Сейчас тема мигрантов все больше и больше на слуху. Вводятся новые серьезные законодательные ограничения на региональном и федеральном уровнях. И все это происходит на фоне кризиса на рынке труда и критической нехватки рабочих рук в стране. Почему именно сейчас власть развернула борьбу с мигрантами? Зачем им это?
Очевидно, власть решает таким образом важные для себя проблемы. Какие именно — мы не знаем и можем только предполагать. Мы не можем влезть в голову людям, которые принимают решения, но можем исходить из того, что они говорят и что делают.
И тут у нас есть основания предположить, что нынешняя атака на мигрантов мало связана с терактом в «Крокус Сити Холле». Во-первых, антимигрантская кампания началась три года назад, а не сейчас. Во-вторых, тема терроризма в связи с мигрантами активно эксплуатировалась сразу после «Крокуса», но продержалась недолго. Сейчас пугают, главным образом, эмигрантской бытовой преступностью, а не террористами. И первая скрипка тут, конечно, у господина Бастрыкина (руководитель Следственного комитета РФ — «Черта»). Он много выступает и постоянно приводит ужасающие цифры мигрантской преступности. Откуда берутся эти цифры — для всех загадка, потому что они радикально расходятся с официальной статистикой МВД. Как ни считай, уровень преступности среди неграждан России почти не меняется и стабильно немного ниже, чем их доля в населении. То есть, в среднем мигранты реже совершают преступления, чем принимающее население.
А за последние два-три года есть рост преступлений мигрантов?
Опять же, я не знаю, откуда берет свои цифры Бастрыкин и на какие данные он опирается, но статистика МВД показывает снижение преступности среди неграждан. Она снижалась в прошлом году, снижается и в этом.
Впрочем, даже если бы мигрантская преступность стабильно росла, ее уровень не настолько высок, чтобы воспринимать это как криминальную катастрофу и начать принимать меры.
То есть, проблема мигрантской преступности не выглядит хорошим ответом на вопрос «зачем они это делают?»
Второй антимигрантский аргумент, который постоянно озвучивается и обсуждается, — злокачественная конкуренция на рынке труда. Справедливости ради, надо сказать, что это не лишено некоторых оснований. Мигрант для работодателя часто предпочтителен, потому что он менее требователен и легче соглашается на всякие серые схемы. То есть причина конкурентных преимуществ не в привилегированном положении мигрантов, а в их бесправии. И для решения этой проблемы стоило бы что-то сделать и поменять. Но явно не то, что делается и предлагается сейчас.
Совсем недавно правительство распорядилось вдвое сократить квоты регионам на выдачу РВП (разрешение на временное проживание — «Черта») иностранцам. Это вообще не бьется ни с какой риторикой, потому что РВП получают люди, которые встали на путь строгой легальности: получив это разрешение, они должны, например, подавать налоговую декларацию. Казалось бы, расширение количества людей с РВП должно быть целью миграционной политики, однако именно по ним нанесен сейчас серьезный удар.
Два главных аргумента — преступность и злокачественная конкуренция — выглядят маскировкой каких-то других причин и целей. Такое впечатление, что всеми этими инициативами представители власти хотят произвести впечатление на кого-то.
На кого? На население?
А вот непонятно. Антимигрантскую риторику власть начала раскручивать осенью 2021 года — это очень хорошо видно хотя бы по анализу частотности тем и упоминаемости слов. Опросы тогда показывали, что уровень нетерпимости наших сограждан к выходцам из Центральной Азии в 2020-21 годах был даже пониже, чем в два предыдущие года, а в 2022-м еще снизился. Так что нельзя сказать, будто власть реагировала на какой-то запрос снизу.
Скорее наоборот, из-за того, что сверху непрерывно говорят об угрозе, исходящей от мигрантов, неприязнь к ним начала заметно расти. И вот в последних опросах озабоченность проблемой мигрантов поравнялась с СВО и коррупцией и разделяет почетное второе место в списке обеспокоенностей российских граждан.
А что повлияло на такой рост и настроения людей?
