— Как лингвисты изучают язык конфликта? У оскорбления есть четкое определение, критерии?
— Лингвисты изучают конфликтную коммуникацию, то есть слова (в самом широком смысле), которые произносят до, во время и отчасти после конфликта. И это совершенно необязательно прямые оскорбления. Недаром в старом добром интернете различали толстый и тонкий троллинг. Порой вполне приличное слово становится более сильным конфликтным триггером, чем слово грубое, а упоминание какого-нибудь национального стереотипа может быть обиднее, чем слова мерзавец, дурак и т. п. Вообще очень важно различать оскорбления персональные и групповые. Настоящий язык вражды начинается именно со вторых, то есть когда оскорбляют не лично тебя, а все сообщество, к которому ты принадлежишь или даже якобы принадлежишь. Это, собственно, и получило такое неприятное официальное обозначение как «разжигание ненависти к социальной группе по признакам пола, расы и т. д.».
Если же вернуться к исходному понятию конфликта (и конфликтной коммуникации), то и в науке, и в жизни часто смешиваются два разных явления. Первое связано с противопоставлением мнений и утверждений, и это чрезвычайно продуктивная вещь, без которой невозможно развитие. Второе же и, наверное, более популярное, связано не с содержанием, а с формой. Как конфликт воспринимается любая коммуникация, сопровождаемая агрессией. Первое — это по сути спор, а второе коммуникативная агрессия (в споре или в обычном разговоре).
Сейчас лингвисты в большей степени сосредоточены на исследовании языковых форм именно агрессии. Она может быть связана с отстаиванием своего мнения, но может выплескиваться и сама по себе, во многом превращая идейный конфликт в бытовой скандал. В интернете распространены так называемые «холивары», споры на вечные темы: что лучше, чай или кофе? Айфон или Самсунг? Спартак или ЦСКА? В них нет задачи переубедить собеседника, зато можно с удовольствием высказать все, что ты о нем думаешь.
— Что влияет на то, какие именно слова люди используют, чтобы обидеть друг друга?
— В языке вражды очень важно постоянное обновление оскорбительных слов, в том числе и по национальному признаку. Мы видим, что традиционные национальные оскорбления типа москаль, кацап, хохол становятся литературными и беспомощными, так что для повышения градуса изобретаются новые. Сравнительно недавно появились новые, более ядовитые слова: ватник, вата, колорад с одной стороны, и укр, вышиватник с другой. Интересно, что они уже фокусируются не столько на национальности, сколько на национальной идеологии. Но сегодня и эти слова устарели (сменившись новыми оскорблениями — орки в отношении русских, свиньи в отношении украинцев, обе стороны используют понятие свинособака, — «Черта»).
— Как отличаются оскорбления на письме и в устной речи? В интернете люди жестче и агрессивнее или не всегда?
Это не такой простой вопрос. Банальный ответ состоит в том, что в интернете больше анонимности и безответственности, то есть, даже публично оскорбив кого-то, ты не рискуешь сразу получить по морде. Но повышенная агрессивность интернет-коммуникации приводит к тому, что агрессия теряет силу и становится хотя бы отчасти ритуальной. В этом смысле в интернете агрессии больше, но в жизни она оскорбительней и опасней.
— Что нужно понимать про интернет-коммуникацию, чтобы не оскорбляться? И как самим не оскорбить никого случайно, не перенимать язык вражды?
— Нужно понимать как раз то, что агрессия в интернете отчасти ритуальна (но только отчасти). Одна из главных интернет-мудростей в этом и состоит: «Это интернет, детка, здесь могут и послать…». То есть в интернете не надо обижаться и прерывать коммуникацию, если она важна. Впрочем, с некоторыми типами в коммуникацию не стоит вступать вовсе. Еще одна мудрость: «Не корми тролля!». Ему коммуникация не важна, он питается исключительно агрессией.
О контроле собственного речевого поведения я не очень готов говорить. Я ведь описываю речевые конфликты, а не даю рекомендации, как их избегать. Тем не менее наш анализ позволяет выделить триггеры и маркеры агрессии, а значит, их можно вычистить в собственной речи. Сейчас даже для этой цели создают специальные сервисы, своего рода «джентрификаторы речи». Практическая польза от них, на мой взгляд, весьма относительна, поскольку оскорбление все-таки осуществляется, как правило, осознанно.
— В живом общении люди часто употребляют слова, которые вне контекста могут звучать оскорбительно, но на самом деле не имеют цели задеть. Возможно ли понять эти оттенки смысла в интернет-коммуникации?
— Дело в близости общения, в сложных настройках использования грубых слов в дружеской беседе. Например, два человека, принадлежащих одной нации или расе, могут использовать национальные пейоративы. А если их начинает использовать чужак, то они становятся оскорбительными. Известное английское n-word в среде чернокожих людей вполне допустимо.
Кроме того, мы отдельно изучаем разную интенсивность оскорблений. Негативные названия, связанные с национальностью или расой, тоже бывают литературными и, скорее, ироничными, чем оскорбительными. Например, макаронник или лягушатник — это в общем-то и не оскорбления, а какая-то литературщина, а хачик или жид — уже прямые оскорбления, требующие наказания.
Слово может как приобретать негативность, так и терять ее через присвоение, иронию, цитатность. Самый знаменитый пример: слово хиппи было изначально запущено как негативное. Или граммар-наци — название, которое первоначально имело очевидную негативную окраску. Но дальше оно присваивается самой группой, возникает сообщество граммар-наци и делает это слово нейтральным.
