С Викторией* мы встречаемся на скамейке безлюдного лесопарка на окраине Москвы. Для встречи выбираем время посреди дня, когда детей нет дома, и у женщины есть немного времени побыть наедине со своими мыслями и настроиться. Перед интервью она предупреждает, что разговор будет эмоционально тяжелым.
У Виктории самая обыкновенная семья: муж айтишник, сама она не работает и растит двоих детей — 14 и 17 лет. Мы будем говорить о старшем ребенке, который предпочел бы, чтобы о нем говорили в мужском роде — хотя родился он девочкой.
До того, как старший ребенок пошел в среднюю школу, Виктория не сталкивалась с темой трансгендерности: ни среди ее близких, ни даже в самом широком кругу знакомых она не встречала таких людей. «Видела только трансвеститов в Таиланде, но это же просто шоу. Для меня было странно, что человек добровольно может что-то сделать со своим телом», — вспоминает о своих впечатлениях Виктория.
Три года назад Виктории пришлось познакомиться с темой получше. «В 14 лет дочь пришла ко мне и сказала, что она чувствует, что родилась не в том теле, что она хочет поменять пол. Это был долгий, очень эмоциональный разговор. Я говорила: «Тебе сейчас 14, необязательно принимать окончательное решение сейчас. В любом случае, сейчас никто ничего не будет делать, это невозможно (речь о трансгендерном переходе — «Черта»)». Весной 2025 года ребенку Виктории исполнится 18 лет, но мать и сейчас относится к идее трансгендерного перехода отрицательно — опасается рисков для здоровья.
При этом женщина подчеркивает, что не против любых изменений внешности, которые не наносят вреда организму: «Если тебе комфортно в мужских трусах, я закажу тебе мужские трусы — вообще никакой проблемы. Пусть одевается как угодно, стрижется, бреется, прокалывает, что угодно. Но когда она заказала себе биндерКомпрессионное белье для верхней части тела. С помощью него транс-мужчины, небинарные и другие люди утягивают грудь., я ее убеждала: «Это вредно, это пережимает сосуды. Давай подберем тебе обычное спортивное белье, которое сглаживает грудь». На это она согласилась, и биндер сейчас носит редко». Муж Виктории придерживается похожих взглядов: спокойно относится к любым изменениям внешности и старается поддерживать ребенка во всем, что не касается гормональной терапии и операций.
То, что ее ребенок не похож на большинство других девочек, Виктория объясняет «стремлением плыть против течения»: «Все девочки должны быть красивыми, с длинными волосами, в одинаковых юбочках, а она так не хочет. Когда всем в классе уже надо было краситься, ей это было совершенно неинтересно». По словам матери, за эту непохожесть ребенка дразнили в школе, в старших классах это переросло в травлю. Заботясь об эмоциональном состоянии ребенка, Виктория перевела его на домашнее обучение.
После каминг-аута Виктория отвела ребенка к психологу и психиатру. Основная проблема, из-за которой подростку потребовалась помощь специалистов, — суицидальные мысли. Терапия длится уже три года, за это время Виктория перебрала нескольких разных врачей, но опасение за жизнь ребенка никуда не ушло. Женщина подчеркивает, что это — а вовсе не поиск гендерной идентичности — сейчас самая главная проблема. Хотя и признает, что суицидальные мысли ребенка напрямую связаны с несовпадением пола и гендерной идентичности.
Спустя три года Виктория не говорит о своем ребенке как о транс-подростке и продолжает обращаться к нему, используя женское имя и местоимение. Делать так советует психиатр, причем мнения врача и психолога расходятся: «Психолог советует пытаться хотя бы иногда дома называть ее мужским именем, а психиатр категорически против этого. Он считает, что ее надо возвращать в ту жизнь, где она была». С друзьями подросток уже много лет использует местоимение «он», а с восьмого класса мужским именем его стали называть и некоторые учителя в школе. С момента каминг-аута подросток ни разу не говорил, что его гендерная идентичность снова как-то поменялась.
При этом Виктория уверена, что ребенок еще «сам не определился — девочка он или мальчик». Она делает такой вывод из-за того, что ребенок встречается с парнями и иногда носит женскую одежду. Женщина до сих пор надеется, что «это пройдет». О возможности, что ребенок так и останется в мужском гендере, Виктория говорит: «Естественно, для меня это не окей. Прыгать от восторга не буду. Но и из дома никто ее не выгонит, никто не будет ругаться на эту тему».
