Как вам удалось убежать из России с электронными браслетом?
Я просто вышла из дома с ним на ноге и начала свой путь. Многие думают, что в этих браслетах установлен GPS-датчик, но это миф. На самом деле браслет вместе со всем аппаратом работает по принципу wi-fi, то есть как только ты отходишь от приемника на 200 метров, во ФСИН передается сигнал, что в его зоне видимости браслета нет. Но реагируют они на это обычно так себе. Поэтому мне удалось сбежать.
Можете рассказать, как переходили границу?
С паспортом, легально, в рамках действующего законодательства. Я вполне легально нахожусь в Литве. Было два тревожных момента: выход из самого дома, потому что была вероятность наружной слежки, и проход паспортного контроля. Но меня в то время еще не объявили в розыск, поэтому я верила, что, наверное, все будет хорошо. Когда я перешла границу, то чуть-чуть всплакнула от усталости и от того, что вроде бы все закончилось. Но окончательно поверить в это я не могла, потому что до этого [после возбуждения уголовных дел] я, понятное дело, пережила дикий стресс и за секунду от такого отпустить не может.
Как на ваш отъезд отреагировали силовики?
Они в своих пропагандистских группах пытаются что-то писать обо мне, думая что они — журналисты. И уголовный розыск вдруг начал активно работать у меня в области, разыскивать меня [в России], — уже после того, как стало ясно, что я нахожусь в Литве. Это так забавно и глупо. На днях, например, они приходили к бабушке моего мужа — спрашивали про меня, про политические взгляды мужа, про его позицию, во сколько он возвращается домой. Мне было на тот момент немного страшно. Но вроде бы все успокоилось.
А близкие поддержали ваше решение?
Уже постфактум — конечно. Когда я уезжала, никто об этом не знал. Не знаю, догадались они или нет, когда не увидели меня дома. Но сейчас все за меня рады, даже папа, которой занимает абсолютно другую политическую позицию. Он обрадовался, что у меня все хорошо и что я не сяду в тюрьму. Мой папа очень далек от реальности, и он не верил, что можно вот так уехать за два поста в интернете. Но даже он меня поддержал.
Почему решили сбежать, если в течение последнего времени постоянно говорили, что никуда не собираетесь? Это было одномоментное решение?
Не сказала бы, что одномоментное. Но это произошло в короткий промежуток времени. У меня действительно сначала была позиция, которую я считала четкой и устойчивой, она состояла в том, что я не буду уезжать из своей страны. Потому что, во-первых, я не сделала ничего плохого, а во-вторых, если даже считать это преступлениями, можно обратиться к уголовному кодексу и убедиться, что в обоих эпизодах нет ни дискредитации российской армии, ни оправдания терроризма. То есть все обвинения были высосаны из пальца.
Но ФСБ решила сфальсифицировать доказательства ко второму суду. Они изобразили, будто я собираюсь уехать во Владикавказ — купили билеты на поезд на мое имя и придумали тайного свидетеля, засекреченного человека, которому я, якобы, рассказала о своих планах. Это все было выдумано для того, чтобы объявить меня в розыск (4 января состоялось судебное заседание, на котором Олесю обвинили в покупке билетов «в сторону границы России». ФСБ предоставила в суд информацию о покупке билетов на имя Олеси в нескольких направлениях: в Псков и Владикавказ. Следователь просил у суда отправить Олесю в СИЗО. — «Черта»).
Мы сначала думали, что билеты на мое имя были куплены на левую карту человека из какого-нибудь Владивостока, но нам пришел ответ из РЖД, в котором говорилось, что они были куплены за наличку в наших железнодорожных кассах, причем, с разницей в час. И потом один билет подороже был обменян на билет подешевле — такая вот смешная история.
Скорее всего, с точки зрения закона этого сделать нельзя, но там работала ФСБ и я думаю, что рычажки у них есть. Паспорт мой был при мне. Причем, при задержании они его у меня забрали, чтобы вклеить туда страницу. Дело в том, что у меня была оторвана страница в паспорте — я ее нечаянно отодрала, это была смешная история. И они ее приклеили назад, чтобы на суде я не могла сказать, что паспорт у меня недействительный и я не могу уехать. Он конечно после этого действительным не стал, но да, они его мне «починили».