Такое впечатление, что повлияла именно пропаганда. Просто нет других факторов, которые могли бы так повлиять. Преступлений со стороны мигрантов становится не больше, а меньше. Количество мигрантов тоже не увеличивается, а уменьшается. У нас нет точных цифр: в полиции считают регистрации, в погранслужбе пересечение границы — это не совсем те цифры, которые дают полную картину. Но, судя по данным правительств стран исхода, число мигрантов в Россию уменьшилось за последние два с половиной года. И это выглядит логичным: рубль проседает и работать в России стало менее выгодно, не говоря уже про сложности, которые создает им российское государство в последнее время.
Тогда какую важную для себя задачу решает власть, разворачивая антимигрантскую риторику?
Я могу высказать только свою гипотезу. В кругах высокопоставленных чиновников все больше распространяется представление, что мигранты — угроза национальной идентичности. Непосредственно высокопоставленные люди прямо ничего такого не говорят. Но персонажи второго плана стали все чаще говорить про эту угрозу национальной и государственной идентичности.
Исходя из этой картины мира, логично бороться с потоком мигрантов и их ассимиляцией. А если и использовать их в экономике, то именно как гастарбайтеров, которые приехали и уехали.
Кажется, раньше антимигрантская риторика была табуированной со стороны власти темой. Существовал консенсус, что мигранты — важный драйвер экономического развития. Что они восполняют нехватку рабочих рук и поддерживают баланс на рынке труда. Тем более сейчас, когда все экономисты пишут о рекордно низком уровне безработицы и нехватке рабочих рук из-за войны и роста зарплат в секторе ВПК. Почему вдруг сейчас это табу сняли и развернули борьбу с мигрантами?
В этом есть все-таки своя прагматика. Люди идут туда, где платят больше. Отсюда и дисбаланс на рынке труда, и особая нехватка рабочей силы в некоторых секторах. Чтобы решить эту проблему, власть хочет больше контроля на трудовом рынке, больше возможности административно его регулировать.
А для этого единственный способ, если не доверять рынку, — создать систему ограничений для мигрантов. В идеале, перейти от системы патентов на систему, которую они прямо называют «оргнабором», как в советское время. Когда людей, разумеется без семей, привозят на конкретное место работы и на конкретный срок. А потом так же организованно вывозят. Чтобы они потом не бродили свободно по рынку труда.
Именно такой вариант как развернутую программу весной предложила «Единая Россия». А сейчас и правительство заявляет, что готово двигаться в эту сторону.
Так причина идеологическая или прагматическая?
Одно другого не исключает. Во всех этих антимигрантских мерах мы можем увидеть интересы конкретных людей и бизнесов. Например, желание загнать мигрантов обратно на стройку. Очень вероятно, что в условиях войны власть пытается установить еще больший контроль над экономикой и через регулирование потоков мигрантов отстраивает рынок труда.
Но нельзя не замечать и идеологическую волну, которая также усилена войной. Когда люди бесконечно говорят про какие-то угрозы и этими угрозами обосновывают все свои действия, не удивительно, что и угроза национальной идентичности, исходящая от мигрантов, станет таким мотивом и обоснованием.
А война как-то повлияла на рост ксенофобии и отношение населения к мигрантам?
Тут нелинейная зависимость. В 2014-15 годах, во время войны на Донбассе, ксенофобия резко пошла вниз. И это было вполне объяснимо — каждое обострение отношений с Западом приводило к снижению ксенофобии внутри. Многим просто не хватало эмоций на два разных раздражителя. То же произошло и в 2022 году, когда ксенофобские настроения по всем опросам пошли вниз. Но в 2023 году тренд изменился и опросы стали показывать резкий рост ксенофобии и антимигрантских настроений. Это наводит на мысль, что все-таки пропаганда сыграла ключевую роль.
К тому же, общая риторика про Россию, которая героически обороняется от «мирового зла», объединила вместе всевозможные фобии. Первые лица ничего прямо не говорят, хотя намеки постоянно проскальзывают, но в Z-каналах уже пишут, что вся эта мигрантская напасть — часть Западной гибридной войны против России.
Если для каких-то групп борьба с мигрантами стала частью противостояния России с «мировым злом», то можно ли к таким борцам отнести новые националистические организации типа «Русской общины»?
У меня нет уверенности, что «Русская община» — это кремлевский проект. Вначале в руководстве там был человек, который был одновременно сотрудником «Царьграда», но потом они рассорились. Так что и малофеевским называть этот проект у меня нет достаточных оснований. Но они очень активные такие ребята. Позиционируют себя как низовую инициативу. Но при этом основа их деятельности — полная лояльность государству и власти. По всем ключевым вопросам они всецело и полностью поддерживают президента и правительство. И они очень осторожны по части применения насилия. Они быстро разрастаются, с ними охотно сотрудничает полиция.