На вопрос, почему такой вариант развития событий «не окей», женщина отвечает: «Изначально картинка в голове была другая. Когда ты рожаешь девочку, воспитываешь как девочку, а потом она решает, что она мальчик — это странно. Пока время не помогло мне это принять». Еще один важный аспект, о котором говорит Виктория — отношение к трансгендерности: «Мать всегда будет стараться, чтобы ребенку было максимально комфортно в обществе. Ни в России, ни в Европе, ни в Америке — нигде не будет стопроцентного принятия. К таким людям все равно все относятся с осторожностью».
«Мама прямо здесь и сейчас умрет от этой информации»
«Когда родитель узнает, что его ребенок — трансгендерный человек, он сам сталкивается с огромным стрессом и изоляцией», — рассказывает Егор Бурцев, клинический социальный психолог, который больше 10 лет работает с транслюдьми и их родителями.
По практике Бурцева, большинство родителей узнают о трансгендерности своего ребенка после каминг-аута: «Чаще всего ребенок уже некоторое время пытался родителю что-то донести, пытался привлечь внимание». При этом, не стоит делать вывод о трансгендерности человека из-за того, что он играет в игрушки противоположного пола или увлекается нехарактерными для его гендера спортивными играми, объясняет психолог: «Трансгендерность — это идентичность, когда человек сам о себе заявляет: «Я не девочка, а мальчик», или говорит о небинарности».
Алина Фогель*, сотрудница правозащитных организаций, помогающих трансперсонам, рассказывает, что в старшем школьном возрасте подростки часто стараются скрыть информацию о себе от родителей. В некоторых случаях родители узнают о трансгендерности своего ребенка из личных переписок или дневников.
«Если подросток готов рассказать о себе родителю — это значит, что есть близкие доверительные отношения и он хочет видеть взрослого в своей жизни», — говорит квир-психологикскрис использует местоимение «они» и специально просит писать имя и фамилию со строчных букв. Также они используют окончание «-икс». Такое окончание называют энбинативом — оно позволяет не заострять внимание на конкретной гендерной принадлежности человека. и небинарная персона крис покрытан. В некоторых случаях подростки так сильно переживают за эмоциональное состояние своих родителей после каминг-аута, что обращаются за поддержкой к психологам: «Иногда на консультации мне говорят: «А не могли бы вы с моей мамой поговорить?» Они думают, что мама прямо здесь и сейчас умрет от этой информации», — рассказывает Егор Бурцев.
Даже людям, далеким от трансфобии и готовым принять и поддержать своего ребенка, очень непросто осознать перемены. Многие родители воспринимают каминг-аут буквально как потерю ребенка — во всяком случае того, которого они знали, рассказывает Бурцев: «Иногда родственники так и говорят: у меня умерла дочка или умер сын. С этим работают психологи, говоря о том, что человек никуда не делся. Он точно такой же, как был — такой же добрый, такой же веселый, такой же взрывной. Просто изменился гендерный маркер, манера себя вести».
Одна из причин такой болезненной реакции — социальный контекст. «На постсоветском пространстве мало информации о трансгендерности, мало свободы самовыражения, и есть стереотипное представление о том, как растить ребенка в соответствии с гендерными ролями. [После каминг-аута ребенка у родителей] возникает разрыв с их собственными внутренними представлениями, ценностями и установками. Им приходится перестраиваться, поэтому они тоже проходят через кризис идентичности. Он всегда связан с какими-то потерями, эмоциями и трансформациями», — говорит Егор Бурцев.
Алина Фогель объясняет, что родители трансгендерных подростков проживают стандартные пять стадий горевания: отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие. Но из-за трансфобной политики, транслируемой российскими государственными СМИ, не все проходят этот путь целиком: многие родители так и остаются на стадии отрицания и рассматривают каминг-аут ребенка как акт протеста, подросткового бунта.
О роли пропаганды говорит и крис покрытан: «Мы видим, что за эмоциями стоит российская государственная политика, которая навязывает отвращение к квир-людям. И не все даже осознают, почему испытывают это отвращение. Но эти чувства уже глубоко укоренены».
