Бездомность в России будет увеличиваться из-за войны и кризиса?
Рост уже начался. За последние три месяца количество обращений выросло на 20-25%. В первую очередь растет бездомность среди граждан России — они оказались на улице из-за экономического кризиса, — нет работы, нет денег на съем жилья. В 2014-2015 годах тоже был экономический кризис, тогда у нас за год число обращений увеличилось на 30-35%. Сейчас почти тот же рост мы увидели всего за три месяца. К тому же, в прошлый раз экономический кризис быстро закончился, а сейчас только набирает обороты. В контексте бездомности именно экономические проблемы будут иметь максимальные последствия для граждан России. Сейчас к нам обращаются люди из разных городов, многие приезжают с юга страны.
Среди них есть беженцы из Украины? У многих, кто уезжает от войны, возникают проблемы в России: сложно устроиться на работу, получить документы, найти жилье.
Да, мы уже принимаем украинцев из зон боевых действий, но пока их не очень много, думаю, что это будет набирать обороты — у них, действительно, много проблем и с документами, и с работой. Мне очень отрадно видеть, какое большое количество людей, по крайней мере в крупных городах, готовы предоставить жилье, прописать у себя беженцев, — я вижу все эти многочисленные чатики. Это радует и идет вразрез с официальной цифрой 75% «поддерживающих войну». Всегда, абсолютно любой человек может обратиться в наши консультационные центры, и мы постараемся помочь.
Насчет солдат, которые возвращаются с войны, — у нас же нет в большом количестве эффективных программ психологической поддержки, может начаться «украинский синдром». Такие часто попадают на улицу?
Уверен, что у них будет «украинский синдром». Насколько я знаю, никто этими людьми особо не занимается, они предоставлены сами себе. И они довольно часто попадают на улицу: я видел многих бездомных, кто прошел Чеченскую войну. У нас даже был сотрудник из бывших бездомных, он служил в Чечне, оказался на улице, жил у нас в пункте обогрева, стал дежурным реабилитационного приюта. Сейчас уже работает сам на себя.
Почему они оказываются на улице?
Посттравматический синдром (ПТСР) — это не просто сложное слово из журналистской статьи, а психическое состояние, в котором пребывает очень много людей. У них возникают большие сложности с возвращением к обычной жизни. Кому-то это дается легко, другие же начинают сильно бухать, чтобы смириться с реальностью, кто-то же не в состоянии закрепиться на работе из-за постоянных конфликтов с коллегами. Причем это трудоспособные, физически более-менее здоровые молодые люди.
У бездомных часто бывает такой же ПТСР и психическое состояние как и у людей, вернувшихся с войны — ежедневный уровень стресса абсолютно сопоставим. Меня очень пугает и огорчает толерантность к насилию, которые люди привезут и уже привозят с войны, потом это скажется на насилии в мирной жизни.
Насилие над бездомными — совсем невидимая проблема, известная в основном тем, кто этой темой занимается профессионально. Откуда оно берется, почему?
У нас очень высокий уровень агрессии в обществе, и связано это, видимо, с толерантностью к насилию. Очень много насилия в тюрьмах, в армии, в семьях. Плюс мы не можем ни на что повлиять: давно не выбираем людей на руководящих позициях, мы заведомо в проигрышном положении в любом конфликте с полицией. С одной стороны мы бесправны, с другой — очень агрессивны, и единственный способ самоутвердиться и вернуть себе контроль — за счет унижения того, кто еще слабее и бесправнее. Бездомные точно самые слабые и бесправные: сдачи не дадут, влиятельных родственников у них нет. Поэтому каждый год их поджигают, убивают, а количество избиений просто не счесть. Все время на стоянки наших ночных автобусов приходят избитые люди, рассказывают, что агрессивные молодые люди решили покуражиться.
Причем, когда среднестатистический человек видит бездомных с разбитыми лицами, головами, часто думают, что сами перепились и подрались.
