Вокзал
С вокзала Херсон встречает вооруженными людьми, плакатом «Родные, вы свободны!», суетой таксистов и ощущением легкой паники.
Причина становится понятна уже спустя несколько минут. С левого берега Днепра прямо по центру города лупят российские «Грады». «Прилет» в администрацию, «прилет» в палатку Червонного креста. Двое погибших — женщина-медик и ее пациент, местный пенсионер, обратившийся за помощью.
Снаряды разрываются на людных центральных улицах, куда херсонцы устремляются в первой половине дня, чтобы купить продукты, зайти в банк или на рынок, пойти на работу или навестить пожилых родственников.
Центр города расположен близко к реке, из-за которой и идет стрельба. Излюбленный херсонцами в мирное время район с его парками, памятниками и широкими проспектами теперь смертельно опасен — таксисты приезжают сюда строго по определенным заказам, стремительно забирают пассажиров и тут же разъезжаются. В большей части города нет отопления.
В районе Гидропарка, что на острове, нет света. По нему стреляют еще больше. С середины января город заполнили военные. Они обходят частные дома и квартиры, фотографируют документы мужчин. Останавливают машины на улице и прохожих на рынке, вручают повестки.
Эта стрельба, взрывы и жертвы и днем и ночью — неотъемлемая часть жизни Херсона после деоккупации.
Город пробыл в оккупации 256 дней и был освобожден 11 ноября 2022 года. До войны население Херсона составляло около 280 тысяч человек. Сейчас тут вчетверо меньше людей.
В день освобождения города на улицы вышли тысячи людей. Херсонцы вытаскивали из тайников украинские флаги, которые запрещались оккупационной администрацией, и встречали вооруженные силы Украины со слезами радости.
Пережившие оккупацию херсонцы уверяют, что, невзирая на обстрелы и ежедневную опасность погибнуть на улице, лучше жить в свободе, чем в относительной физической безопасности под оккупацией, но без права заговорить вслух на родном языке.
Настя
Настя (имя изменено по ее просьбе) — студентка и волонтерка благотворительной организации. Когда город оказался в оккупации, она решила, что никуда не поедет — да и пожилые бабушка с дедушкой не перенесли бы многочасовые проверки на блокпостах.
Мы беседуем в волонтерском штабе в центре города под аккомпанемент разрывающихся снарядов. «Это центр, но далековато, — комментирует она привычные ей звуки, — Где-то в районе рынка. Вот теперь совсем близко, но ничего, не на нашей улице».
Волонтеры каждый день рискуют жизнью, развозят продуктовые наборы для стариков и малоимущих в отдаленные районы города и окрестные села. После захвата города, рассказывает Настя, многие хозяева магазинов и другого бизнеса бежали, других ограбили российские солдаты и мародеры, часть банкоматов не действует или уничтожена взрывами. Перебои с электроэнергией, водой и газом почти не прекращаются. Целые кварталы города погружены в темноту, россияне из-за Днепра то и дело повреждают обстрелами инфраструктуру.
«Когда Путин 21 февраля признал ЛНР и ДНР, мы ожидали ввода войск в Украину, — спокойно говорит Настя. — Собрали тревожные чемоданчики. Я сняла с карты все деньги. Утром 24 февраля я проснулась, стояла гробовая тишина и гавкала моя собака. Бабушка сказала мне открыть подвал и набрать воду про запас. Послышались взрывы. Сирена воздушной тревоги включилась значительно позже».
Совершеннолетие девушка встретила летом, в оккупации. По ее словам, бомбежки, хоть они и страшные, она переживает гораздо легче, чем оккупацию. «Пусть лучше бомба упадет мне на голову и я умру сразу, чем ко мне постучат в двери, похитят, будут пытать током и насиловать», — говорит Настя. В те месяцы она боялась выходить из дома с телефоном — все ее чаты в мессенджерах были заполнены оскорблениями в адрес оккупантов, и она не хотела подставлять родственников. Потом купила кнопочный телефон и быстро к нему привыкла.
Тогда, по ее словам, жители радовались «прилетам» — знали, что ВСУ бьют точно по противнику, «расслабились и даже окна не заклеивали». Сейчас же, говорит девушка, российские войска бьют в жилые кварталы, чтобы уничтожать и запугивать горожан.
Настя живет в частном доме с мамой, бабушкой, дедушкой, собакой и кошками. 25 февраля умерла ее любимая кошка, Настина ровесница. Хоронить ее пришлось под обстрелами. А в середине марта новая приблудившаяся питомица родила шестерых котят. Настя хотела их раздать, но поняла, что это дохлый номер — в оккупации животные никому не были нужны.