Важную роль играет эмоция стыда. Несмотря на то, что гендерная идентичность человека формируется биологическими, психологическими, социальными и другими факторами, родители часто объясняют трансгендерность ребенка собственными ошибками в воспитании: ««Может быть, я что-то не так делала», «Я была одинокой матерью», «Наш папа очень слабый и плаксивый»», — перечисляет причины, которые приводят родительницы, психолог Егор Бурцев.
Еще один важный аспект — отношение к трансгендерности как к заболеванию. В 2019 году Всемирная организация здравоохранения приняла новую версию списка Международной классификации болезней (МКБ-11) и исключилаВ правозащитной организации Human Rights Watch призвали правительства стран отказаться от устаревшего диагноза. трансгендерность из списка психических расстройств, но Россия отказалась от новой классификации. «Пропаганда выносит на поверхность старые научные источники, которые патологизируют трансгендерность, — объясняет Бурцев. — И действительно, часть врачей считают, что это психиатрическое заболевание и назначают людям тяжелые препараты для лечения шизофрении».
Алина Фогель тоже сталкивалась в своей практике со случаем, когда трансгендерному человеку поставили серьезный психиатрический диагноз. Матери подростка пришлось долго бороться с медучреждениями и добиваться отмены этого решения.
С отношением к трансгендерности как к болезни сталкивался правозащитник и врач-психиатр Константин Бойков: «Родитель после каминг-аута переживает страшное горе — с его точки зрения, любимое чадо безнадежно больно страшной болезнью, которая может передаваться чуть ли не воздушно-капельным путем — ведь пропаганда говорит о том, что если ребенок общается с ЛГБТ-человеком, то он и сам может таким стать».
Подобные заблуждения иногда приводят к попыткам «вылечить человека от ЛГБТ» с помощью конверсионной терапииНепризнанные в научном сообществе методики, направленные на изменение сексуальной ориентации или гендерной идентичности человека. Эти методы могут варьироваться от психологических консультаций и «групп поддержки» до более радикальных подходов, таких как шоковая терапия, медикаментозное лечение и даже физическое и сексуализированное насилие.. Этот метод не только не работает — поскольку лечить человека не от чего — но и вредитЭксперт ООН по вопросам сексуальной ориентации и гендерной идентичности Виктор Мадригал-Борлос в 2020 году заявил, что эта практика «причиняет страдания и наносит долгосрочный психологический и физический вред представителям ЛГБТ», а также добавил, что в некоторых случаях конверсионную терапию можно даже приравнять к пыткам. ЛГБТ-людям. В российских медучреждениях конверсионная терапия широко не применяется, но существуют частные центры, где за деньги обещают «переделать» человека обратно в девочку или мальчика. Константин Бойков последовательно критикует конверсионную терапию и говорит об этой практике как о «позорном явлении, запрещенном во всех цивилизованных странах». В своей юридической практике Бойков защищал трансгендерных людей, которых насильно удерживали в реабилитационных центрах и подвергали конверсионной терапии.
Все опрошенные «Чертой» специалисты призывают родителей трансгендерных подростков ни в коем случае не прибегать к конверсионной терапии. «Это заканчивается либо суицидом, либо большими проблемами в будущем. Она очень сильно бьет по будущим отношениям, по сексуальности, по самореализации, по уверенности в себе. Не калечьте своего ребенка. Если вы не можете ничем помочь, просто оставьте его в покое», — предостерегает Егор Бурцев.
Пятнадцать лет растить сына, а потом внезапно узнать, что у тебя дочь
Елена жила в небольшом провинциальном городе в России, а после начала войны эмигрировала вместе с младшим ребенком в Европу. Разговор она начинает просто: «У меня Т-дочь, ей 22 года, она остается в России». Сейчас у Елены это не вызывает никаких отрицательных эмоций, но для того, чтобы научиться называть своего ребенка женским именем, ей пришлось проделать большой путь.
Женщина рассказывает, что у старшего ребенка были проблемы в подростковом возрасте — она объясняет это болезненным разводом с его отцом. «Мой на тот момент сын очень тяжело это переживал. И вот где-то лет в 13-14 я стала замечать, что что-то идет не так: в нашей жизни появились женские капроновые носки. Я тогда попыталась узнать, в чем дело, он сказал, что ему нравится носить женскую одежду. Я спросила: «Ты гей?» Он говорит: «Нет, я люблю девочек»».