Да, есть расхожий стереотип, что бездомный — опасный человек, преступник. Как написала нам боровшаяся с московской «Ночлежкой» женщина — «бездомные съедят детей и изнасилуют собак». Или наоборот, не помню точно. Еще над ними происходит насилие со стороны полиции — по моему опыту, бездомных часто используют для повышения раскрываемости. Полицейские кидают нож в мусорный бак, ждут пока бездомный его найдет и принимают его уже с отпечатками за хранение холодного оружия — два года.
Еще одна история — рабочие дома, по сути, это трудовое рабство. Бывают более гуманные варианты, бывают совсем зверские, часто в таких домах людей, которые хотят уйти, просто избивают.
У нас и домашний человек толком никак не защищен. Полиция, как и прочие институты, работают довольно погано, а у бездомного уж точно нет защиты. Только по официальной статистике в Москве фиксируют ежегодно 3000 смертей бездомных, в Петербурге — 1000.
Вы говорили, что никогда не хотели уезжать из России, но пришлось после того, как узнали, что находитесь в списках силовиков и вас могут преследовать. Эта история как-то продолжилась?
Уже когда уехал, мне пришла какая-то повестка в суд, но я по ней не явился. Так и не знаю, что это было. Я действительно никогда не собирался уезжать, при этом всегда рефлексировал, что моя личная гражданская позиция может подставить «Ночлежку». Каждый раз, выходя на митинги, стоя в одиночных пикетах, боялся, что если возьмут меня, то проблемы будут и у организации, которой руковожу и за которую отвечаю — этого я не могу допустить.
Взрывала голову с одной стороны необходимость, с другой — невозможность молчать. После начала войны понял, что опасность для организации стала совсем реальной, выхода нет: если не хочу никого подставить и саморазрушиться как личность, надо уезжать. За сутки собрался, поговорил с родителями, коллегами и уехал.
Это многолетняя дилемма для многих руководителей НКО или благотворительных фондов в России. Можете что-то посоветовать коллегам, которые не смогли эмигрировать?
У меня нет морального права давать ценные советы из-за границы, пребывая в безопасности. Очень хочется поддержать коллег: в нынешней ситуации нет правильного ответа, никто кроме вас его не знает. Спокойно реагируйте как на обвинения в коллаборационизме, так и на обвинения в оппозиционности от людей, которые не стоят перед сложным моральным выбором.
Вы перестали быть директором «Ночлежки», но остались среди 25 человек в высшем органе управления. Сложно заниматься управлением из другой страны?
Довольно тяжело. У меня больше нет функций руководителя, но как могу помогаю коллегам. Руководящая должность завязана на общении с людьми, а это построено на нюансах. Общаться в зуме не так продуктивно, как когда можешь сходить с коллегами пообедать или выпить кофе, понять у кого какое настроение, встретиться с партнерами.
Сейчас благотворительные организации могут оставить в России, например, адресную помощь, а административных и технических сотрудников вывезти? Насколько значим отрыв от «земли»?
У нас две сотрудницы работают из-за границы — одна больше года, вторая полгода. Часть административной команды можно перевести, но с большим ущербом для эффективности. Всех — невозможно, это будет неизбежно порождать сложности во взаимодействии между административной командой и адресной, что и так по умолчанию слабое место любого НКО. Взять человека, который занимается пиаром, — журналистам нужны герои, значит надо пройти самому по приютам, найти героев, поговорить с ними, свести их с журналистами, организовать съемку. С работой «Ночлежки» это невозможно, нельзя перевести приюты, пункты раздачи еды, душевые и так далее.
Многие говорили про проблемы в благотворительности в России прямо сейчас, и что дальше будет хуже. А насколько хуже? «Беларусский сценарий» возможен? Когда там закрыли вообще все фонды и НКО, независимо от того, финансировались они государством или частным образом, помогали людям с инвалидностью или пострадавшим от насилия.
