Чего боятся несогласные в России?
«Люди живут на одной территории и придерживаются примерно одних и тех же взглядов, при этом все боятся разного. Кто-то боится победы России — они считают, что если война закончится таким образом, то действующий режим внутри страны будет только усиливаться. Для них это — отсутствие перспектив, отобранная жизнь их и детей. Они не жильцы в этой системе, они в нее не встроятся», — так описывает настроения оппозиционно настроенных россиян социолог Анна Кулешова.
Есть и обратный страх — что Россия войну проиграет. При этом сценарии люди убеждены, что режим все равно выстоит, но начнет искать виноватых: «Они боятся, что их объявят врагами народа. Что власть будет перекладывать ответственность за поражение с тех, кто принимал управленческие решения, на всех остальных. Начнутся чистки, воспроизведутся “сталинские времена”», — добавляет социолог.
Оптимистичных прогнозов на ближайшие пять-десять лет она от респондентов не слышала.
С марта 2022 по май 2023 года социолог Анна Кулешова вела исследование о том, как изменилась жизнь оппозиционно настроенных россиян за год войны. Для этого она опросила более сотни россиян разных возрастов и уровня дохода. Социолог проводит глубинные интервью, но отмечает, что результаты этого исследования пока только промежуточные и их нельзя экстраполировать на всю страну.
Многим было важно, чтобы их выслушали: «У людей, которые соглашались на интервью, был выплеск эмоций: они рассказывали про все свои боли, ведь обычно их как будто не существует, они невидимы для своего окружения, так как вынуждены скрывать свои взгляды. В глобальном мире, кажется, всех оставшихся записали в поддерживающих режим», — говорит Кулешова. Одной из главных тем, о которых говорили респонденты, был страх.
Некоторые респонденты боятся ядерной войны, а люди, чьи близкие живут в приграничных регионах, опасаются, что война напрямую коснется их родственников.
Кулешова отмечает, что в 2023 году появился новый страх — многие опрошенные боятся вернувшихся военных.
«Есть страх, что в город вернутся покалеченные, натренировавшиеся в боях ребята и станут тут наводить свои порядки».
Респонденты говорили и о страхе перед изменяющимися патриархатными и маскулинными нормами. Такие опасения — не прямое следствие войны, а ее побочный эффект, считает Кулешова. По мнению социолога, люди боятся, что пропаганда «настоящего» маскулинного поведения и брутальности, мобилизующие новых бойцов, так или иначе приведет к росту бытового насилия и ухудшению положения женщин.
Респонденты часто говорили о репрессиях, отсутствии справедливого правосудия, и насилии со стороны силовиков, которые они видят в жизни. Некоторые опрошенные опасаются, что государство все сильнее будет давить и вынуждать предавать свои принципы.
«Подруга на руководящей должности всерьез опасается, что ее попытаются заставить сделать или сказать что-то для нее невозможное, и тогда придется уволиться и уехать из страны, если не посадят» (респондент).
Среди собеседников Анны Кулешовой многие отмечали, что их тревожит массовая поддержка войны. К этому присоединяется глобальный страх за выживание страны в условиях официальной всеобщей поддержки радикальных решений.
«В первые дни была уверена, что нигде в обозримом пространстве не встретить мне человека, поддерживающего войну. Когда оказалось, что такие есть, к ужасу добавилось еще и отвращение. На брезгливость похожее чувство.
Не считаю поддерживающих хуже себя. Не перестала считать их людьми и даже друзьями своими. Но — тошно. Не от них, от ситуации и их отношения к ней».
Другие боятся коллапса в системе здравоохранения, нехватки одноразовых инструментов в больнице и проблем с поставками лекарств, говорит Кулешова. Особенно, по ее словам, это коснулось людей, которые связаны с пожизненным приемом лекарств. «Если раньше [препараты] были не очень дорогие, то сейчас цены на них ощутимо повысились. Люди рассуждают, “как лечиться, как доставать медикаменты, если не дай бог что”», — добавляет социолог.
Другой значимый страх — невозможность увидеться со значимыми близкими, которые уехали из России. Год назад казалось, что «через год мы точно встретимся», а сейчас стало понятно, что «может и нет», говорят респонденты.