Спустя два года подросток совершил каминг-аут — сказал матери, что чувствует себя женщиной. Елена вспоминает, что первой ее реакцией был нервный смех. По ее словам, она была готова услышать, что ее ребенок гомосексуален, и уже смогла подготовить себя к этой мысли. Но он ее огорошил: «Согласитесь, никто к такому не готов. Пятнадцать лет растить сына, а потом внезапно узнать, что у тебя дочь, — неожиданно».
Елена, как и многие родители, в первое время считала, что это «подростковое» — поэтому она договорилась с ребенком, что до совершеннолетия он не будет ничего предпринимать. Но он не послушался и стал самостоятельно принимать женские гормоны: «Тогда меня это очень сильно напугало, потому что в понимании человека, который вырос в Советском Союзе, гормоны — это что-то страшное. Начал их принимать — весь организм на свалку».
Информация в интернете тоже поначалу не сильно помогала: страшилки о трансгендерности заставляли еще больше переживать за здоровье своего ребенка. Но однажды Елена нашла интервью с трансгендерными женщинами, одна из которых оказалась ее ровесницей — на Елену это произвело особенное впечатление. История жизни украинской блогерки Ланы Даневич успокоила Елену, позже она стала находить информацию и о других трансгендерных людях.
«Не могу сказать, что я приняла [трансгендерность своего ребенка] с распростертыми объятиями, но мы договорились держать нейтралитет. Единственное, о чем я попросила — особо это не афишировать, потому что папа не вполне адекватный. Когда в 14 лет ребенок покрасил волосы, он выгнал его из дома в десять вечера». Кроме бывшего мужа, Елена опасалась реакции пожилой бабушки и учителей в школе.
Но и эта договоренность соблюдалась не всегда — например, иногда ребенок Елены приходил в школу с мейкапом. Это приводило к конфликтам в семье. Женщина рассказывает, что пыталась поставить себя на место трансгендерного человека, но все равно не могла понять, зачем демонстрировать окружающим свою гендерную принадлежность. Только когда Елена начала общаться с «Центром Т», — проектом, помогающим трансгендерным людям в России — она смогла понять, насколько дискомфортно для человека находиться в чужом теле.
«Себе я это смогла объяснить это так. Я всю жизнь худая, у меня максимальный вес 56 килограмм при росте 176 сантиметров. Я представила, что было бы, если бы я вдруг проснулась с весом 120 кг. Эта мысль меня пугает гораздо больше, чем мысль проснуться мужчиной. И вот здесь я понимаю, что я сделала бы все, чтобы стать назад стройной. А если бы у меня не получилось, может быть, я вышла бы в окно», — говорит Елена.
Перемены в ее отношении происходили постепенно — сначала она начала называть дочь женским именем, когда они оставались одни. «Я обнаружила, что когда я разговариваю с сыном — это такая жесткая, колючая, депрессивная личность, постоянно нервные срывы, постоянно все плохо, «я самый несчастный человек в мире», на любую мою фразу мог вылиться какой-то негатив, — вспоминает Елена,
— А когда мы разговариваем как девочка с девочкой, мы очень легко находим общий язык. И я говорю с абсолютно счастливым, свободным, веселым, остроумным человеком. Этот контраст меня очень сильно поразил. И в конце концов я подумала: мне какой ребенок нужен? Счастливый или стандартный?»
Младшего сына, которому на тот момент было 10 лет, Елена сначала решила не посвящать в эти изменения. Когда дочери нужно было куда-то выйти в женской одежде, она просила брата какое-то время не выходить из комнаты, чтобы они не столкнулись в коридоре. Но перед отъездом из России в 2022 году Елена решила все-таки рассказать сыну о старшем ребенке: «Я сказала, что этот человек — это не брат, а сестра. У сына тоже начался нервный смех, и он начал петь песенку: «Сестра-брат, сестра-брат, славный, веселый, малыш сестра-брат» на мотив песенки из мультика «Котопес». Он принял это гораздо проще, чем я ожидала».
