Как родилось название «Грязные женщины»?
Ира: Мы занимаемся печатной графикой и другим творчеством. Как правило, во время творческого процесса мы очень грязные, все в краске. Кто-то шутил, что мы грязные женщины. Это название к нам «приклеилось».
Зося: Наше объединение было достаточно случайным. Есть люди, которые объединяются идеологически, а мы просто ходили в одну печатную студию. Когда эта студия развалилась, мы поняли, что нам нужна общая мастерская. Мы договорились, что устроим общий коворкинг.
Со временем у нас возникли идеи более масштабных, осознанных проектов. На прошлом фестивале «48 часов» были представлены достаточно вызывающие работы. Обнаженная натура, какие-то объекты, которые нам рекомендовали не выставлять.
Мы решили, что обязательно сделаем выставку, посвященную телу, и связанным с ним вопросам, которые замалчиваются в обществе. В частности, именно женским вопросам, которые не принято обсуждать. Это была наша первая экспозиция как «Грязных женщин». И когда возник второй фестиваль, мы решили, что готовы продолжать.
Зося: Среди нас большая часть — либо сочувствующие феминистскому движению, либо участвующие в нем. Я лично сочувствующая. Во всяком случае, женский голос — вполне интересная тема.
Что натолкнуло на мысль создать для выставки именно эти образы? Как были выбраны именно эти личные истории?
«Грязные женщины» описывают свою экспозицию как вызов всем известным «мужским» стратегиям выживания. Работы представляют собой не только картины и фотографии, но и ряд экспериментов: это «змеи» из ткани, к которым художницы пришивают по новой «голове» каждый час, горшки с ростками и многое другое. В рамках выставки прошел перфоманс: участницы два часа читали откровения, которые каждый мог оставить в записках на специальной стене.
Ира: Мы думали, с чем для нас связана история про выживание. Оказалось, что у каждой из нас есть своя, и мы решили их рассказать. Здесь представлены шесть личных историй, седьмая представлена как бы незримо. Потому что часто мы не замечаем случаи, когда выжили. Можно пройти мимо и не заметить, как кусок стены отвалился за нашей спиной, не знать, что избежал какой-то опасности. Эта седьмая история — про то, что одна художница из нас не заметила, как она выжила.
Настя: Я много наблюдала за судьбой феминистических активисток в России, за тем, как им тяжело приходится. Кроме вопросов тюрьмы и угрозы физической безопасности, они терпят довольно много проблем от того, что на них нападают как консервативные люди, так и другие оппозиционно настроенные люди. Они постоянно перегружены, перетружены.
В какой-то момент я прочитала, что они устраивают организации самопомощи, где стараются вызывать терапевтов, учить друг друга какой-то практической помощи. Я подумала, что это, в общем и целом, можно относить ко всем: это про испытания, которые не делают нас сильнее, а глубоко травмируют нас. Эти мысли вызвали в памяти образы советских гипсовых статуй, которые стоят разрушенные на улицах. Разрушаясь, они приобретают какие-то новые смыслы.
Зося: Общая идея этих работ — это мое понимание того, что мы не просто не знаем, куда мы идем, мы не знаем, кем мы были по большому счету. И каждый конкретный момент, когда мы принимаем новое решение, меняет нашу суть. У нас много-много отдельных жизней в прошлом. Наши воспоминания накладываются на наши представления о реальности и трансформируют нас тоже.
Мы переписываем воспоминания каждый день, они тоже меняются, исходя из нашей текущей ситуации и, например, воспоминания 10 лет назад про какое-то событие сейчас будет уже другим. Получается, что наше прошлое меняется тоже. Поэтому мы не просто люди с непонятным будущим — мы люди и с непонятным прошлым. Это такой парадокс, и про это я делала оба проекта, они просто немножко разные.
Была бы другой эта выставка, если бы она была создана не только женщинами?