Еще один страх, связанный не с самой войной, а с ее последствиями — ненадежность общественного транспорта. «Боятся сопряженных [с санкциями] катастроф: что поезда в метро начнут выходить из строя. Не понимают, безопасно ли сейчас летать на самолетах, безопасны ли китайские дешевые машины, которые появились на дорогах», — говорит Анна Кулешова.
Часто упоминается тревога, связанная с будущим детей — есть ли смысл учить их в России, какое у них будет будущее, какие их ждут перспективы, получится ли без серьезных последствий для психики и конфликтов закончить школу.
Пугает «рост нетерпимости людей, загнанных в угол, который грозит перерасти в полноценную гражданскую войну».
Комфорт со звездочкой
При том, что большинство респондентов исследования отметили, что страхов в их жизни с началом войны стало больше, есть и те, кто не испытывает этого чувства. Автор исследования считает, что такие люди адаптировались к новой повседневности или они никогда не переживали из-за текущих событий.
«Меня удивляло, что существуют респонденты, которые находятся в той же ситуации и обладают тем же уровнем социальной защищенности, но говорят: “Все нормально”, “Не надо драматизировать”, “Не надо нагнетать”, “Здесь можно жить”, — перечисляет Кулешова. — Даже при общем оппозиционном настрое выбор между комфортом и свободой делается в пользу комфорта со звездочкой. Звездочка — это чувства неприятия происходящего и незащищенности. Но тем не менее, они меньше пугают, чем перспектива жизни с нуля в эмиграции, понижение социального статуса и привычного уровня комфорта».
Среди опрошенных такого мнения придерживались в большей степени те, кто состоялся в России, и те, у кого есть сбережения или активы, которые невозможно быстро вывезти из страны. Кулешова объясняет, что одна из причин такой адаптации — самоощущение, что больше они нигде не нужны: «Они уже столкнулись с блокировками карт, с отказами в ВНЖ, и понимают, что бесполезно рвать на себе волосы, их могут отвергнуть где и когда угодно — надо жить эту жизнь, какая бы она ни была. Успокаивая себя тем, что в Иране, в Китае люди живут точно так же».
При этом важно отметить, что в основном россияне выбрали остаться в стране не по соображениям комфорта, а из-за невозможности уехать. И еще из альтруистических соображений — чтобы не бросать в одиночестве своих единомышленников, студентов, дело жизни или пожилых родственников.
«Затаиться и пережить трудные времена»
Респонденты Анны Кулешовой оценивают процент поддерживающих войну среди своего окружения в 20-30%. Но многие говорят, что не могут назвать даже приблизительную цифру, так как стараются не заводить подобных разговоров со знакомыми — неизвестно, что из этого выйдет, кто донесет. Социолог говорит, что люди стали бояться провокаций: «Рассказывали, что в раздевалке фитнес-зала были синие шкафчики, и вдруг 23 февраля в них появилась желтая ложка для ботинок. Люди не понимали: “Как на это реагировать? Это какая-то проверка?»
Другая респондентка рассказывала, что пришла в магазин, а продавщица начала расспрашивать ее об отношении к войне. «”Если промолчишь, вас [антивоенно настроенных граждан] станет еще меньше, — отметила женщина, — но ты не знаешь, во что это обойдется, и не можешь доверять”. Пространство доверия для россиян никогда не было большим, доверять посторонним — скорее атипичная черта для российского человека. Но сейчас этот круг доверия совсем схлопнулся», — говорит Кулешова.
«Если я не высказываюсь вслух, значит ли, что я сильно напугана? Если да, то я сильно напугана».
Многие респонденты боятся доносов, причем в современной России совершенно непонятно, с какой стороны ждать угрозу, считает социолог: «Это не сталинские времена, когда доносы нередко писали знакомые люди, у которых был мотив: человек хотел занять должность, получить больше жилплощади в коммуналке. Сейчас доносы чаще всего делаются случайными людьми на тех, кого они не знают лично».