«Интересна была реакция дочки, потому что мелкий вернулся домой, и сразу написал: «Ну привет, сестричка». А дочь ему не отвечает. Я ее спросила, почему она молчит, и она ответила: «Когда он мне написал, мне почему-то стало стыдно». И тут уже я удивилась: «За что тебе стало стыдно? Это же не твоя вина, не твой выбор. Ты просто такая». Сейчас они нормально общаются», — вспоминает Елена.
После совершеннолетия дочь Елены съездила в Москву, чтобы пройти комиссиюСпециальная комиссия, которая состоит из психиатра, психолога и сексолога. Когда транс-переход был возможен в России, эти специалисты проверяли пациента на предмет хронических психических расстройств и выносили решение о том, действительно ли человек нуждается в транс-переходе. Положительное заключение от этой комиссии открывало возможности для корректирующих пол операций и смены документов.. Долгое время поездку в Москву откладывали в долгий ящик, но после того, как началась мобилизация, Елена и ее дочь решили поторопиться. Дочь была ограниченно годной к военной службе, потому что имела диагноз, с которым не берут в армию. Но Елена понимала: в нынешней ситуации даже это не может застраховать ее ребенка от отправки на войну.
В тот момент Елена думала: «Если на комиссии скажут, что она не транс — я расстроюсь или обрадуюсь? Потому что если они скажут, что у меня обычный ребенок, то его могут забрать в армию и убить. Представляете, до чего довело людей наше ненормальное государство?». СправкуСправка, подтверждающая факт несовпадения гендерной идентичности человека с его зарегистрированным полом. Такая справка требовалась для получения гормональной терапии, психологической помощи или хирургического вмешательства. Выдавалась в России до 1 января 2022 года. дочь Елены получила «без сучка и задоринки», но документы менять не спешила — опасалась бумажной волокиты. Решиться на этот шаг снова подтолкнули политические события в России — 24 июля 2023 года президент РФ подписал закон о запретеДо этого момента трансгендерные люди в России могли официально сменить гендерный маркер в документах, а также проводить медицинские операции или получать гормональную терапию. трансгендерного перехода. Дочь Елены успела сходить в ЗАГС в последний день перед вступлением закона в силу.
Сейчас она остается в России и живет вместе со своей девушкой. Несмотря на риски, уезжать из страны пара пока не планирует. Недавно девушка вышла на новую высокооплачиваемую работу в сфере айти, рассказывает Елена: «Служба безопасности затребовала данные о ней и ее родителях. Мы напряглись: у дочки смена документов из-за гендерного перехода, и мама, которая живет на ПМЖ в Европе. Но на следующий день ей пришел офферПредложение работодателя о трудоустройстве работнику.».
Елена и сейчас, спустя шесть лет после каминг-аута, иногда путается и называет ребенка прежним именем, или говорит в мужском роде о событиях в прошлом. По словам женщины, дочь относится к этому с юмором.
«Может, это само пройдет?»
Родители трансгендерных людей, не достигших совершеннолетия, часто сталкиваются с сомнениями: а что, если это «подростковое» и «само пройдет»? По словам психолога Егора Бурцева, очень часто трансгендерные подростки сохраняют свой гендерный статус после каминг-аута на всю жизнь, но точной статистики по этому вопросу нет.
В большинстве стран трансгендерный переход разрешен только с 18 лет, а в России с прошлого года он запрещен вовсе. Поэтому родителям остается только наблюдать за ребенком и по возможности поддерживать его: разрешать одеваться таким образом, как он хочет, или, если это небезопасно, позволять носить любимую одежду дома. «Что касается совсем маленьких детей, то случаи, когда человек стойко с детства выбирает какую-то одну гендерную идентичность, редки. Для ребенка нормально экспериментировать, пробовать разные гендерные роли», — добавляет Бурцев.
Покрытан также сталкивается с родителями, которые сомневаются в трансгендерности своих детей, и указывает на противоречивость такого мнения: «Родительницы часто первым делом заявляют, что у подростков это все временно, это мода, тренд или нежелание соответствовать гендерным стереотипам. При этом близкие взрослых людей точно так же реагируют на каминг-аут: «Столько лет жила как женщина, ну куда ты в сорок лет-то? Зачем? Ну ладно бы ты в пятнадцать себя осознала, тогда бы я еще подумала серьезно про это, но в тридцать семь?» Это защитный механизм, который помогает родителям пережить первый шок.