Девушке пришлось научиться маскироваться под мальчика — широкое худи, волосы под кепку, — тогда российские солдаты не станут домогаться. Приставания, говорит Настя, были повсеместными — передвигаться по городу по делам лучше всего было до двух часов дня, потом сразу домой — именно в это время на улицы высыпали российские патрули. Затем улицы вымирали, а редкие прохожие рисковали быть схваченными и вместо дома уехать «на подвал». По словам Насти, похитить и покалечить могли даже за простой разговор на украинском.
Театр
Александр Книга — генеральный директор и художественный руководитель Херсонского театра имени Миколы Кулиша — вернулся в Херсон после деоккупации. Мы встречаемся в театре, который находится в самом сердце города, — куда ни направишься, обязательно на него натолкнешься. Рядом с ним — парк, где до прихода россиян стоял памятник основателю Херсона князю Григорию Потемкину. Уходя, оккупанты утащили его с собой.
В театре суета, сотрудники и волонтеры готовят праздник для детей, оставшихся в городе. Представлений несколько — детей приводят небольшими группами по 30 человек, ради их безопасности.
63-летний Александр проработал в театре 33 года, еще он депутат областной думы. Он с гордостью рассказывает, что горожане любят театр — до войны здесь играли по 40 спектаклей в месяц. Даже во время пандемии, когда нельзя было устраивать представления в помещении, спектакли шли на сцене во дворе.
Первый обстрел в начале войны застал Александра по дороге на работу — он живет в Олешках, на левом берегу. Село сейчас все еще остается в оккупации. В театре крепкие подвалы, и в тот же день директор открыл их в качестве бомбоубежища. На второй день войны там уже разместились восемьдесят горожан. Книга хотел вернуться домой, но из Олешек позвонил друг: «Не езди, там уже танки».
«Я развернулся, доехал до города [Херсона]. Налетают вертолеты, высаживается десант, захватывает город, летят ракеты, стреляют пулеметы, идет бой. Я оставил машину и переправился в Олешки на лодке, — вспоминает Книга. — На третий день мы с мужиками вышли патрулировать улицы, потому что полиции не было. Кто-то взял берданки. Я сказал: “Хлопцы, не надо, они [россияне] сейчас выскочат и нас постреляют”. Достаточно фонариков. Мы мирные люди».
В первые же недели войны российские войска зашли в Олешки. «Теперь я знаю, что это такое, когда ты не можешь свободно выйти на улицу. Не понравится в твоем телефоне какая-то смска — и тебя забирают в подвал», — описывает Книга.
В начале марта херсонцы и жители области, попавшие в оккупацию, стали выходить на акции протеста. В самых крупных участвовали несколько тысяч человек. Вскоре митингующих стали разгонять — в том числе выстрелами в сторону толпы. А позже к ним домой начали приходить российские военные и похищать их.
В Олешках 8 марта тоже был митинг. Александр дарил вышедшим на него женщинам тюльпаны, в честь праздника. Кто-то сообщил россиянам, что он организатор. 23 марта к его дому, как говорит он, подъехали три БТР, КАМАЗ и несколько черных джипов. Военные перевернули дом вверх дном в ходе обыска, а самого Книгу поместили в изолятор УВД в Херсоне.
Там снова был допрос. Российские военные были уверены, что Книга берет деньги из областного бюджета и платит митингующим — так им сказал донесший на него коллаборант, уверен Книга. И что главный режиссер театра каким-то образом, минуя линию фронта, привозил из Киева участников проукраинских митингов. Оба, по версии оккупантов, «за тысячу гривен создавали картинку для иностранных СМИ».
«Меня пытались склонить с ними работать. На допросе мне россияне говорили: «Зачем эти митинги? Мы же [ваши] братья, мы здесь надолго”. Я отвечал: подождите, братья приезжают с водкой, а вы с танками», — вспоминает Книга.
Вечером Александра освободили, а на следующий день руководство театра настояло на отъезде с оккупированной территории. Вскоре в нем начали хозяйничать оккупанты — хотели сделать из него «русский театр», директором назначили бывшего охранника. По словам Книги, они провели всего несколько концертов, а сотрудничать с ними согласились всего несколько артистов — во время деоккупации они сбежали из города.
Почти вся труппа театра выехала из Херсона и участвовала в спектаклях киевского театра Леси Украинки и театра Козловского, а в Одессе актеры показали премьеру документального спектакля «Остаться нельзя», где рассказывали о патриотических проукраинских митингах, обысках ФСБ и попытках выехать с оккупированной территории.
