«Когда у руководства заканчиваются аргументы, мне говорят: «Оставьте свое мнение за дверью»
Елизавета, 23 года. Поселок Самусь, Томская область
Я училась на историческом факультете Томского государственного университета. Конечно, я хотела заниматься наукой, но в России эта сфера далека от тех идеалов, на которых я воспитана. В Европе ученый — это представитель middle class, с большой зарплатой, это престижная и уважаемая профессия. Российская наука, на мой взгляд, — закрытая, очень консервативная каста людей, где все друг другу братья-сватья. Меня это очень сильно раздражало, поэтому я решила пойти в педагогическую сферу.
Первое место работы я выбирала по принципу логистического комфорта — чтобы было удобно ездить и на работу в школу, и на учебу в магистратуру.
Я устроилась в школу в районе, который по уровню криминогенной обстановки можно сравнить с окраинами Санкт-Петербурга. Мне дали 6-7 классы, в том числе классы коррекции. Тут было все: половина класса — дети с ОВЗ (ограниченными возможностями здоровья), дети из неблагополучных семей, просто разбалованные дети.
Мне было очень тяжело. Я проработала там четыре месяца, но уволилась не из-за детей, а из-за конфликта с руководством. Когда меня брали на работу, меня не предупредили, что берут на декретное место. Я узнала об этом только, когда выдали трудовой договор. Я возмутилась, это переросло в конфликт с директором, и мне пришлось уволиться.
Так я оказалась на своем нынешнем месте работе — в школе в поселке Самусь, что в 50 километрах от Томска. Тут контингент намного сложнее, чем в городе. Гораздо больше детей с ОВЗ, каждый второй — из неблагополучной семьи, много детей из прямо-таки маргинальных семей. Первые полгода я была просто в абсолютнейшем шоке, не знала, как искать с ними общий язык. У меня были страшные конфликты с детьми и с родителями.
«Даже пьяные на урок приходили»
Однажды я вызвала родителей в школу и говорю: «Ваша дочь избила одноклассницу». А мне мама в ответ: «Все правильно сделала, отстояла себя». Ребенок — это маленький аватар своих родителей. Когда в семье привыкли решать вопросы криком, агрессией, когда там не учат доброму и светлому, то и ребенок транслирует это во внешний мир.
Я и сама сталкивалась с травлей со стороны детей. Раньше я жила на первом этаже, там мне по ночам стучали в окна, звонили в домофон, пинали дверь. Присылали похабные смски, звонили в нерабочее время, обзывали, посылали матом. Даже пьяные на урок приходили, было все.
Но у школы нет никаких способов борьбы с девиантным поведением. Школа — это царство бесправия. Социальные службы возложили все свои полномочия по работе с дисфункциональными и неблагополучными семьями на нас. Но, конечно, учитель не в силах что-либо с этим сделать. У учителя нет такого авторитета. Как бы ученик себя ни вел, педагог не имеет права ему отвечать вообще никак. Если ты сорвешься, то какой ты учитель?
«Не спорьте со старшими»
Со временем отношения с детьми более-менее нормализовались. Сейчас большинство конфликтных ситуаций уже не с детьми, а с руководством. Для меня в работе очень важно, чтобы все было справедливо, в рамках закона. Поэтому меня раздражает, когда в школе начинается пропаганда определенных политических партий, агитация одного определенного кандидата, когда учителей заставляют идти голосовать, когда на нас спускаются непонятные методички о проведении патриотических уроков.
Я с этим не согласна, у меня есть право, которое мне дает закон об образовании — выбирать те методы и те методические комплексы для преподавания, которые я считаю нужными. Но, когда у моего руководства заканчиваются аргументы, мне говорят: «оставьте свое мнение за дверью», либо «не спорьте со старшими».
Они думают, что этот советский принцип — кто старше, тот и авторитетнее — все еще работает. Но для нынешних детей и даже для моего поколения это уже давно не так. Поэтому я делаю, как считаю нужным. Дети все прекрасно понимают. Если ко мне приходит руководство на урок, я говорю: «Уважаемые дети, министерство просвещения считает, что эту тему я вам должна преподнести вот так, поэтому вы, пожалуйста, потерпите». И дети нормально на это реагируют, могут похихикать, потому что они сидят в интернете и понимают, что происходит в стране.