Зося: Здесь достаточно много именно женского начала. Мне кажется, что женщинам проще быть откровенными. В социуме принято, что девочка может заплакать, расстроиться, а мальчик не может. Мальчиков учат скрывать свои чувства гораздо сильнее, чем девочек. Девочке в обществе можно обидеться, даже разозлиться, и это не будет неприличным.
Это бонус в каком-то смысле — проще высказывать свои эмоции, перекладывать их в искусство в том числе. Соответственно, женское искусство, мне кажется, чаще более откровенное и чаще говорит про себя.
Мужчинам проще говорить абстрактные вещи, философские, глобальные. Это все относительно, но мне кажется так, такая специфика. И это, конечно, очень личная выставка. Заточенность на собственную искренность, на историю про себя, про то, что ты можешь, думаешь и понимаешь — она здесь есть.
Есть мнение, что женщинам в искусстве сложнее, чем мужчинам. На ваш взгляд, так ли это?
Ира: В разных местах по-разному. В нашем мире довольно жесткого патриархата, если уж на то пошло, женщинам, конечно, сложнее. Есть какие-то вещи, которые совершенно спокойно разрешаются мужчинам, и они же вызывают скандальное восприятие со стороны каких-то институций или общества, когда их делают женщины.
Настя: Действительно, есть восприятие нас как «девочек»: «вот девочки что-то делают». Но, например, у нас прекрасный, полностью женский коллектив, и, вроде бы, никого из тех, кто приходит к нам на выставку, это не смущает. Я могу судить только в очень коротком приближении, и в этом приближении — нам везет.
Зося: Время меняется. Я бы сказала, что это немного устаревшая формулировка вопроса, в моем представлении. Конечно, до XX века было практически нереально быть женщиной и звучать. Можно было заниматься искусством, если оно никак не афишировалось, не было известно.
Но мне кажется, что в последние годы даже в России женщина-художница стала гораздо более заметна. Есть еще социально-экономический фактор: дело в том, что из искусства ушли мужчины, потому что искусство не прибыльно.
В России искусство не позволяет зарабатывать и мне кажется, мужчине очень сложно отказаться от заработка и общественного признания. Женщине как-то проще. А творить хочется всем.
Поэтому у нас в Новосибирске очень много сильных женщин-художниц и почти нет мужчин. Чем больше платят, тем больше мужчин в искусстве. Но это феномен не только искусства — это феномен любой отрасли, где есть большая нагрузка, большая ответственность и мало финансов. Там сразу женщины оказываются на самых высоких позициях.
Были ли в вашей творческой деятельности ситуации дискриминации по гендерному признаку?
Ира: На прошлую выставку нам пришлось вызывать охрану, потому что туда пришли какие-то радикально настроенные мужчины с неизвестными нам намерениями. Но не хочется про это говорить.
Зося: Я не феминистка. Для меня это история про другое. В моей жизни как-то все сложилось, что у меня и отношения с людьми выстраиваются не по половому признаку, я не чувствую, что из-за того, что я женщина, мне где-то не дают ходу, ко мне иначе относятся и даже пристают.
Настя: Я феминистка. Но я довольно благополучный человек. То есть мне приходилось сталкиваться, как и любой женщине, я думаю, с домогательствами, которые были замаскированы под что-то нормальное. Но феминизм для меня скорее политическая история.
Я не знаю, сможете ли вы это опубликовать, но как женщина я вижу, что режим, который мы сейчас имеем — это глубоко патриархальный режим, и мы все находимся под постоянной угрозой, например, запрета абортов, в сфере репродуктивной безопасности.
Что можно было бы изменить в нашей стране, чтобы гендерной дискриминации стало меньше?
Настя: Прежде всего нам нужен закон о домашнем насилии, который криминализует его, который введет категории, когда охранный ордер не разрешает приближаться к жертве. Нам нужно много просветительских программ, потому что с жертвами изнасилования не умеют работать. Нам нужны центры помощи жертвам домашнего насилия.
И, безусловно, нужен какой-то ответ на огромную консервативную волну, которую мы чувствуем на себе постоянно, главные последствия которой в действительности — это закрепощение женщин.
