«Муж приходил домой, надевал белоснежные носки. Ходил по комнатам, и, если на носках была пыль, он избивал за это свою жену».
Эту жуткую историю мне рассказала инициатор создания всероссийского социального проекта «Насилию.нет» Анна Ривина. Мы познакомились на семинаре Московской школы гражданского просвещения, который проходил в прибалтийской Юрмале.
Анна — девушка из благополучной семьи. Сама никогда не подвергалась домашнему насилию, но периодически, как все мы, натыкалась в прессе то на одну страшную историю в семье, то на другую. Лично я сразу вспомнила недавний случай в Благовещенске, когда бывший муж нанес смертельные ранения жене в стенах детского сада.
Одна из таких история настолько потрясла Анну, что она поняла – пришло время громко сказать об этой проблеме. Центр по работе с проблемой насилия «Насилию.нет» появился в 2015 году. За это время была создана карта помощи, где можно найти адреса и телефоны кризисных центров по всей стране, видеоинструкции для пострадавших от насилия. Но главное, за что борются активисты, – чтобы в России наконец-то признали, что такая проблема есть и начали ее решать.
– Анна, почему закон против домашнего насилия в нашей стране никак не могут принять?
– Четкого ответа на этот вопрос нет. Самое очевидное, что приходит в голову, что те люди, которые имеют возможность принимать такие решения, толерантны к насилию или сами его применяют. Они не видят в этой проблеме ничего такого, что нужно запрещать.
– Почему этот закон так важен?
– Во-первых, начнем с того, что Россия осталась последней страной в постсоветском пространстве и в Совете Европы без этого закона. Вообще, разговор о защите женщин, стариков и детей от домашнего насилия современный для всех. Остальные прогрессивные страны признали эту проблему, она международная, и начали двигаться в направлении ее решения. Мы же вместо того, чтобы принять закон, создали ситуацию еще хуже, взяв и декриминализировав побои. Поэтому получается так, что этот закон нужен, чтобы защищать основополагающие права человека – право на жизнь, право на здоровье, право не подвергаться пыткам. Этот закон нужен для того, чтобы государство дало правоприменителям эффективные механизмы защиты жертв насилия. Например, сегодня абсолютное большинство заявлений, которые женщины пишут на своих мужей, они забирают. И не потому что насилие перестало существовать, а потому, что либо на них оказывают давление родственники, либо сами полицейские, либо ей стыдно, страшно, все что угодно.
Поэтому во всем прогрессивном правовом поле о насилии в семье может заявить и посторонний человек, например, сосед. И государство все равно будет разбираться. Потому что у государства есть обязанность защищать жизнь и здоровье граждан. И не тогда, когда уже будет труп, как это сейчас происходит. У нас все пытаются работать с причинами. Маргарите Грачевой руки отрубили, тогда все начинают ахать-охать.
– Вот сейчас, к примеру, подает женщина заявление и говорит, что ее преследует бывший муж. Что делают правоохранительные органы?
– А ничего не делают. И самое главное, что у нас нет статьи за преследование. У нас действительно большинство женщин умирает от рук своих бывших партнеров именно тогда, когда принимают решение от них уйти: потому что нужно не только набраться смелости это сделать, но еще и подумать, как от него прятаться. Сколько мы посмотрели за это лето чудовищных историй, когда развод был недавно – месяц, два, три назад. И все это подается под соусом «он ревновал».
– А как полиция объясняет, что не предпринимает никаких действий?
– Они говорят, что ничего в этом случае не могут сделать. Мои коллеги и я делаем для сотрудников УВД в рамках курсов повышения квалификации семинары про домашнее насилие. Кто-то приходит и смеется: «Подумаешь, бабу об батарею ударили». Кто-то, прослушав этот курс, осознает всю серьезность проблемы. А кто-то говорит: «Да мы хотели бы помочь, но у нас нет полномочий, нет механизма». За то, как сейчас ведет себя полиция, отвечать должно государство. Взять те же страны, где признали необходимость решать проблему домашнего насилия – там есть специальные отделы полиции, где работают преимущественно женщины, которые понимают специфику работы с жертвами насилия.
Когда мы говорим о законопроекте о домашнем насилии, нам не надо, чтобы его приняли для галочки. Там должно быть понятие домашнего насилия, виды домашнего насилия, тот самый охранный ордер, который запрещает агрессору приближаться. Он не говорит, что агрессор сразу виноват. Он просто запрещает приближаться и тем самым дает возможность женщине в безопасном режиме подумать, как выходить из этих отношений.