Школа как традиционный институт образования уже не релевантна. Дети не ходят сюда, чтобы получать знания. Их они получают в интернете. Они спрашивают: «Зачем мне ходить в школу, чтобы узнать кто такой Мартин Лютер, если я могу это спокойно загуглить?». Для руководства же самое важное — чтобы все по документам было в порядке. Школа работает по бумажке.
«С детьми уходит и финансирование»
У меня в седьмом классе есть 16-летний молодой человек, которого не привлекли к уголовной ответственности только потому, что на тот момент ему было 15. Когда такой подросток оказывается в классе с обычными детьми — это не нормально. Но, как говорит наш директор, с детьми уходит и финансирование, поэтому нам выгодно содержать всех. То есть чем больше учащихся, тем выше финансирование. При этом учителей больше не становится, в школу очередь из желающих не стоит. Городской департамент образования говорит, что в школе вообще не должно быть неуспевающих детей.
Я столкнулась с выгоранием, когда поняла, что инклюзия, условия для обучения особенных детей есть только на бумаге. Там написано, что учитель должен обеспечить максимально индивидуальный подход каждому ученику. Ладно, в деревенской школе максимальное количество детей в классе — 20 человек. Но в городе у меня в классе было более 30 человек. Каким образом я должна была обеспечить индивидуальный подход к каждому ученику за 40 минут урока без тьютора, без дефектолога? Как? Я же не волшебница.
«Хочешь воспитать здоровую думающую нацию? Забудь про это»
Алексей (имя изменено), 27 лет. Саратовская область
Работа в школе, как и в большинстве муниципальных организаций, дает стабильность. Какой бы хаос ни происходил вокруг, в школе все останется более-менее по-прежнему. На тот момент, два года назад, для меня это было очень важно. Плюс друзья-учителя заманивали небольшим рабочим днем и длинным отпуском. Но все это — пыль в глаза. Я проработал два года и уволился. В конечном итоге, на мой взгляд, работать в школе остаются люди, у которых из перспектив, ну, может, носки новые купить. То есть те, что уже осели и дальше никуда не стремятся.
В мой первый год работы мне дали два седьмых класса, десятый и одиннадцатый — это 24-26 учебных часа в неделю. Плюс к этому дополнительные занятия, элективы. Мой хороший знакомый, который работает директором в другой школе, когда увидел мое расписание, сказал: «В твоей школе, видимо, ничего не знают, такую нагрузку молодому педагогу давать нельзя».
В реальности все не так, как рассказывали в педагогическом вузе. Там теоретики говорят о какой-то утопии, где дети тебя слушают, где у тебя есть определенное количество часов и программы, по которым ты работаешь. А на деле у тебя сотня детей, которым нафиг не сдалось то, что ты там у доски рассказываешь. Со временем я понял, что, если хотя бы 10% из них удалось чему-то научить, это уже успех. Но несоответствие макета с реальностью очень разочаровывает.
«Если я попытаюсь объяснить классу, что их родители ведут себя неправильно, то вылечу с работы»
Я работал в школе, где были дети очень богатых родителей. Во многом их самооценка определялась количеством денег. Они привыкли превозносить себя над одноклассниками. Также они вели себя и по отношению к новому учителю — то есть ко мне.
Часто дети оскорбляли меня. Более того, даже кидались драться. Агрессия — нормальная реакция на беспомощность. Как человеку, мне, конечно, хотелось дать сдачи. Но, как учителю, приходилось искать слова, чтобы объяснить, почему так нельзя делать. Но, конечно, просто слова далеко не всегда работают. А у учителя больше нет никаких других инструментов.
В одном из классов, где я преподавал, был прекрасный ребенок, с которым мы до сих пор общаемся. До 7 класса, пока я к ним не пришел, он был троечником, но я в нем разглядел потенциал — поставил первую «пятерку» по математике. И понеслось — через год он стал отличником.
Одноклассникам это, видимо, не понравилось, и его начали буллить за это и за кавказскую внешность (он армянин). С этим никак нельзя было справиться. Если в семье армян и любых других жителей Кавказа или Средней Азии называют «чурками», понятно, что ребенок будет это делать и в школе.
В такой ситуации у учителя связаны руки. Если я попытаюсь объяснить всему классу, что их взгляды неправильные, что их родители ведут себя неправильно, то вылечу с работы сразу же. Мы же живем в такой стране — расистской, гомофобной. Естественно, дети это все видят и копируют со взрослых.
