссылка в лагерь скорее всего связана с ее бывшим мужем по фамилии Рузин, он был арестован по делу Тухачевского. Это основная версия. Когда за ней пришли в роскошную квартиру на Новинском бульваре в центре Москвы, с ней была еще девочка — дочь от первого брака Лена. Мать арестовали, а Лену отправили в детский дом.
Со своей мамой, Ольгой Семеновной Гальпериной, он познакомился только в восемь лет: детей отселяли в детский барак сразу после того, как заканчивалось грудное вскармливание. С этого момента их мамой, одной для всех, становилась воспитательница Сима Моисеевна — такая же заключенная. Периодически она указывала маленькому Гарику на казахскую степь, где виднелись женские силуэты, и говорила, что там с камышом за спиной ходит его мама. Он не понимал, что значит мама — для него мамой всегда была Сима Моисеевна.
Барак Гарика находился не на территории основного лагеря — у детей была «своя проволока». И когда, отсидев восемь лет, мать пришла забирать сына, это была встреча двух совсем незнакомых людей. К нему подошла какая-то женщина и просто сказала: «Сейчас мы пойдем в барак, я соберу вещи, и мы двинемся». Вместе они сели на товарный поезд до Борового (сейчас город Бурабай на севере Казахстана), а оттуда отправились в Москву, где их встретил отец Николай Каретников.
Отношения с отцом у Георгия Каретникова не сложились. «Он считает, что его отец каким-то образом причастен к аресту его мамы, Ольги Семеновны, — рассказывает Даша. — И их отношения всю жизнь были, мягко говоря, прохладными. Нам не удалось добыть протокол допроса, никаких подтверждений этому нет. Но есть справка, в которой Николай Каретников пишет:
«Настоящим подтверждаю, что мальчик Георгий Каретников, учащийся в Московском Хоровом Училище не мой сын и ко мне не имеет никакого отношения. Подпись — Каретников».
Абсурдный документ, но таких было много в то время.
Тем не менее Николай Каретников писал Ольге Семеновне письма, в которых не боялся говорить, что борется за ее освобождение, но папа воспринимает их как издевку, — продолжает свой рассказ Даша — Бабушка была директором музыкальной школы в центре Москвы, дедушка тоже там работал, и папе кажется, что он хотел занять ее место. А у меня нет никакого отношения к этому персонажу. Ни его, ни бабушку, я не видела никогда».
«Родина слышит, родина знает»
Фотопроект про историю отца Даша начала делать еще в 2019 году со съемок в Александрове. Потом началась пандемия ковида и поездки прекратились. Но основная часть снималась в 2023 годах в Казахстане и в Грузии.
Репрессированные не могли жить ближе, чем 100 км от Москвы, и поэтому первым местом жизни после освобождения для мамы Георгия Каретникова стал Александров — город в 101 километре от Москвы в направлении Ярославля. Уже в 10 лет Гарик знал, кто такой «усатый» из кухонных разговоров мамы с солагерницами, с которыми они вместе освободились и жили в Александрове. Это был первый город в маршруте Даши и папы.
«Я видела, что папе необходимо туда съездить, но при этом ему очень страшно. Мы идем, ищем школу, в которой он учился, потом сцену, где стоял рояль, ходим с фотографией конца сороковых годов, где за роялем сидит бабушка, — ее нелегально устроил работать в детский хор директор радиозавода. Показываем снимок всем директорам местных школ. Одна женщина узнает эту сцену и рассказывает, что под ней какие-то воры прятали украденные со всей Владимирской области медные музыкальные инструменты.
Потом папа хочет воспользоваться справкой репрессированного, чтобы сходить в туалет бесплатно, его не пускают, не понимают, что она значит, и он прямо там дает совсем не молодым кассиршам короткий ликбез, что такое репрессии. То есть это был очень странный трип, постоянно происходило наслоение историй, но именно в этой поездке я выработала визуальный язык проекта — цифровые цветные фотографии современности, архивные кадры и черно-белые пленочные снимки, которые вводят зрителя в заблуждение. Многие места на постсоветском пространстве стали безвременьем, и мне хотелось, чтобы по снимкам не было очевидно, архив это или наши дни».
А название фотопроекта — «Родина слышит, родина знает» — это слова из песни, которую Георгий Каретников пел перед Сталиным в составе хора мальчиков Свешникова. Бабушка Даши Ольга Семеновна, несмотря на все запреты на жизнь в Москве, устроила сына на прослушивание в хор при Московской консерватории, и его туда взяли.
Мать и дочь
В 2022 году Даша поехала с отцом в Казахстан, где он провел детство в Акмолинском лагере, и в Грузию, где он провел всю юность — бабушка сумела устроиться на работу в музыкальное училище Кутаиси.
