Мама попрощалась и сообщила, что идет заселяться в отель. За мной она вернется в пять. Обняв меня напоследок, она пошла прочь, гордо подняв голову и распрямив плечи. Вздохнув пневматическими шарнирами, за ней закрылись стеклянные двери. Я видел ее такой прежде, когда в один год умерли дедушка с бабушкой. Весь тот год она поддерживала меня, усаживала рядом с собой на диване, пока по дому ходили люди с запеканками и корзинками глазированных булочек. Она проводила рукой по моим волосам и шептала, что смерть неизбежна, что дедушка и бабушка прожили счастливую жизнь. Интересно, что она чувствовала сейчас? Считала ли она, что «Любовь в действии» тоже неизбежна, что это необходимость — да, непростая, но все же терпимая, если принять в расчет то, что таков Божий план?
— Давайте вас зарегистрируем, — сказал администратор.
Я прошел за ним в следующую комнату, такую же белую и пустую. Там нас встретил белобрысый парень. Стоя у стола, он попросил меня вывернуть карманы. Парень был не старше меня, на вид лет двадцати, но держался уверенно и властно, отчего я сделал вывод, что он тут уже давно. Он был симпатичным, стройным и высоким, хоть и немного нескладным, — но не в моем вкусе. Честно говоря, я и не знал, какой у меня вкус.
В те ночи, когда я разрешал себе просматривать фотографии мужчин в нижнем белье, я успевал пролистнуть только половину страницы — пиксели, один за другим, прогружались в медленном стриптизе, — как вдруг чувствовал непреодолимое желание поскорее закрыть браузер и забыть о том, что только что увидел; ноутбук обжигал мои колени. У меня, конечно, были кое-какие предпочтения, зарождавшиеся в случайных фантазиях: мощные бицепсы, узкий таз, ямочки на щеках под орлиными носами, но общего образа из всего этого никогда не складывалось.
Блондин ждал, постукивая пальцами по столу. Я порылся в карманах и достал мобильный телефон. Черная «Моторола». Экран внезапно зажегся, и на нем появилась фотография озера из студенческого кампуса — кусочек территории колледжа, где клены сгрудились вокруг прозрачной воды. Блондин поморщился при виде фотографии, как будто углядел что-то непристойное в этой мирной сцене.
— Я должен просмотреть все ваши фотографии, — сказал он, — и сообщения.
— Это стандартная процедура, — пояснил администратор. — «Фотографии изучаются с целью трезвой переоценки прошлой жизни».
Он процитировал фразу из главы под названием «Ложный образ» (ЛО). Эту часть мне потом сказали выучить наизусть.
Каждый клиент, мужского и женского пола, обязан подтвердить свою половую принадлежность. Клиент также должен стремиться к тому, чтобы его/ее поведение и внешний вид соответствовали его/ее полу. Поэтому имущество, личные вещи, одежда, а также действия и шутки, каким-либо образом связанные с непристойным прошлым клиента, находятся под запретом. Все, что мешает обрести себя, мы называем ложным образом. Это поведение, включающее в себя излишнюю мужеподобность (у женщин), любовь к соблазнительной одежде и украшениям (у мужчин), любое «манерное» гомосексуальное/лесбийское поведение и разговоры.
Я взглянул на бежевые брюки, которые мама выгладила для меня сегодня утром: ровные накрахмаленные стрелочки тянулись посередине каждой ноги. Ничто в моей одежде или телефоне не могло рассматриваться как ложный образ. Я позаботился об этом, прежде чем сюда прийти: внимательно рассмотрел свое отражение в зеркале, стер длинные сообщения от друзей, удалив вместе с ними все надежды и страхи, которые делил с близкими людьми. Я чувствовал себя обновленным, словно тем утром сбросил старую кожу, и мое мятое «непристойное прошлое» осталось лежать вместе с другим грязным бельем на полу в спальне.
— Ваш бумажник, пожалуйста.