– Мне кажется в такой ситуации, когда есть реальная угроза, что человек может нанести вред, его надо изолировать от общества. Потому что запретами проблему можно и не решить. Ему запрещают, а он все равно делает. Ведь психические состояния разными бывают.
– Система такова, что, если человек приближается в нарушение охранного ордера, он уже совершает преступление, и там идет совсем другая ответственность. Но если мы посмотрим на опыт других стран, конечно же, есть те, кто нарушает это предписание. Что тогда происходит? А то, что у этих агрессоров есть браслет с датчиком, пострадавшие знают, что он приближается, и у них есть шанс принять меры. Есть и случаи, когда изолируют.
Например, у нас в Уголовном кодексе есть статья «Угроза убийством или причинения тяжкого вреда здоровью». Но она не работает, это мертвая статья. Ее используют крайне редко. Грубо говоря, у полицейских есть пусть и кривые-косые, но все-таки способы, как можно помочь этим женщинам. Но они ими не пользуются, потому что не видят в этом проблемы. Они считают, что либо сама виновата, либо все равно придет забирать заявление, либо чего он полезет в эти семейные дела.
– Вот сегодня открываю наши амурские новости «Муж признался в убийстве собственной жены». Есть какая-то статистика о подобных преступлениях?
– В том то и дело, что официальной статистики нет! Есть цифры, которые подсчитали активистки, эта информация взята из открытых источников – в реальном масштабе цифра больше. Только за август этого года в стране насчитывается 89 убитых женщин. То есть получается, несколько человек в день. А когда я была в Париже на семинарах по насилию, нам сказали, что у них есть официальная статистика – 136 женщин за весь прошлый год. У нас же цифры чудовищные.
Еще мне сказали недавно страшную цифру, о которой я боюсь думать. Про то, что у нас за прошлый год числится 36 тысяч пропавших человек. Мы даже не представляем, сколько там может быть женщин, которые подверглись насилию.
– Что нужно сделать, чтобы закон наконец-то приняли? Какие есть рычаги воздействия у общественности?
– Без сомнения, общественность должна об этом говорить. Каждый гражданин может написать своему депутату в Госдуме письмо с просьбой и требованием принять этот закон. Без сомнения, это могут делать и журналисты, и общественные деятели. Мы ходим в Государственную думу, доказываем необходимость принятия этого закона. Пару месяцев назад я получила письмо от Совета Федерации с просьбой высказать свое мнение по поводу статистики этого закона. Еще недавно такого внимания не было. Валентина Матвиенко сказала, что это приоритетная тема в этом году. В любом случае я могу сказать, что разговоров на эту тему стало больше. Но ослаблять напор нельзя. Нужно всячески говорить, что государство должно защищать жизнь и здоровье граждан.
– Закон о домашнем насилии касается ведь не только насилия над женщинами, но и над детьми и стариками тоже. Женщина может прийти, снять побои, написать заявление. Дети, особенно маленькие, совершено беспомощны. Должен работать совершенно другой механизм реагирования.
– Абсолютно. Это очень правильное замечание, потому что когда была декриминализация побоев, которую затеяла депутат Мизулина, она говорила, что это «закон о шлепках» и за шлепок по попе у всех отберут детей. На самом деле речь шла вообще не про это, а речь шла о совершеннолетних, которые находятся в чудовищном положении. Что же касается детей, там действуют другие механизмы.
– В этих ситуациях работают органы опеки.
– У органов опеки тоже недостаточно полномочий для решения вопроса о насилии. У нас есть 77 статья Семейного кодекса, где говорится о том, что опека может немедленно забрать ребенка. Но проблема в том, что классификация, по которой они могут это делать, привязана к жилищно-бытовым условиям. То есть их намного больше волнует качество молока в холодильнике. Но у них нет даже документа, где объясняется, что такое насилие. И вообще, грубо говоря, ребенка можно годами бить, и они ничего не будут делать. У органов опеки нет обязательного механизма превенции этого насилия и реагирования на это насилие. Это все пробелы. На сегодняшний день порядка 50 стран мира запретили какое-либо физическое насилие в отношении детей в целях воспитания. Россия, конечно же, тоже не входит в этот список. У нас по-прежнему любят говорить о том, что это все во благо детей, и это нормально.
Недавно в «Новой газете» было опубликовано хорошее исследование, что 80 % нанесения побоев и вреда здоровью ребенка происходит именно в семье. И на самом деле, оказывается, что там абсолютно незначительные причины выступали поводом, чтобы ребенка чудовищно избивать. Поэтому что мы должны делать? Мы должны все вместе просто орать, что это ненормально! Хорошо, ребята, вы так жили 100 лет, вы так жили 1 000 лет, но больше мы так жить не должны.