С 24 февраля мы живем в реальности, когда всего можно ожидать. Один из вероятных сценариев — государство решит полностью прикрыть благотворительность, просто потому что ему явно не нравятся любые формы самоорганизации и горизонтальных объединений. Совсем невероятным я этот сценарий не считаю, но не думаю, что он может произойти в течение ближайшего года.
Неизбежные последствия происходящего — закрытие части небольших нестоличных фондов, у которых немного источников финансирования. Им сейчас тяжелее всего. Также трудно тем, кто завязан на поставках зарубежных лекарств, например, для онкобольных.
Благотворительность в области системной высокотехнологичной помощи неизбежно откатится назад. Там, где над уровнем гуманитарной помощи успел нарасти еще один слой, произойдет откат к помощи «здесь и сейчас». Например, организация доросла до психологической поддержки бездомных или трудоустройства — это всегда сложные, дорогие программы, где количество благополучателей меньше. Этого больше не будет, все вернется к базовому уровню: раздать одежду, еду, медикаменты, обогреть. То же самое и в других сферах благотворительности.
Но многие небольшие нестоличные фонды живут за счет государственных грантов: президентских, региональных, почему им должно быть сложнее?
Кто-то да, кто-то за счет денег одного-двух меценатов, людей из бизнеса, а у бизнеса сейчас большие проблемы. Боюсь, что время выдачи государственных грантов сейчас заканчивается. Объемы грантов может и не будут снижаться — хотя я уверен, что будут, — но цены-то, вместе с инфляцией, растут.
Санкции как-то сказались на благотворительности, на помощи бездомным в частности?
Да, у всех фондов отвалились пожертвования с иностранных карточек. У «Ночлежки» это примерно восьмая часть всех пожертвований. Кто-то из них переподписался, но большая часть отвалилась. Это довольно много.
Зачем в такой ситуации дополнительно третировать третий сектор? Ведь он во многом замещает функции государства, которое не справляется с социальной поддержкой. В НКО или фондах сотрудники компетентнее и профессиональнее, у многих большая часть финансирования не от государства. Почему у властей так зудит от благотворительности?
Государство не очень интересует искренняя поддержка граждан, его все больше интересует безоговорочная лояльность. А особой лояльности государству у многих благотворительных фондов нет, потому что они видят косяки государства и говорят об этом. По крайней мере те, кто не боятся, а таких много, будь то в сфере ПНИ, бездомности, экологии и так далее. Все это государство воспринимает как нелояльность. Помню, как вице-губернатор Санкт-Петербурга по социальным вопросам позвала меня на встречу, час со мной беседовала, я не очень понимал, к чему это все. А в конце выяснилось — она даже не просила, а требовала, чтобы мы поменьше выступали про ситуацию с бездомными в Петербурге. Сказала: «Потише себя ведите, а то я вас на танке перееду». Это частый подход чиновников: мы не хотим решать проблемы, хотим, чтобы о них молчали, а НКО в силу своей работы говорят о проблемах вслух.
Чиновникам, которые сейчас принимают решения, не нравится любая форма неподконтрольной самоорганизации. Благотворительность — чуть ли не последняя область, независимая от государства. Там люди научились работать, искать деньги, они отчитываются перед жертвователями и госорганами, при этом неподкотрольны органам. Эта штука выросла из 90-х. Многих институтов, появившихся в 90-е — разделения властей, независимого суда, независимых СМИ — уже нет. А независимые НКО еще пока есть.
Давайте оторвемся от российского контекста и поговорим о мировых путях решения проблемы бездомности. В 2016 году в Денвере запустили эксперимент, в рамках которого бездомным строили дома, я так понимаю, что это достаточно успешный проект. А как вы считаете?