А эвфемизмы, наоборот, очень часто приобретают негативность. Слова, которые мы придумываем для замены негативного слова, через некоторое время тоже приобретают негативный характер. Слово для места отправления естественных потребностей переименовывалось несколько раз: в начале это было отхожее место, потом уборная, потом туалет. Раз за разом эвфемизм, который использовался как «чистое» слово, сам приобретал негативную ауру.
Похожее происходит с вполне нейтральными названиями национальности. В случае кампании против этой национальности такие слова приобретают легкую негативность. Слово еврей в Советском Союзе в 60-70-е годы почти не употреблялось из-за устойчивого государственного антисемитизма.
— Какую задачу ставит собой говорящий, который использует дискредитирующую лексику? Обвинить в своих проблемах? Разоблачить? Возвыситься на чужом фоне? Или просто следует речевой моде?
— Все вышесказанное. Разнообразие целей коммуникативного агрессора огромно, поэтому отмечу самое специфическое для интернета. В интернет-культуре изначально присутствовала вербальная жестокость, связанная, в частности, с таким словечком, как lulz, по-русски лулзы. Это слово означает не просто «смех», но смех обязательно жестокий, издевательский смех над жертвой, выведенной из себя. Ну, и, конечно, мода в интернете играет огромную роль, поскольку ее мгновенному распространению не препятствуют ни политические, ни даже языковые границы.
— Почему для многих самый верный способ «унизить» — использовать лексику, так или иначе описывающую половой акт? Как это устроено?
— Вместе с Марией Бурас мы написали статью «Любить по-русски». Это исследование нелитературных глаголов русского языка, обозначающих половой акт. В массе своей это грубая лексика, почти не различающая секс и насилие. Прежде всего это жаргонизмы, существующие только вне литературного языка. Например, какое-нибудь харить или заимствованное из английского факать безусловно относятся к первой группе. Глаголов, у которых первоначальное значение — вступать в интимную связь, очень мало. Самый яркий пример — единственный матерный глагол. Но и он, и другие более редкие слова также приобретают значение некоторого разрушительного, насильственного действия. Даже положительный глагол любить может приобретать неприятные значения вместе с приставками, например залюбить кого-то, отлюбить.
А второе, более частое явление, это когда глаголы деструкции, разрушения, насилия получают значения сексуального контакта: врезать, всадить, долбить, дрючить, дырявить, жарить, заклепать, законопатить, запрессовать, распечатать, скоблить, трахать и другие. Глагол отодрать может значить и сексуальный контакт, и акт насилия (порка). Это насилие одного активного человека над кем-то пассивным: понятно, что в случае сексуального контакта имеется в виду прежде всего насилие мужчин над женщинами.
Но это все сниженная лексика, восприятие полового акта в низкой культуре. Если мы возьмем литературные слова, то там мы не увидим этой модели. Очевидно, что это отголоски патриархального мира, где мужчина занимает более высокое положение, чем женщина. Физическая любовь рассматривается не как любовь, а как доминирование, а женщина может рассматриваться метафорически как вещь или сосуд.
— Как изменился язык с 24 февраля? Противники войны уничижительно называют мобилизованных «мобиками», сторонники используют слово «бегун» как оскорбление (имея в виду тех, кто уклоняется от службы). Много ли подобного военного жаргона проникло в язык?
— У меня нет здесь точной оценки. Мне кажется, что это похоже на функционирование лексики в эпоху пандемии. После пандемии полностью исчезли слова-шуточки, например, маскобесие, или заимствования из английского, ковидиоты. Из важных нейтральных слов почти исчезли слова ваксер или антиваксер: когда нет такой ситуации, подобные слова быстро исчезают. Само слово коронавирус уже практически перестало использоваться, его вытеснила аббревиатура ковид. Слова мобик или бегун тоже привязаны к определенной ситуации.
Разница здесь в том, что после пандемии таких слов появилось очень много, а в связи с войной — мало. Про войну, в отличие от пандемии, менее охотно говорят и почти не шутят. Про пандемию хорошо шутилось, несмотря на весь ее трагизм, эта проблема все-таки объединяла людей. А война нас разъединяет, это не очень побуждает к юмору, мы расходимся по своим углам.
— Насколько сильно официальная риторика и язык ненависти формируют язык, которым говорят люди? Что происходит чаще: политики подхватывают выражения, которые используют люди, или люди начинают говорить фразами из телевизора?
— Говоря о Советском Союзе, где язык власти использовался в течение десятилетий, лингвисты придумали термин «советский язык». Но еще более известен термин, придуманный Джорджем Оруэллом в романе «1984»: «новояз» (newspeak). На советском языке говорили с трибуны, на нем писали передовицы, но почти никогда не говорили на кухне. Тем не менее, пропаганда на то и пропаганда, чтобы вбрасывать в общество и какие-то простые идеи, и речевые клише, с помощью которых эти простые идеи можно пересказывать. Так что ваш вопрос, напоминающий дилемму курицы и яйца, я бы решил в пользу телевизора.
— Почему язык так легко впитывает новые оскорбления? Можно ли от них избавиться?
— Язык не сам впитывает оскорбления или избавляется от агрессии. Это мы, люди, говорящие на языке, нуждаемся в оскорблениях, потому что мы не такие уж и хорошие. Во всех больших языках брань присутствует и является очень важной частью языка, более того, лингвисты не раз отмечали, что слов для плохого в языке гораздо больше, чем для хорошего. Люди нуждаются в такой лексике: мы сами придумываем и обновляем оскорбительные слова, чтобы сохранялась свежесть этих негативных слов.
Нельзя изменить язык и думать, что все будет хорошо. Язык такой, потому что мы такие. Идея сначала изменить язык, а потом с его помощью менять реальность, все-таки не работает (по крайней мере, без постоянного давления): надо сначала менять жизнь, а язык изменится сам вслед за ней.