Я начала писать на это жалобы в прокуратуру, в Следственный комитет, в МВД, чтобы они провели проверку, но мне в ответ приходили отписки. Я прикладывала доказательства того, что меры пресечения для меня выбраны незаконно, но меня никто не слушал. После этого я поняла, что российский суд будет не в состоянии меня услышать, и что такого будущего, когда я не могу ничего доказать, я не хочу.
Мы еще отправили запрос на то, чтобы получить записи с камер видеонаблюдения на вокзалах, но ответ так и не пришел. Если он придет, это будет что-то невероятное. Очень хочу, чтобы страна увидела своих героев в лицо. Хотя, скорее всего, этим занимался человек с тщательно скрытым лицом. Но тем не менее.
Каким вообще было отношение к вам со стороны силовиков?
Я сразу хочу разделить силовиков, которые работают в ИВС или в полиции, и силовиков из ФСБ, Центра «Э» и Следственного комитета. По моему опыту, это просто два разных мира. Когда я сидела в ИВС — и в первый, и во второй раз — там были просто какие-то прекрасные люди: они со мной шутили, приносили мне ночью чай, они принимали передачки от мамы в то время, в которое уже не принимают. В общем, ко мне было суперчеловеческое отношение. Может, потому, что у них там обычно другой контингент.
А силовики, которые проводят обыски, допрашивают свидетелей, угрожают — это другой мир. На обыске меня не было - меня сразу увезли и заперли в отделении полиции на шесть часов, чтобы я не могла видеться с мужем и подсказать ему, например, что лучше бы использовать 51-ю статью. То есть сломать наше моральное состояние отдельно друг от друга. А вообще, силовики давили только самое первое время, потому что когда я сидела под домашним арестом, никакого давления не было. Оно им было уже и не нужно, учитывая, что у меня скоро должен был быть суд по ужасным статьям. Помню, что со мной два эфесбешника пытались поговорить про «восемь лет», рассказывали про нацистов в Украине, про то, что русских там зарывают в землю. Но это был смешной разговор.
Силовики обратили на вас внимание еще в мае, когда вас задержали и оштрафовали за расклеивание антивоенных листовок. Почему вы этим занимались?
Потому что хотелось что-то сделать. Когда началась война, я, наверное, как и все, почувствовала страх, ужас, непонимание, что будет дальше. Почему-то у меня была точка зрения, что война скоро перейдет на территорию России, я сразу начала параноить. [Это было] очередное разочарование в Российской Федерации, и дальше по накатанной — я начала следить за новостями каждый день и надеяться, что все закончится. Но, как видите, закончится все не скоро.
Плюс к этому, в Украине живет очень хорошая мамина подруга. Она во время пика боевых действий уезжала в Польшу, потом в Германию, потом вернулась домой. Я с ней созванивалась, она рассказывала, что у нее постоянно нет электричества, даже по сей день.
9 мая происходили какие-то ужасы во всех российских городах: танки с буквами Z, люди с буквами Z. Этот праздник перешел в празднование войны в Украине, как я это видела. Это выглядело абсолютно милитаристски, и мне хотелось сделать перфоманс, показать людям, что, как они сами говорят, «не все так однозначно». В листовках говорилось, что на украинских ветеранов летят бомбочки от Российской Федерации. 9 мая я пошла клеить эти листовки, а 10-го утром меня уже вытаскивали «эшники» из квартиры.
Почему этот случай вас не остановил и вы продолжали писать антивоенные посты в соцестях?
Я безусловно знала, что за посты в соцсетях сажают, но почему-то сильно надеялась, что меня не загребут, потому что в первый раз меня поймали за активизм на улице. Какая-то была такая странная деформация небольшая.
Но дело в том, что это не антивоенные посты. Я потому и говорила, что обвинения высованы из пальца. Это был просто репост со страницы моего друга (архангельского активиста Ильи Лешукова — «Черта») о том, что студенты вышли на митинг в поддержку «референдума» на оккупированных территориях под флагами моего университета. Я репостнула его [Вконтакте] и написала «Кончелыги». Это слово было адресовано руководству университета и студентам. И это посчитали дискредитацией армии. Но я репостнула публикацию о студенческой жизни, а не что-то антивоенное.