Вопросы об уехавших близких тоже воспринимаются как потенциальная угроза. Среди тех, кто отправил своих мужей или сыновей за границу от мобилизации, многие скрывают этот факт в общении с посторонними. На вопрос об отношении к войне, люди опасаются отвечать первыми: безопасней сначала услышать позицию собеседника. «Люди аккуратно начинают разговор, пытаясь понять: «Мы еще вместе?» Если нет, надо остановиться и не обсуждать эту тему», — описывает Кулешова.
Опрошенные исследовательницей россияне перестали говорить о политике с теми, кого не знают достаточно хорошо. Рабочие смоллтоки про новости практически исчезли, в разговорах с соседями тоже предпочитают эту тему замалчивать, опасаются говорить при консьержках. Рядом с метро, где появляются полицейские, стараются прерывать разговоры, пройти мимо и не создавать себе проблем», — добавляет социолог.
«Мои респонденты понимают, что тем, кто привык активно выражать свою гражданскую позицию, сейчас труднее. Они говорят: “Слава богу, я никому не нужен”, “Хорошо, что я человек неприметный, у меня немного больше свободы, за мной лично не будут следить”», — цитирует интервью Анна Кулешова. Люди с детьми и семьями часто переживают не за себя, а за своих близких: если ребенок что-то не то ляпнет, его могут отчислить из школы, а у родителей могут после этого случиться проблемы на работе.
«Это молчание — тоже серьезный момент, — говорит Кулешова, — Для многих стратегия затаиться и пережить трудные времена была приемлема, пока речь шла о сроке в год. Пока люди считали: 281 день войны, 282 день… А когда счет идет уже не на дни, а на годы – сколько ты будешь сидеть в этом безмолвии? Как будешь жить?»
В городах с системой распознавания лиц, судя по опросам Кулешовой, несогласные пытаются освоить новые «техники безопасности» — способы «обмануть» камеры наблюдения с помощью оправы очков, масок, глаз, нарисованных на кепке или шапке. Становятся популярны новые методы предосторожности в обращении с техникой — люди, зная, что их разговоры могут прослушиваться, убирают телефоны и колонку «Алису» в соседнюю комнату, кто-то вынимает батарейку на время разговора или даже кладет телефон в морозилку, чтобы говорить без страха. «Одна респондент, с которой мы общались, подписалась на мой телеграм-канал. Она спросила: „А вы не заметили, что у вас появляется один подписчик, а потом исчезает? Это я каждый раз, когда КПП прохожу на работу в университете, боюсь, что меня вдруг станут досматривать, и на всякий удаляю все каналы, а потом обратно подписываюсь”», — рассказывает случай из жизни Анна Кулешова.
Найти своих
За антивоенное мнение, высказанное в личном разговоре, публично или в соцсетях, можно оказаться в тюрьме, поэтому люди ищут другие способы найти единомышленников. В начале войны «сигналом», что человек против, часто служили цвета украинского флага в одежде или повязанные на запястье или в волосах зеленые ленточки. Сейчас это слишком опасно, уверены респонденты.
«Одна женщина рассказала, что ходила с зеленой ниточкой. Потом она связала зеленый шарф, и у нее возник вопрос: “А это то же самое, что зеленая ниточка? За него могут уволить с работы?” Когда она решила связать себе бело-голубую кофту, муж ее спросил: “Ты что, бело-сине-белый флаг вяжешь?”. Пришлось срочно переделывать кофту на манер матросской тельняшки», — приводит пример Кулешова.
Некоторые антивоенно настроенные россияне до сих пор используют в своей одежде символы, чтобы показать окружающим свою позицию. На улицах уже не встретишь человека с шопперами «Нет войне!» или другими откровенно антивоенными надписями, но люди используют пока еще не запрещенные символы: «Кто-то носит значки с антивоенными надписями, но очень незаметными, чтобы разглядеть было непросто. Кто-то переходит на язык двойных смыслов, чтобы высказывание не читалось впрямую. Кто-то использует образ голубя мира или цитаты из Оруэлла, Ремарка. Некоторые даже пытаются угадать по стилю одежды или по лицу, каких взглядов собеседник, но это рискованно, и можно радикально ошибиться».