Этот подход появился в западных странах в последние лет 20, он называется «housing first» («сначала жилье»). Обычно схема ресоциализации бездомных такова: сначала гуманитарная помощь (еда, одежда, душ), потом приют, где ты живешь, тебе помогают с трудоустройством, и так далее. Потихоньку человек встает на ноги, перестает нуждаться в помощи, живет в социальном жилье, сам снимает квартиру или воссоединяется с родственниками.
Подход housing first предполагает, что сперва человеку дают жилье. Он даже может еще выпивать, не работать, но именно наличие жилья помогает ему вернуться в общество. Однозначно сказать, какой из этих подходов эффективнее, пока нельзя — еще не набралось достаточной статистики. Мы можем точно сказать, что они оба работают.
Но такую программу могут себе позволять страны, которые давно и серьезно занимаются проблемой бездомности, которые попробовали разные подходы, и у них наряду со стандартной схемой есть альтернативные. Такие проекты есть, например, в Финляндии, которая вообще чемпион мира по помощи бездомным. Там вообще нет уличной бездомности. Они всем построили крышу над головой, обучили соцработников, юристов, психологов, которые помогают людям вставать на ноги и не нуждаться дальше ни в чьей помощи.
Финляндия среди лидеров не только по помощи бездомным, но и по школьному образованию. Может быть здесь есть связь? Когда в школах не вдалбливают предметы через насилие, а учат социализации.
Думаю, это связано. В обществах куда более архаических, например, в Дагестане, почти нет бездомных. Там настолько сильная семейственность, что любого дальнего родственника не бросят на произвол судьбы, а людей без родственников в таких обществах почти нет. Финляндия казалось бы находится на другом полюсе, но другим способом создает более устойчивые социальные связи. В отличие от Дагестана он этим они не ограничиваются, есть еще приюты, соцработники и системы соцподдержки. И меньше насилия.
Можно ли такой housing first проект представить в России? Учитывая, какое было сопротивление в Москве даже при открытии приюта.
С одной стороны люди сопротивлялись, с другой — прошло буквально пара лет, и приют с «Ночлежкой» в Москве работают. Изменения в головах происходят довольно быстро. В ближайшем будущем в России бездомных будет только больше, денег не будет хватать даже на базовую гуманитарную помощь и людей, которые готовы этим заниматься, что уж говорить про такие прогрессивные проекты. Но рано или поздно дело дойдет и до них.
Что еще может решить проблему бездомности?
В России кардинально не хватает работы с причинами бездомности. Надо реформировать систему детских домов. Даже по официальной статистике около 80% выпускников не интегрируются в обычную жизнь — часть попадает в тюрьму, часть оказывается на улице, часть кончает с собой. Надо реформировать ФСИН — многие освободившиеся из мест лишения свободы оказываются на улице только потому, что им не восстановили документы, пока они сидели, хотя это положено по закону. Ко мне не раз, как к соцработнику, приходили люди со справкой об освобождении, которым говорили: «Выйдешь, иди в “Ночлежку”, там тебе все сделают».
Около 15-20% бездомных — жертвы мошенничества с недвижимостью. Это тоже сложно изменить, нужно сделать так, чтобы мошенникам было гораздо сложнее отнять недвижимость. Когда я тем же финским коллегам рассказывал про эту причину бездомности у нас, они не понимали, о чем речь. Спрашивали, как же так, а чем у вас занимается полиция?
С семьями сложнее. На них влияют условия жизни, быта. Чем выше уровень жизни, тем меньше семейных конфликтов, из-за которых люди теряют крышу над головой. Корреляция не совсем прямая, но она есть.
Наряду с этим есть еще много факторов: количество и степень социальных контактов и связей. Всегда в большей опасности люди, которые оказались в чужом городе, например, приехали на заработки. Все это учитывалось в разработанном нами индексе уязвимости. Можете прямо сейчас рассчитать свой — и понять, что и вам полная безопасность не гарантирована, риск оказаться бездомными может оказаться высок.