С Крымским мостом были сторис в инстаграме. Это был авторский пост про то, почему украинцы имеют право радоваться взрывам на Крымском мосту, ведь это Россия начала войну, а Крым — это международно признанная территория Украины. И вообще, идет война, и таких бомбочек, как на Крымский мост, на Украину каждый день прилетает очень много, и по украинским мостам, в том числе. Вот это посчитали оправданием терроризма.
Но вы же понимали, что уже на карандаше, почему не сидели тихо?
Как и любому другому человеку, который не согласен с тем, что происходит вокруг, мне хотелось высказаться и верить, что меня услышат. И это произошло, но такой ужасной ценой.
Расскажите, что происходило 26 декабря, когда к вам пришли с обыском.
Мой муж утром ушел на работу, он работал в школе преподавателем истории у 5-6 классов. Потом его, к сожалению, попросили уволиться. На улице его схватили, бросили в машину и заставили говорить на камеру извинения. Илья (Илья Мельков — муж Олеси Кривцовой. — «Черта») когда-то читал стихотворение одного из моих доносчиков — Даниила Бугая, оно смешное, и я скрытно его снимала — так, чтобы Илья не видел. Я выложила это видео в инстаграм и мы вместе поржали над тем, как он выразительно читал стих. Вот за это его перед Бугаем заставили извиняться.
Параллельно с этим они [силовики] пошли ко мне. Они отобрали у Ильи ключи и открыли дверь именно так. Они так сделали специально, потому что если бы они, к примеру, выбивали ее, у меня было бы время, чтобы позвонить адвокату или удалить все с телефона. А я в это время разговаривала по телефону с мамой — стою в шоке и не понимаю, что происходит.
Они забрали у меня телефон, положили меня на пол и надо мной встал человек с кувалдой. Я сначала сильно испугалась, но потом до меня дошло, что все-таки не будут меня убивать при таком большом количестве человек. А привет от «Вагнера» мне передали, уже когда меня везли в отделение. Человек с кувалдой меня конвоировал в отделение и следил, чтобы я никуда не убежала.
Я на самом деле очень плохо помню тот день из-за того, что он был слишком стрессовый. Потом был Новый год — мы встречали его втроем — я, мой муж и мама. Настроение было ужасное, никакого чувства праздника не было, мы просто легли спать.
Вы говорили, что на вас донесли ваши однокурсники — студенты исторического факультета. Вы раньше с ними общались?
Да, хотя я не могу сказать, что у меня были с ними суперхорошие отношения, скорее обычными, как с любым человеком в университете, которого ты знаешь. С [Романом] Гусейном я нормально общалась, даже неожиданно это было от него увидеть такое. А Владислав Сергеев когда-то даже помог мне отнести тяжелую сумку было во время студенческого похода - просто подошел и взял ее, ни слова не говоря. Я не понимаю, почему они на меня донесли, не понимаю, что ими всеми двигало.
Как думаете, почему доносы в России так распространены?
Наверное, потому что донос — это в большинстве своем анонимная вещь. Сейчас же идет война, в том числе, за мнения, за то, что будет услышано [людьми]. И донос можно использовать как орудие против чужого мнения.
Мы кстати никогда не говорили, что они [студенты] сделали донос, написав заявление. Нет, это все было через звонки — они же все, грубо говоря, подментованные. Но скорее всего, они не думали, что для меня будут такие тяжкие последствия. Это люди абсолютно неграмотные с точки зрения российского законодательства, они не понимали, что за вторую дискредитацию меня ждет не просто второй штрафик, но побольше. Получились две ужасные уголовные статьи.
Они сделали донос на мой пост про Крымский мост, а то, что было по «дискредитации», скорее всего, уже начали копать спецслужбы, чтобы у них было [против меня] что-то еще.
А как ваши публикации попали в закрытый чат?
То, что произошло в закрытом чате — это грустная история. Скорее всего, моя одногруппница переслала скрины под гнетом ФСБ другому человеку. Я ни разу ее публично не называла и я написала ей сообщение с просьбой может объяснить ее мотивы, в благодарность за то, что я не разглашаю тот факт, что по факту она тоже доносчица, — я не хочу, чтобы ее травили. Но она мне ничего не ответила.