«Я несколько раз была на экскурсиях “Мемориала” по местам “Последнего адреса”. Понятно, что там нет поддерживающих войну. Там можно было говорить свободно».
Еще один способ относительно безопасно выразить свое отношение к происходящему — посещать мероприятия, где можно встретить единомышленников. Иногда люди приходят на культурные события, имея в виду политические взгляды организатора или художника, говорит Кулешова: «На концерт Полины ОсетинскойПианистка Полина Осетинская открыто выступала против войны и подписала обращение российских НКО против военных действий. В сентябре 2022 года Петербургская филармония имени Шостаковича отменила ее выступление, в апреле 2023 года концерт Осетинской отменили в Перми.идут не только потому, что она замечательная пианистка — она, как считают респонденты, против войны, а значит, там скорее всего можно будет найти “своих”. По такому же принципу несогласные оставшиеся посещают подпольные выставки современного и антивоенного искусства».
Как обсуждают войну с близкими?
Среди тех, с кем удалось поговорить социологу Анне Кулешовой, есть и те, кто не знает (или боится узнать) политические взгляды даже самых близких родственников. «Люди опасаются, что их близкие “мутируют”, перейдут “на сторону зла”, как они это называют. Некоторые перестают толком общаться с окружающими из-за самоцензуры — ведь единомышленников, по их ощущениям, становится все меньше», — рассказывает социолог.
«Не обо всех друзьях и знакомых знаю. Иногда узнаю косвенно, от общих знакомых. Например, звонит мамина подруга (украинка) и о другой маминой подруге (молдаванке) с возмущением мне сообщает: «Ты представляешь, она считает, что Россия не права» — «Представляю, — отвечаю. — И тоже так считаю». Получаю политинформацию».
Одна участница исследования рассказала, что не знает, какие взгляды у мужа, говорит Кулешова. «Он скрывает от нее, какие телеграм-каналы читает. Она боится, что если копнуть поглубже, выяснится, что у них недостаточно одинаковые взгляды на эту тему. Но у них общий приемный ребенок с инвалидностью, они понимают: лучше не узнавать то, что может разрушить семью, все равно им не разъехаться и поодиночке не выжить», — рассказывает социолог.
Год назад разное отношение к войне чаще было основанием для раскола, но сейчас все чаще стараются ужиться с ним, считает Кулешова: «У людей уже нет иллюзий, что можно все порвать и поломать, сделать правильный шаг, “а потом начнется вторая глава отношений, где человек приползет на коленях, осознав, что был неправ”. Появилось понимание, что с теми, с кем мы оказались в одной лодке, должны как-то доплыть до конца, и конфликты и споры — лишние. Полгода назад еще были надежды кого-то переубедить, но теперь приходит понимание — это не работает».
По мнению социолога, тех, кто раньше поддерживал войну, а потом перестал — очень мало. Чаще происходит обратный процесс — кто-то из семьи начинает верить пропаганде. «Сегодня жена спасает мужа от мобилизации, остается в России с детьми. Потом он возвращается, рискуя своей безопасностью, чтобы увидеть детей, а жена уже настроила детей, что папа — враг, всех бросил и сбежал. Дети уже перепрограммированы и считают так же». В свою очередь подростки, у которых родители Z-патриоты, не могут выражать свою позицию, просто потому что финансово от них зависят, им некуда деваться, негде жить.
«Мне кажется, надо отсюда бежать, но остальная часть семьи оснований для такой паники не видит».
«Среди респондентов была женщина, у которой муж уехал, а любовник, от которого был последний ребенок, захотел остаться, — рассказывает Анна Кулешова, — Муж сказал: “Черт с вами, я тебя возьму вместе с любовником. Выезжайте ко мне [за пределы России] вместе, если иначе ты не согласна”. Но они с любовником решили, что не должны “бросать своих”, и осталась — в итоге паре пришлось делить детей. В одной семье может случиться все, что угодно, и даже после двадцати лет брака люди могут удивить. Во время интервью я прочувствовала, что большое семейное счастье — если люди сходят с ума одинаково».