«К сожалению, часто родители остаются непримиримы до такой степени, что детям приходится покидать дом, — описывает случаи из своей практики Алина Фогель, — Иногда это происходит по инициативе ребенка, но чаще родители ставят условие: или ты становишься «нормальным», или мы не хотим тебя больше видеть». Бывает, что конфликт в семье переходит в юридическую плоскость, рассказывает правозащитник Константин Бойков. Например, угрожают лишить наследства, если человек не откажется от своей идентичности.
В практике Бойкова бывали случаи, когда трансфобно настроенные родители пытались «переделать» детей с помощью заявлений на них в полицию или доносов на помогающие организации. «У нас был и подросток, которому отец дважды ломал руки за то, что он начинал о чем-то таком заговаривать, — добавляет Егор Бурцев. — Попадались родители, кто приходил ко мне в поисках конверсионной терапии и требовал, чтобы их ребенка «исправили». Такие родители часто остаются при своем мнении. Это главная моя боль, потому что с этим практически ничего невозможно сделать».
Без поддержки близких трансгендерные люди остаются один на один с репрессивными законами и обществом, которое считает их «больными» или «неправильными». Некоторые не справляются с этим давлением, и это приводит к катастрофическим последствиям — существуют исследования, что трансгендерные люди значительно чаще предпринимают попытки суицида.
При этом, сами родители могут не меньше страдать от разрыва отношений с детьми. И если сам трансгендерный человек может найти себе принимающее сообщество, так называемую выбранную семью, то их семьи оказываются в изоляции: «Многие родители приходят ко мне уже после того, как отношения с детьми утрачены. Они испытывают чувство горя и говорят, что если вернуть все назад, то они бы приняли все, что угодно. Но иногда спустя много лет после каминг-аута уже не остается шансов вернуть эти отношения», — рассказывает покрытан.
Шанс на новые отношения
Иногда каминг-аут ребенка может, наоборот, укрепить связь между ребенком и родителем. Так произошло в истории Светланы*, жительницы крупного города в Сибири. У женщины трое детей, старшему сыну 34 года. Светлана рассказывает, что после рождения первенца она жила в «идиллической картине материнства» с первым ребенком, где была «беззаветная преданность, понимание и чувствование на расстоянии». Когда в 33 года у нее появился второй ребенок, она ожидала повторения этого опыта. Но вышло по-другому.
Светлана признается, что родившийся ребенок сразу «не оправдал ее надежд и ожиданий». «Это был очень странный опыт. Противостояние началось с самого рождения. Глядя на меня, малышка корчила рожи и кричала, а когда приходила моя мама, она ей улыбалась. Я думала, она мне это назло. Сейчас смешно вспоминать», — рассказывает Светлана. Женщина обращалась к психологам, которые советовали ей изменить свой родительский подход, но Светлана отказывалась — тогда ей казалось, что она все делает правильно, а поменяться должен сам ребенок. Оглядываясь назад Светлана считает, что дело было в ее собственной психологической незрелости.
Еще в садике у ребенка появлялись нестандартные для девочки запросы: конструктор вместо кукол, костюм робота вместо принцессы. С десяти лет ребенок стал просить покупать одежду только в мужских отделах магазина. Светлана не придавала этому особенного значения: «Я просто считала, что у меня очень творческая, одаренная девочка. Бабушка занималась эзотерикой, и все время приписывала внучке, что она что-то видит и чувствует, что она «ребенок-индиго»».
О том, что ее ребенок ощущает себя мальчиком, Светлана узнала случайно из разговора с мамой одноклассника: «Я встретила ее на улице. Она что-то рассказывала и говорит: «Вот Женя* у нас вчера был, они играли». Я говорю: «В смысле — был?» — «Ну он же себя Женьком называет». И тут у меня начинается истерика. Женщина технично отъехала, а я задумалась». Светлана вспоминает, что после этой встречи шла по улице и спрашивала у всех знакомых, которых встречала, что происходит с ее ребенком: «Мне не с кем было это обсудить, а я человек, не имеющий никакой осторожности. Конечно, на меня смотрели как на сумасшедшую, я и сама себя так ощущала».