В своем паблике вы даже выступили «против травли, угроз, расправ и других противоправных действий по отношению к свидетелям», хотя эти люди сломали вам жизнь. Почему?
Потому что травили не только их, но и их родителей. И меня это немного задело, потому что родители не всегда виноваты в том, что у них такие дети. Да и в принципе я против травли и против насилия.
Вообще среди студенчества какие мнения превалируют относительно войны?
Среди студентов моего университета — никаких, люди, почему-то, в основном аполитичны. Я, безусловно, встречала в университете людей, у которых схожие взгляды с моими, и людей, которые тоже подверглись репрессиям. Но в основном все занимаются студенческими делами. В нашем университете очень много всяких мероприятий, причем, их число растет из-за войны. То есть [с точки зрения руководства нужно] «заглушить умы людей всем чем угодно, только не этой дрянью» — вот как это выглядит.
А у преподавателей какая позиция?
Они ее никогда не высказывали, вообще. Но это и не удивительно. Если у преподавателя есть студенты, которые могут пойти и написать донос — я бы тоже не высказывалась.
Я думаю, что в Архангельске в целом больше все-таки провоенно настроенных людей, к сожалению. У нас все автобусы с буквами Z, везде висят плакаты с изображениями «героев», в общем, пропаганда работает очень серьезно. Рядом еще Северодвинск — это вообще военный город, там [предприятия] ВПК. Там вообще, наверное, процентов 90 поддерживают войну и Путина. От этого грустно.
ФСБ пристально следит за студентами?
Именно за студентами в нашем городе — нет, потому что у нас всего два университета, и один из них — огромный, он, в принципе, и сам справляется с подавлением мнений. А вообще за молодежью — да, конечно.
У нас в Архангельске было очень большое протестное движение «Шиес», и после этого началось давление на многих людей. Потом дело ФБК было очень серьезное — как и по всей России. [После начала вторжения] Илья Лешуков извинялся на камеру, он проходил свидетелем по делу против ФБК. Многим активистам пришлось покинуть страну — Лешукову, Андрею Кичёву.
Вы сами до начала вторжения политикой интересовались?
Да, конечно. Но тоже в ключе написать постик в интернете, выйти на митинг.
“Мемориал” признал вас политзаключенной. Как вы ощущаете себя в этом статусе?
Я себя ощущала в таком статусе с самого начала моего преследования. Даже если у тебя подписка о невыезде и запрет определенных действий, ты заключена в своей будке, банке и не можешь никуда уехать. Да и преследовали меня по политическим мотивам. Но в любом случае, конечно безумно приятно, что признали. Я думаю, что люди делают очень правильную работу.
Ваше имя стоит в одном ряду с именами других женщин, которые пострадали из-за своей антивоенной позиции — Саши Скочиленко, Марии Пономаренко…
Да, к сожалению, все, кого вы перечислили, находятся в неволе. Я за них очень переживаю и мне очень жаль, что так получилось. Я им очень сочувствую и поддерживаю их. Безусловно, их пример меня вдохновляет, хотя не только их пример. Да у меня сейчас и нет другого выбора, кроме как идти вперед, потому что я нахожусь в очень уязвимом состоянии, даже находясь в такой свободной стране.
Есть понимание, чем вы будете заниматься?
Я хочу поступить в университет — в ЕГУ (Европейский гуманитарный университет. — «Черта») в Литве. Тут преподают на русском. Английский я знаю плохо, поэтому еще один план — пойти на языковые курсы по английскому и литовскому. И, наверное, буду развиваться либо в журналистской деятельности, либо в какой-то связанной с ней.
Антивоенной работой заниматься будете?
Это вопрос сложный, потому что одно дело — заниматься ей в России, а другое дело — из безопасного места. Не знаю, поймете вы меня правильно или нет, но я не вижу смысла в том, чтобы люди из России выходили к посольствам [в зарубежных странах] с митингами. Я ни в коем случае их не отговариваю — просто не вижу в этом смысла. Ну посмотрят на тебя из российского посольства, и что? Я уже уехала, я в безопасности, и то, что я против войны, знают все. Поэтому какой именно здесь полезной антивоенной деятельностью можно заниматься, я не знаю. Но если я что-то найду для себя по душе — конечно, буду.