А в чем заключается их деятельность?
У них самые разные формы деятельности, включая игры на детских площадках для детей. Но так же они регулярно устраивают рейды против мигрантов и против других «неправильных» людей с точки зрения традиционных ценностей. Возникают постоянные истории, что они во время рейда обнаружили какое-то безобразие и позвали полицию. Или даже сразу с полицией пришли.
С этого лета они активизировались в борьбе с мигрантами. Приходят на рынки, в общежития, проверяют документы, регистрации, разрешения на торговлю. Цель их операций не в том, чтобы эти мигранты исчезли, а в привлечении общественного внимания. Приезжает полиция, об этом пишут криминальные местные хроники, ну и они сами, естественно, выкладывают видеоотчеты.
Вы ощущаете за ними серьезную угрозу? Куда может привести такое развитие «низового движения»?
Угрозу — смотря кому. Я думаю, что любая организованная деятельность такого типа, если даже и не практикует брутальное насилие на повседневной основе, то все равно основана на угрозе насилия. Люди не просто так позволяют проверять у них документы, а потому что пришли здоровые парни и требуют. И здесь есть очень высокая вероятность, что они будут срываться. Пока они очень эффективно избегают прямого насилия, но все равно бывают срывы и какие-то драки.
Может ли это движение превратиться в политическую угрозу для власти?
Может, как и любое организованное движение. Пока они строго идут в фарватере власти и сами на сто процентов уверены, что если они отойдут куда-то хоть на шаг, их тут же прикроют. Весь вопрос, удержатся ли они на этой линии, если по какой-то причине им покажется, что давление сверху ослабло.
А недавние беспорядки в Коркино Челябинской области — это единичное событие или оно показывает рост напряженности в обществе и угрозу массовых беспорядков на национальной основе?
Мы помним 2013 год, когда точно так же государство вдруг стало разгонять тему мигрантской угрозы в масс-медиа и это вылилось в националистические выступления и локальные беспорядки. Но сейчас не 2013-й. Государство гораздо лучше контролирует все на свете, да и сами нынешние националистические активисты явно не настроены создавать хоть какие-то проблемы власти. Поэтому сейчас угроза беспорядков гораздо меньше, чем была тогда.
Но это не значит, что такого не может случиться. То же столкновение вокруг цыганского поселка могло быть более драматичным. Очень быстро приехало много полиции, думаю, сыграло роль и удачное в этом смысле расположение. Но бывают места, куда так быстро не направишь много полицейских и толпу не удастся остановить.
Простите за не совсем корректный вопрос, но не кажется ли вам, что цыганская проблема может иметь место? Замкнутые анклавы с круговой порукой, которые либо буквально преступные, либо воспринимаются как преступные. Даже с самой нексенофобской точки зрения все это выглядит серьезной точкой напряжения.
Я не специалист в цыганской жизни, но то, что знаю от специалистов: большинство локальных цыганских общин живут не криминальным, а ремесленным бизнесом. Но есть и совсем криминальные, безусловно.
Цыгане занимают твердое первое место в неприязни со стороны населения. И в этом не только этноксенофобия, но и отношение к замкнутым сообществам, сплоченным по семейному принципу.
Здесь очень большая проблема с обеих сторон: и сами цыгане отгораживаются от всех остальных, и принимающее сообщество старается от цыган отгородиться. В школах иногда доходило до того, что создавали отдельный цыганский класс из разновозрастных детей. Как их там можно чему-то учить? Но и сами цыгане забирают детей из школы, считают что им незачем учиться, особенно девочкам.
Быстро такие проблемы не решаются. Государство тут мало что может сделать, это скорее зона кропотливой деятельности НКО, которые могут налаживать общение с ними, находить варианты и компромиссы. Буквально в штучном порядке.
И такие организации до недавнего времени работали более или менее успешно. Но сейчас вся деятельность НКО схлопывается и тем более такая деликатная. Раньше сотрудники некоммерческих организаций были важными посредниками, которые могут разговаривать с обеими сторонами. Но в какой-то момент лидеры общин стали просить сотрудников НКО: «Вы к нам не ходите больше, у нас из-за вас проблемы».