«Коридоров для выезда не было. Люди выезжали на свой страх и риск. Кто-то ночевал в канавах под обстрелами, кто-то выехал лишь с пятого раза. На спектакль приходили и выехавшие херсонцы. Плакали все, — вспоминает Книга. — Мы стараемся работать вопреки всему. Нет света, нет денег… Я работаю в театре уже 33 года. И все эти года — наперекор».
В театре, куда пока не вернулись актеры, роль Святого Миколая на празднике для детей исполняет администратор. Зрители довольны. А в декабре, несмотря ни на что, в подземелье театра устраивали детский праздник с новогодними подарками.
Дети — болезненная для херсонцев тема. Осенью российские военные перед отступлением из города вывезли из города тысячи детей. Часть под предлогом эвакуации, часть якобы пригласили в оздоровительные лагеря в Анапе и Крыму. Часть удалось спасти от этого — воспитатели реабилитационного центра в селе Степановка подделывали документы детей, приписывая их к своим семьям, или выдавали справки о болезнях, в связи с которыми их нельзя вывозить.
Сначала вернуть всех детей обещали в ноябре, но этого не произошло. Родители сами ездили возвращать детей, и, по некоторым свидетельствам, кого-то пришлось даже выкупать за деньги. Часть вывезенных детей по-прежнему остается в России, в частности сироты, подопечные интернатов и другие дети без родительской опеки.
По данным советницы украинского детского омбудсмена Дарьи Герасимчук, из Украины в Россию вывезли более 13 тысяч детей. Украинский омбудсмен Дмитрий Лубинец считает, что эти действия можно расценивать как геноцид.
Штаб волонтеров
В офисе организации FreedomUA Kherson, тоже расположенном в центре города, оживление. Пол помещения уставлен коробками с продуктами и гигиеническими принадлежностями. Волонтеры развозят еду и самое необходимое нуждающимся горожанам и жителям ближайших сел. Каждый день волонтеры принимают от 70 до 100 заявок от граждан, всех записывают в очередь.
В Херсоне нет почти ни одного квартала, не задетого снарядами. Недалеко от офиса — несколько домов, посеченных осколками. Тем не менее по улице бегают с мячом дети, подростки катаются на велосипедах, пожилые прогуливаются вдоль дороги.
Раздвигая коробки и заваривая чай, волонтерка Татьяна буднично рассказывает про недавний «прилет». «Чудом все [остались] живы. Окна вылетели, конечно. Но волонтеры район оперативно помогли восстановить, — говорит она. — В район Гидропарк (имеется в виду Карантинный остров — прим. “Черты”) пришлось закупать и передавать буржуйки, там нет ни света, ни газа. Буквально вчера попросила помощи с кормом для животных, сегодня нам передали, мы очень рады. Завтра передадим людям на содержание пяти котов и чужих собак».
Чтобы собрать и раздать продукты, волонтеры собирают донаты, договариваются с местными фирмами о передаче продуктов, получают и раздают посылки от коллег из Ужгорода, Ивано-Франковска, Николаева.
Александровка
Село Александровка находится примерно в 40 км от Херсона на берегу в широком устье Днепра. Рядом озеро Солонец, которое отделяет от реки узкая дамба.
В селе нет ни одного уцелевшего квартала. Вместо домов руины, все дороги разбиты. Здесь в начале войны украинцы впервые на южном направлении оказали сопротивление наступающим российским войскам.
Из-за ожесточенных боев и непрерывных обстрелов население села пыталось эвакуироваться по дамбе в сторону Николаева, но там десятки гражданских автомобилей попали под обстрел, люди погибли. Остовы их машин до сих пор лежат вдоль дамбы, въезд на нее охраняет военный патруль. У въезжающих проверяют документы.
Осенняя грязь, брошенная детская коляска, неразорвавшийся снаряд у обочины, солдатский ботинок, знак «мины» у берега — так встречает село. Местный житель приглашает проехать по дамбе, несмотря на то что с противоположного берега ее обстреливают россияне. Но сейчас не страшно, потому что на реке туман и нас не видно.
До войны Александровка процветала. На две с небольшим тысячи жителей здесь было две школы, два садика и библиотека. Во время боев и оккупации здесь остались всего шестнадцать человек, остальные выехали.
Староста села Наталья Каменецкая жила в это время в селе Станислав по соседству. Сейчас она вернулась к работе, распределяет между вернувшимися селянами гуманитарную помощь и решает бытовые вопросы.
Каменецкая стоит на пороге небольшого здания администрации и деловито руководит распределением гуманитарки. Заходят люди — за своими наборами.