Я вытащил бумажник. В тот момент он показался мне совсем крошечным — маленький квадратик кожи, прячущий частичку меня: водительские права, карту социального обеспечения и кредитку. Юноша на фотографии с прав не был на меня похож, это был кто-то другой, свободный от проблем: его лицо лучилось в отрыве от реальности. Даже не вспомню, что в транспортной инспекции так меня развеселило.
— Пожалуйста, выложите все из бумажника на стол.
Кровь прилила к лицу. Я вытащил карточки, пачку наличных и клочок линованной бумаги, на котором записал телефон приемной комиссии колледжа, потому что переживал, что меня туда не возьмут.
— Чей это номер? — спросил парень.
— Приемной комиссии колледжа, — ответил я.
— Мне правда ответят из приемной комиссии, если я по нему позвоню?
— Да.
— Вы нигде не спрятали фотографии или телефонные номера бывших бойфрендов?
Меня раздражал его тон, раздражало то, как открыто он говорит о «бойфрендах», самого упоминания которых я старался избегать, потому что чувствовал, что слово это, произнесенное вслух, может пробудить во мне постыдное желание завести себе парня.
— Нет у меня с собой никаких неуместных материалов.
Я сосчитал до десяти, выдыхая через нос, и снова поднял глаза на паренька. Не хотелось выйти из себя в первый же день.
— У вас есть с собой что-нибудь еще?
Его вопросы сводили с ума. Мог ли я невольно принести что-либо непристойное? В тот момент все, связанное со мной, казалось мне непристойным, словно я был слишком грязным для этого места. Блондин говорил так, будто не сомневался: я отчаянно пытаюсь утаить свое бурное греховное прошлое, — но правда заключалась в том, что, хоть я и носил в себе тяжесть греха, в моих вещах и облике не было почти ничего, что бы меня выдавало; более того, я даже не имел в этой области почти никакого жизненного опыта.
— Вы уверены, что выложили все?
У меня, правда, был с собой «Молескин» с рассказами, которые я сочинял, но я надеялся, что его не заберут. И хотя истории могли показаться кустарными, а мое писательство — просто баловством, я с нетерпением ждал свободного от занятий времени, чтобы вернуться к текстам. Я подозревал, что пространные описания природы, на первый взгляд весьма безобидные, могут показаться моим строгим судьям слишком напыщенными и женоподобными (еще один признак моей нравственной слабости). В одном рассказе я даже вел повествование от женского лица, и в этой детали тоже полностью отсутствовало стремление к мужественности.
— Только это, — сказал я, протягивая записную книжку. Не хотелось класть ее на стол рядом с другими вещами. — Всего лишь блокнот.
— Ведение дневника не допускается, — процитировал справочник администратор, — отвлекающий фактор.
Я наблюдал за тем, как блондин взял мою записную книжку, потом положил ее на стол и, нахмурившись, принялся без особого интереса пролистывать. Сейчас уже не вспомню, на какой рассказ он наткнулся, зато помню, как он выдрал страницы, скомкал их в тугой шарик и бездушно произнес: «Ложный образ», — словно это все, что можно было сказать о моих историях.
— Что ж, почти закончили, — заявил администратор, — осталось только обыскать вас.
Он ощупал мои ноги, прошелся пальцами под одной штаниной, потом под другой, поднялся до рук, ощупал рубашку и каждый рукав, потом погладил по плечам, словно пытаясь утешить. Раз-два-три. Все это он проделал, глядя мне прямо в глаза.
— Все будет хорошо, — произнес он, не отводя голубых глаз и не снимая рук с плеч. — Мы все через это прошли. Сначала кажется странным, но потом привыкаешь. Вам здесь понравится — мы одна большая семья.
На моих глазах блондин выбросил рассказ в мусорное ведро. Господи, сделай меня непорочным. Если Господь и ответит на мою молитву, то лишь после того как я стану прозрачным, как капля воды. Скомкаю первую половину моей истории и выкину в ведро. Избавлюсь от отвлекающего фактора.