«Нас все равно заставят и „тройку“ поставить, и в другой класс перевести»
Практика натягивания оценок жива и процветает. Как это происходит обычно: идешь с журнальчиком под мышкой и говоришь — «Марья Ивановна, у меня ребеночек, очень надо ему поднять оценочку. Для статистики». А если не пойдешь за него просить, позвонят директору.
У меня, к счастью, был отличный директор. Однажды звонит по такому случаю и говорит: «Леш, ну что там?». Отвечаю: «Ну, вообще ничего не делает, даже „тройку” не могу поставить». Директор: «Я понимаю, но мы не можем его выгнать, нас все равно заставят и „тройку” поставить, и в другой класс перевести. А иначе будет много вопросов. Тебе это надо? Поставь ты ему „тройку” и выпустим его после 9 класса».
Во главе системы образования — люди, которые понятия не имеют, что такое школа. Министерство просвещения или городской департамент образования постоянно спускают какие-то странные конкурсы, акции.
Так, например, в День космонавтики обязали сфотографироваться классом на улице Гагарина. Просто что? Зачем? Нет чтобы организовать поездку к месту посадки Юрия Гагарина, в Парк покорителей космоса, который открыли на этом месте, или в аэропорт имени Гагарина, где есть выставка, посвященная космосу. Вот это было бы прикольно, да. Но зачем фотографироваться на улице Гагарина?
Вот от такого и происходит выгорание при условии, если ты вообще задаешься вопросом «зачем?». Он возникал у меня и у еще одного моего коллеги. Остальные учителя, как мне кажется, работают и живут по принципу — если все в колодец, то и я за ними.
«Перспектива ждать седины меня не очень устраивала»
Со временем я понял, что во всей этой системе не принято задавать вопросы. Зачем учить детей рефлексировать? Хочешь воспитать здоровую думающую нацию? Забудь про это. Тебе не нужно учить, тебе нужно выполнять работу так, как спустят сверху. Все.
Помимо этого, есть и финансовый вопрос. В школе можно двадцать лет ждать чуда (нормальной зарплаты), которого так и не случится, а жизнь пройдет. Да, у преподавателей с большим стажем в 20-30 лет хорошая зарплата. Но перспектива ждать седины, сидя на жопе ровно и ковыряя в одной луже палочкой, меня не очень устраивала.
И хотя со временем я нашел общий язык и с детьми, и с коллегами, но психологически все равно было тяжело. В этой системе ты живешь в постоянном страхе — боишься, что, если что-то лишнее кому-то скажешь, то тебя выгонят или посадят.
«Работая в системе образования, я увидел, что там нет цели учить людей. Есть цель выполнения показателей»
Никита, 21 год. Железногорск, Курская область
Так вышло, что на третьем курсе горно-металлургического колледжа, где я учился на электрослесаря, я начал общаться с преподавателями профдисциплин — помогал в организации различных мероприятий, участвовал в профессиональных олимпиадах. Летом руководство колледжа предложило мне устроиться к ним на полставки — помогать с документами, в лаборатории. Отличный вариант для летней подработки. Так постепенно я все больше погружался в образовательную систему.
К выпуску я уже достаточно хорошо ориентировался в образовательных программах. Работать по профессии мне не очень хотелось, и я решил попробовать остаться в колледже сначала на должности техника (лаборанта), потом меня повысили до мастера производственного обучения — по сути это должность классного руководителя. Мне так понравилось, что я даже решил получить второе образование и поступил учиться на педагога-психолога.
Но со временем некоторые неприятные детали работы в колледже стали более заметными. Так, у руководства совершенно нет четкого понимания границ обязанностей классного руководителя.
Например, колледжу спустили приказ о том, что классные руководители должны заниматься мониторингом соцсетей учащихся. Какого лешего я должен это делать? Но, понимая, что сам акт выражения недовольства с моей стороны может закончиться неприятно, я сделал группу для своих учащихся в телеграме и отчитался, что мониторинг таким образом провел. Ведь в приказе же не уточнялось, как именно его проводить.