— Вот Владимир Михайлович, — староста показывает на мужчину преклонных лет. — Не выезжал с начала войны.
— Ну я что делал, — говорит пенсионер, — в погребе сидел, как и все.
О подробностях Владимир говорить отказывается, и сворачивает разговор:
— Когда война закончится, тогда и будем рассказывать.
Но добавляет, что в любом народе есть и хорошие, и плохие люди.
В середине марта украинцы разбили неподалеку российскую военную колонну. Староста рассказывает, что 21 марта россияне зашли в Александровку на танках по трассе и начали обстреливать село. Наталья помнит, как с пяти вечера и до полуночи они с мужем не могли встать с пола из-за минометных и танковых обстрелов. На следующий день они выехали в Станислав. А после 26 марта заехать в село стало невозможно — российские военные не пропускали.
28-я бригада ВСУ держала оборону в Александровке в здании школы до конца апреля. Поэтому от школы почти ничего не осталось, по ней били со всех сторон. Когда у россиян закончились боеприпасы, бойцам удалось выйти из окружения, понеся огромные потери.
— Из почти тысячи домов уцелели около десятка, — рассказывает Каменецкая. — Остальные повреждены или полностью разрушены. Детский сад разрушен. Школа разрушена, дом культуры, библиотека. Эти объекты были лучшими в районе, развивались, выигрывали проекты. Детский сад был утеплен по киотскому протоколу. Его разрушили, хотя там прятались мирные люди. Туда прицельно били из танков.
Те шестнадцать человек, что несмотря ни на что остались в селе, выживали как могли, говорит Наталья. Гуманитарная помощь им не поступала — выживали кто с огорода, кто какими-то другими запасами. Вода оставалась у многих в бассейнах и в баках — россияне приходили с насосами и ее выкачивали. Некоторые люди ходили за водой на лиман. Но слишком часто передвигаться по селу оккупанты не позволяли, контролировали всех.
Староста вспоминает, как мародерствовали здесь представители так называемых «народных республик» и Росгвардии.
— Забирали автомобили, грабили дома, забирали все, что хотели, или просто уничтожали. Ну вот просто… Знаете, логики в том не было. Колонну гражданских автомобилей расстреляли в период с 28 марта по 31 марта. Там и волонтеры были с продуктами, и местные жители, которые пытались забрать своих родственников. В одной семье отец погиб на дамбе, а его сын и невестка скончались от осколочных ранений. Они были жестокие, а я всю оккупацию была в Станиславе, не выезжала. Спасибо богу: меня они не трогали, хотя людей забирали на подвал, их там допрашивали и фильтровали.
По словам старосты, среди местных было немало и тех, кто сдавал оккупантам людей с проукраинской позицией и участников АТО (антитеррористической операции). Один из них, утверждает Наталья, был детским врачом. «У меня такое в голове не укладывается. Не пойму фразу “мне нужно было как-то выживать”. Но мы же как-то без этого выживали! Паспорт у меня все время был вот в такой обложке с украинским флагом!» — говорит Наталья.
Чтобы не попасть под арест, Наталья вынуждена была с украинского языка перейти на суржик, но тяготилась этим. Она говорит, что ей очень дорога возможность разговаривать на своем родном языке.
«Когда зашли наши ребята, были просто неимоверные ощущения. Слезы радости, ощущение свободы. Ты можешь свободно дышать и просто говорить на украинском языке», — говорит Наталья, смахивая слезы и извиняясь за это.
Сейчас люди возвращаются в Александровку — несмотря на отсутствие газа, воды и электричества. Газ подключают индивидуально, а вот с водоснабжением все сложно. Ближайшие скважины находятся в пяти километрах от села, через заминированные поля, из них только одна функционирует нормально. Но пока этого хватает — людей тут еще немного.
«Мы возвращаться будем все и мы будем восстанавливать свое село! — говорит напоследок Наталья. — У нас будет и детский сад, у нас будет и школа. Все будет прекрасно у нас».
Дорога обратно до Херсона тоже небезопасная. Здесь уже ходит рейсовый автобус, но он может в любой момент попасть под обстрел.
Центральный район
В Херсоне вечереет, но канонада не прекращается, она здесь в любое время суток. Местный супермаркет АТБ переполнен. Это одно из немногих мест в городе, где можно купить еду. У входа толпа, людей пускают внутрь небольшими партиями. Пока мы стоим в очереди у кассы, снаружи гремят взрывы. Я вспоминаю ракету, разбомбившую торговый центр в Кременчуге.