В то время Светлана относилась к ЛГБТ-людям резко негативно. На ее позицию повлияла в том числе и история из ее собственной личной жизни — отец первого ребенка рассказал ей, что он гомосексуален. «Моя любовь была разрушена этой темой. К тому же, это были 90-е, все это было дико. Я говорила, что мне это неприятно, что они активно совращают людей. То есть я была такая конкретная гомофобка».
Светлана пыталась обсудить новость о ребенке со своей мамой, но в ответ слышала о «пропаганде», которой подвергается ребенок, и дурном влиянии интернета. К седьмому классу Женя стал называть себя мужским именем в школе и дружить в основном с мальчиками, но маме обо всем этом подросток не рассказывал: «Отношения у нас все еще были очень далекими, но я почувствовала, что на душе у ребенка плохо, и у меня появилось желание помочь».
Светлана постепенно начала восстанавливать доверие с ребенком, они стали чаще разговаривать и проводить время вместе. Он постепенно открывался, а после 9 класса стал просить помощи: «Он мне сказал: «Своди меня к психиатру. Но только я тебя не пущу в кабинет»». Светлана признается, что на тот момент ничего не понимала, но к психиатру ребенка отвела. Затем стала искать в интернете статьи о гендере и просить сына рассказать ей об этом больше. «Я говорила: «Женя, разъясни, пожалуйста, что это все значит», и он начинал мне про это подробно рассказывать. И преподносилось это так, что он в этой сфере компетентен». Скоро у Светланы не осталось никаких сомнений в том, что ее ребенок — трансгендерный человек.
Никакого протеста гендерная идентичность сына у матери не вызвала, даже наоборот: «Это позволило мне вернуться к ребенку. Мы стали наконец-то нормальными, близкими людьми. Именно благодаря этой ситуации мы начали общаться и стали друзьями».
Когда появилась информация, что в России готовятся запретить трансгендерный переход, Женя уже достиг совершеннолетия. В декабре 2022 года Светлана созвонилась с сыном и, обсуждая с ним новости, сказала: «Тебе уже есть 18 лет, чего ты думаешь? Чего сидишь?» Сын попросил у матери помощи, она оплатила поездку в Москву и поехала вместе с ним. В мае 2023 года Женя официально совершил переход: съездил на комиссию в Москву, а после сменил документы и начал проходить гормональную терапию.
«Вся семья смотрела на нас как на сумасшедших. Бабушка говорила: «Ты своими руками губишь своего ребенка»», — вспоминает Светлана. Она решила на время прекратить общение со своей матерью. Сейчас, спустя полтора года после перехода, отношения с бабушкой восстановились. Правда, полностью перестроиться она так и не смогла: «Бабушка предложила: «Давай я буду называть ее «детина», это слово ведь женского рода, и я буду говорить «она». Я говорю: «Мам, ну если бы тебя называли Порфирием Петровичем, тебе ведь было бы неприятно?», — пересказывает свои споры с матерью Светлана.
Отношения с другими родственниками до сих пор остаются натянутыми. Дедушка не смог принять изменения — он говорит, что «потерял любимую внучку». Невестка Светланы поначалу даже не разрешала своим детям общаться с Женей — говорила, что «дети не должны о таком знать». «Однажды была ужасная ситуация: они приехали в гости, и Женя приехал. И как только жена моего сына его увидела, они развернулись и уехали». Светлана встала на сторону сына и поставила родственникам ультиматум: либо они общаются все вместе, не выключая Женю, либо не общаются вовсе. Впоследствии невестка извинилась за этот эпизод, а отношения внутри семьи немного наладились, хотя некоторое напряжение, связанное с темой трансгендерности, все еще остается. Сейчас Женя хочет заработать на операциюХирургическая коррекция половых признаков с мужских на женские или с женских на мужские. В России такие операции запрещены., Светлана полностью поддерживает это решение.
Светлана состоит в чате поддержки для родителей трансгендерных людей «Центра Т» и сама поддерживает других участниц. Женщина повторяет, что ее сын «родился, чтобы заставить ее измениться»: «Я страшно благодарна своему ребенку, потому что он мог бы просто от меня отвернуться. Но он обернулся назад, протянул мне руку и внимательно наблюдал мою внутреннюю эволюцию. В этой ситуации я была маленькой, а он — большой. И для меня ценно, что я получила шанс на новые отношения».
* имена героев изменены из соображений их безопасности