«Детям тупо неинтересно там находиться»
На базе своего кабинета, совмещенного с лабораторией, я хотел организовать креативное пространство, где студенты могли бы чем-нибудь заниматься после занятий. Так я надеялся создать точку притяжения заинтересованных людей в пределах колледжа, организовать студенческое сообщество. Говорил коллегам, что детям тупо неинтересно там находиться, потому что нечего делать кроме как приходить на учебу, которую далеко не все любят. Даже сам стал что-то закупать для этого пространства, обустраивать его.
Но вскоре кабинет у меня просто забрали, поскольку я перестал быть лаборантом. Другой преподаватель, которая пришла в этот кабинет, предложила повесить там проектор хотя бы. Но прошло полтора года — ничего не изменилось.
Кроме того, в этом кабинете хранилось довольно много интересных вещей, например, макет шахтового лифта в человеческий рост, который был сделан одним из выпускников. Прекрасная вещь и в рабочем состоянии. Я планировал предложить студентам в качестве учебного проекта заняться реконструкцией его проводки. Однако директор приказал макет разобрать, а двигатель использовать для нужд колледжа. Совершенно непонятно, для каких нужд сгодится этот маленький, хиленький двигатель. Меня, честно, дико расстроило и это решение директора, и в целом отношение к новым инициативам.
«Здоровую личность может воспитать только здоровая личность»
Первокурсники колледжа — это дети 9-11 классов, никакой разницы со старшеклассниками обычной школы. Но общаться с ними тяжело, раскрутить на какую-либо активность очень сложно. Дети пассивны, инертны. Заинтересованных, как правило, максимум два-три человека на всю группу. Это расстраивает и сильно разочаровывает.
Это очень большая проблема всей системы школьного образования — там пытаются научить всему: и химии, и физике, и географии, и литературе, но учиться и общаться почему-то не учат. Соответственно, дети не получают нужных психологических качеств и, выходя из школы, не могут адаптироваться к окружающей среде.
Кажется, что проблемы в общении есть не только у детей, но и взрослых, в частности у тех, кто занимает руководящие должности. В случае, если сотрудник накосячил, они «решают» проблему одним способом — начинают ругать, орать, не выясняя причин произошедшего.
У меня недавно был такой случай: мне нужно было на сессию в другой город, я взял учебный отпуск, но уехал на день раньше, чтобы успеть найти жилье. Я не предупредил об этом администрацию. Это, действительно, моя ошибка, я поступил неправильно. Занятий у меня не было, и я рассчитывал, что никто не обратит внимания, как обычно. Но утром этого дня мне звонит разъяренный администратор и начинает орать. Когда он закончил кричать, он просто кинул трубку, даже не выслушав меня. То есть он не сделал ничего, чтобы предотвратить подобное в будущем. Это просто неэффективный способ управления и коммуникации.
При этом один из первейших принципов педагогики и поведенческой психологии — здоровую личность может воспитать только здоровая личность. Но чему могут научить люди, обладающие таким уровнем коммуникации?
Мне нравится преподавать. Но в конце этого семестра я решил уволиться. Буду работать администратором в местном центре современного искусства. Там более здоровая культура труда. Для меня сейчас это даже важнее уровня оплаты.
Работая в системе образования, я увидел, что там нет цели учить людей. Есть только цель выполнения показателей по количеству выпускников. И вот это как раз крайне сложно менять «снизу». У меня нет ни ресурсов, чтобы сделать это, ни воли, чтобы начать жить этой целью.
«Директору простят все, кроме выборов»
Екатерина, 29 лет. Санкт-Петербург
Я работаю учителем истории и обществознания шесть лет. В первой школе я проработала два месяца и после этого думала, что больше никогда не вернусь в педагогику. Мне понадобился год регулярных занятий с психологом, чтобы найти в себе силы попробовать еще раз.
Это было в 2015 году, я тогда только окончила педагогический вуз в Перми и переехала в Санкт-Петербург. Без опыта меня долго никуда не брали, но в сентябре пришло предложение от школы в Купчино (спальный район на юге Санкт-Петербурга). Я приехала в назначенный день, меня никто не встретил, ничего не показали, не объяснили. Я нашла свой кабинет, взяла журнал, но к кому и по каким вопросам обращаться, я не знала.
Спустя месяц меня вызвала завуч и спросила, почему я не заполняю электронный журнал. Также оказалось, что обычный журнал я заполняла ручкой не того цвета и не ездила на методические совещания, о которых я вообще не была в курсе.