В Акмоле сейчас музейно-мемориальный комплекс, посвященный памяти прошедших через АЛЖИР жертв политических репрессий и тоталитаризма. Основная экспозиция располагается в круглом здании, неподалеку от него стоит «Арка скорби» и длинная стена, где высечены имена всех известных на данный момент узников лагеря. А еще там оставлено место на случай, если появятся новые данные и новые имена.
Даша хотела попасть в Казахстан, когда там цветут маки. Отец много рассказывал про маковые поля за проволокой, но по приезде оказалось, что их там уже давно нет: говорят, что скосили, чтобы избавиться от наркоманов.
«Мы стояли на берегу озера — единственное место, которое выглядело как тогда. Я вдруг резко осознала, что стою буквально на костях — именно здесь множество женщин замерзли на смерть, пока собирали камыш, чтобы топить им бараки, но бабушке как-то удалось выжить. Возможно, прямо здесь, где сейчас стою я, она этот камыш и рвала.
Здесь же папа впервые мне рассказал, как ребенком увидел в канаве зайчика, спрыгнул за ним и случайно наступил. Зайчик умер, и это было его первое потрясение, первая встреча со смертью. Помнил он об этом всю жизнь, а вот в повторяющиеся истории про лагерь это почему-то никогда не попадало.
Вообще я чувствую, что после того, как мы съездили в Казахстан, ему не то, чтобы полегчало, но он стал спокойнее. Ему было очень важно увидеть, что на мемориальной стене есть фамилия бабушки, а ее фотография стоит в витрине музея. Не знаю, что было бы с ним, если бы там вообще ничего не оказалось.
Многие бывшие заключенные лагерей часто не хотят говорить о своем опыте, некоторые даже считают, что Сталин вообще-то нормальный был, просто произошла какая-то ошибка, поэтому они оказались в лагере, это случайность. Папа, наоборот, хейтер системы, и считает своим долгом много раз повторять свою историю, чтобы это не было потеряно. Такая у него миссия.
Долгое время то, что он говорил, мне казалось очень радикальным, я была с ним не согласна. Например, к нам приходят гости — и он начинает вспоминать историю из лагеря, которую я слышу уже в десятый раз. Или мы садимся ужинать вечером, и он внезапно — «ну что, опять в России лагеря?» А мне 14 лет, меня волнуют совсем другие вещи. Я думала, ну нормально же сидели, пап, зачем? Да, я вижу много несправедливости, но это точно не ГУЛАГ! Сейчас у меня есть чувство вины за то, что я недостаточно серьезно воспринимала его слова.
У нас всегда были с отцом достаточно конфликтные отношения. В этих поездках тоже было много непонимания, но мы продолжаем разговаривать. Мне часто приводили папину травму в оправдание его агрессии, говорили, тяжелая судьба у человека. Я всегда пыталась измерить настоящий уровень его травмированности этой историей. Почему он в любых разговорах возвращается к ней? Я старалась расколдовать фигуру бабушки, которая стала для него божеством и мерилом образа женщины.
У папы два сына и две дочери, и как-то так получается, что его волнует только то, чем занимаются девочки. Мальчики могут быть кем угодно, к ним вопросов нет, а вот женская линия его сильно беспокоит, я чувствую, что он как будто все время нас сравнивает с бабушкой. У нас много споров по поводу того, кем я работаю. Он отрицает, что фотография может быть профессией».
«Могла ли я сделать так, чтобы история не повторялась?»
Георгий Каретников учился на пианиста в Саратовской консерватории, работал редактором на радио, звукорежиссером в Государственном доме звукозаписи, записывал в основном академическую музыку и даже некоторые песни Аллы Пугачевой.
«Я должен был родиться в Москве. Это мой город, и меня тянет туда со страшной силой», — сказал отец Даше, когда в сентябре 2022 репатриировался в Израиль, а спустя год решил вернуться в Россию.
«Был „Мемориал“, есть Музей истории ГУЛАГа, но нет ни одной организации, которая бы занималась психологической поддержкой жертв репрессий, и меня это очень беспокоит. Мы поехали в Казахстан накануне сильнейшего обострения его ментальной болезни — у него альцгеймер, вся поездка была на таблетках, и тогда было какое-то просветление, он находился в ясном сознании. В Казахстане был реальный папа. Для меня до сих пор весомо все, что он говорит, хотя уже врачи подтверждают — чаще со мной общается не он, а болезнь. Пока я не нашла нужного момента, чтобы показать ему книгу. Скорее всего это будет очень сложный разговор, потому что во всех поездках у него было иное видение, как должен выглядеть результат.
Я живу в эпоху тик-тока, а он пел перед Сталиным. Меня постоянно мучает вопрос, могла ли я сделать так, чтобы история не повторялась?
Папа ругает дедушку, который всего боялся, но я прямо сейчас точно также всего боюсь. И спор о том, жестче ли сейчас время или нет, не имеет смысла, потому что это цифровая история, во многих случаях совершенно необязательно устраивать Казахстан или Соловки, чтобы заставить человека молчать».