Возле единственной в районе заправки тоже всегда очередь и суета. Люди стараются все дела уладить оперативно и большую часть времени находиться дома или в другом здании. Городская застройка, может, и не спасет от прямых попаданий снарядов, но от осколков убережет.
Несмотря на опасность, людям надо заботиться о своих животных. Двумя улицами выше набережной встречаем пенсионерку в красной куртке. Она вышла погулять с собакой.
«Твари и паскуды. Вы же видите, только с работы пришла. Постоянно бомбят и во дворе там у нас все стекла повылетали. И здесь. Сволочи. Господи, прости за мой французский, чтобы им поразрывало, скоты, — оценивает она действия вооруженных сил России. — Ненавижу их. Твари. Ну разве можно такое? По мирным людям, каждый день бомбят, каждый день. Представьте, сколько людей здесь жило. Искалеченные судьбы».
В соседних домах дыры от окон заклеены пленкой, стекол не осталось, посреди двора зияет воронка от снаряда. В многоквартирных подъездах здесь остались всего по две-три семьи. Подходит другая жительница дома, подхватывает:
— А потом, как ударят морозы, как мы будем жить? А инвалиды, а бабки? У нас же двор — пенсионерки сплошные. Слава богу, что еще хоть свет дают и газ. Хоть как-то кушать [можно] приготовить.
О ситуации в городе люди говорят охотно. Херсонцы уже привыкли к постоянным взрывам и пренебрегают опасностью. Кто-то грустит о памятнике Александру Суворову, который украли россияне при отступлении и перевезли на левый берег Днепра.
Бульвар Суворова — одна из красивейших и старинных улиц города. Бюст полководца стоял на ней. Прохожая женщина рассказывает, что Суворов часто приезжал в Херсон, жил здесь, ему здесь очень нравилось. «Мы его помним, любим! Жалко, что сняли его памятник», — говорит женщина и вздрагивает от взрыва очередного прилетевшего в город снаряда.
— О, гремят! Когда сняли? В ноябре, когда русские здесь были. Они все памятники сняли: [создателя Черноморского военного флота Григория] Потемкина, [адмирала Федора] Ушакова. Наши памятники, которые стояли много лет здесь. Не знаю, с какой целью. Или может быть, там очень много бронзы было на них, ценность какую-то представляли. Ну ничего! Мы все восстановим».
Впрочем, грусть по Суворову разделяют не все. Александр, житель Херсона, категоричен:
«Убрали Суворова, и слава богу! Пришли ЗСУ, и слава Украине, и слава нашим войскам! Вот, что будет!» Он показывает на украинскую надпись на постаменте памятника: «Мы Москву крестили, мы ее и отпоем».
Отъезд
Перед отъездом мы заходим в штаб к волонтерам. Настя сообщает о решении покинуть Херсон. Она с мамой и бабушкой решила на время уехать в Киев. Это единственная возможность дать им передохнуть от обстрелов и от бесконечного беспокойства за нее саму. Во время оккупации Настя и ее друзья вычисляли коллаборантов, сотрудничавших с оккупационной администрацией, составляли списки и передавали в Службу безопасности Украины.
В то самое страшное время она не покидала город. Хуже всего было во время референдума по присоединению Херсонской области к России, который оккупанты проводили с 23 по 27 сентября — жители города прибавляют к нему «псевдо».
Во время референдума многие жители Херсона изменили своему негласному правилу «не шастать» по городу после обеда — представители оккупантов ходили по квартирам с восьми утра и до трех-четырех дня.
«24 сентября к нам домой явились сотрудники Росгвардии, мы их отличали по черной форме, — рассказывает Настя. — Соседи написали, что у наших ворот стоит грузовик Урал, а у него российские автоматчики с овчаркой. Это были не обычные мобики. Тех мы называли “голые, босые, веселые”. А к нам на улицу в тот раз пожаловали сотрудники ФСБ. Они всегда были хорошо одеты».
В тот раз на калитке не сработал звонок, Настя отключила его на ночь. Нежданные гости ушли, решив, что дома никого нет.
На вокзале в Херсоне очередь на фильтрацию. Пассажиров проверяют несколько украинских полицейских в зале ожидания, на перрон можно пройти только через него. Проверяют паспорта, билеты, спрашивают о цели визита и о том, сколько времени провели в городе.
Киевский поезд стоит между двумя товарными составами, его не видно издалека. Это тоже мера безопасности. Вагоны заполнены меньше, чем на треть. Поезда из Киева приезжают, наоборот, почти полные. Жители города в основном возвращаются, а не покидают его, несмотря на опасность.
С перрона вновь хорошо виден рекламный щит над дорогой: «Родные, вы свободны!»