В конце четверти на мой урок у 11 класса пришли завуч и директор. Тема — внешняя политика СССР во время Второй мировой войны. Этот урок я разрабатывала еще во время своей практики в университете, то есть он был проверен методистами и педагогами, я в нем была уверена. Но после урока директор (по образованию учитель биологии) сказала, что ей ничего не понравилось. Потом она прошлась по кабинету и говорит: «Почему у вас телевизор стоит в кабинете?». Я сказала, что он тут и стоял, когда я пришла. В ответ директор начала возмущаться, почему я не попросила его отсюда унести. Но мне же никто об этом не сказал… Потом было еще очень много «почему, почему, почему».
В итоге мне сказали, что я не компетентна, и попросили написать заявление по соглашению сторон. В тот момент я уже была настолько уверена в своей профнепригодности, что согласилась.
«Все было хорошо до голосования по поправкам в Конституцию»
Я вернулась в Пермь. Идти работать в школу мне не хотелось, но моя научная руководительница посоветовала еще раз попробовать.
В августе следующего года подруга позвала меня работать в школу в Перми. К тому моменту я проработала прежний опыт с психологом, и мне стало попроще. В новой школе все действительно было по-другому. Мне сразу рассказали, что есть рабочие совещания, как заполнять журналы и к кому обращаться за помощью. Я проработала там два года, окончила магистратуру и решила снова попробовать переехать в Санкт-Петербург.
Там я устроилась в другую школу, все было хорошо до голосования по поправкам в Конституцию. Директор без спроса прикрепила всех сотрудников голосовать на участке школы, что является прямым нарушением закона.
Я позвонила на горячую линию избиркома и сообщила о нарушении. На следующий день я пошла к директору, но на всякий случай включила в кармане диктофон. Она призналась, что подала списки без разрешения, рассказала, что, когда она стала директором, ей дали понять, что простят все, кроме выборов.
Директор просила, чтобы я написала заявление, что мол ошиблась и подала заявление дважды. Я отказалась. Я посоветовалась с юристом, и она предупредила меня, что после этого директор, скорее всего, будет искать поводы меня уволить.
«На столе не должно быть ничего лишнего, а термокружка — это лишнее»
Спустя несколько месяцев она действительно нашла повод. Мне тогда поставили дополнительный шестой урок у седьмого класса. К тому моменту я очень устала, не успела поесть, а один из учеников начал пересаживаться с одной парты на другую. Я попросила перестать, но он проигнорировал замечание.
В какой-то момент я повернулась в его сторону и увидела, как он вынырнул из-под парты и выдохнул клуб дыма прямо в классе. В руках у него была электронная сигарета. Я очень сильно наорала на него, и он расплакался.
Мне было очень стыдно. Мы с психологом несколько сеансов обсуждали эту ситуацию — проанализировали, почему я так поступила. Пришли к выводу, что я сорвалась, потому что была голодная и уставшая, у меня просто не было ресурса повести себя демократично, а не авторитарно.
Я понимаю, что меня это никак не оправдывает. На следующий день я извинилась перед мальчиком и всем классом. Я честно объяснила, почему я так отреагировала. И мне кажется, это даже помогло как-то улучшить отношения с детьми.
После этого психолог посоветовала мне брать на уроки термокружку с водой с лимоном, чтобы было комфортнее. Но вскоре кружку заметила завуч и вызвала меня к себе. Она спросила: «Вы что, пьете на уроке?». Я сказала: «Да, я же голосом работаю». Она: «А если дети будут за вами повторять и тоже начнут пить на уроках?».
Я не видела проблемы в том, чтобы разрешить детям пить воду во время урока. Но завуч сказала, что на уроке на столе не должно быть ничего лишнего, а термокружка — это, по ее мнению, лишнее.
Я пошла к директору. Конечно, она встала на сторону завуча. После этой ситуации я уволилась. Я просто не понимала, зачем мне оставаться в коллективе, где не принимают и не уважают мои ценности даже на самом базовом уровне.
Сейчас я работаю в частной школе, где детям разрешают пить на уроке. Еще у нас практикуются уроки в пас — то есть урок ведут сразу два учителя, мы в диалоге обсуждаем тему и включаем в разговор детей. Это помогает обеспечить и дисциплину в классе, и индивидуальный подход для каждого ребенка.