– Пока законодатели раскачиваются, ты действуешь, ты создаешь центры по работе с проблемой насилия. Расскажи о них подробнее.
– Мне как юристу по информационному праву очень важна информационная составляющая. Потому что я понимаю, что конкретная помощь никогда не придет, если люди не знают, где о ней попросить. Две недели назад в Москве мы наконец-то открыли наше собственное пространство, где можно получить помощь.
Но адресная помощь для меня – все равно вопрос второстепенный. Для меня важно, чтобы общество понимало, что это ненормально. И каждая женщина, ребенок, пожилой человек знали, куда обращаться. Мы будем максимум своих усилий тратить на изменения общественного сознания.
– Планируешь ли ты открывать подобные центры в регионах?
– У меня здесь два важных момента. Первый – я убеждена, что то, что делаю я, должно делать государство. Я это делаю потому, что они не выполняют свою работу. Второе – когда я начинала это делать, думала, вот сейчас начну с Москвы, а потом организуем что-то в масштабах страны.
Но сейчас я поняла, что этот подход мне не нравится. Мне надоело, что многие думают, что в Москве все хорошо, а везде все плохо. Дело в том, что в Москве проблема насилия стоит так же остро, как и в другой части страны. И еще мне надоело, что все думают, что мы из Москвы придем и всех научим жить. Мне не нравится эта централизация. Поэтому я выступаю за то, чтобы регионы делали все сами. Помощь в экспертизах, в обучении – это пожалуйста. Но делать за других – нет. Должна быть инициатива на местах.
– Есть в стране регионы, где власть как-то решает проблему домашнего насилия?
– Да. Лучше всех в этом плане выглядят Санкт-Петербург и Краснодар. Делают все региональные власти. Именно региональные власти оказались прогрессивными, современными. У них в каждом районе есть государственные центры помощи жертвам насилия. А в Москве, для сравнения, всего один.
– То есть много что зависит от местных властей?
– У региональных властей очень много возможностей делать это самостоятельно, и здесь они не зависят от федералов.
– А могут местные власти на своем, региональном уровне принять закон против домашнего насилия, что позволило бы той же полиции действовать более эффективно, защищая жертв?
– Конечно, могут. Дело в том, что закон против насилия ни в коем случае не противоречит ни Семейному кодексу, ни Уголовному кодексу РФ. Он наоборот соответствует защите прав человека. И у региональных властей есть возможность сделать это на уровне государства. Вспомним один из самых одиозных законов – Закон о гей-пропаганде. Его сначала протестили в Санкт-Петербурге, а потом пустили на федеральный уровень.
– Иными словами, не надо ждать, пока что-то решится на федеральном уровне, надо решать проблему на местах.
– Конечно! Смысл в том, чтобы каждый на своем маленьком кусочке начал что-то делать. Мы все должны понять, что проблема домашнего насилия не касается каких-то абстрактных людей. Почему? Потому что мы никогда не знаем, в какую ситуацию попадем и в кого влюбятся наши дети. И если наши дети влюбятся не в тех людей, то они придут в полицию, а им скажут: «Сама виновата».
– Возвращаясь к женщинам, подвергшимся избиениям дома. Зачастую они не обращаются в органы, потому что бесполезно и потому что боятся мести агрессора. И вот что им делать?
– Я могу сказать из своей практики, что в большинстве случаев мужчины, которые проявляют агрессию дома, они редчайшие трусы. Поэтому часто мы поддерживаем женщин не только профессиональной помощью, но и тем, что пишем у себя их истории, публикуем их данные и публично защищаем. В итоге огласка – это та самая зашита, которая дает возможность ему испугаться, не приближаться. В общем, это порой работает.
– Ты много говоришь о мировоззрении. О том, что общество зачастую винит женщину в том, что она подвергается насилию. Почему в России бытует такое мнение? Все идет еще от патриархального строя – бьет, значит любит?
– Да, мы так жили всегда. Дело в том, что только в XX веке женщины получили свои основные права. Это было не так давно. А домашнее насилие существовало все время. Женщина была собственностью, прилагательным. И мы еще этого не изжили – «за мужем». До сих пор считается, что женщина второстепенна, что она должна принимать, подстраиваться, и если с ней что-то случилось, то она сама виновата. То, о чем говорит современное общество, – женщина не должна быть послушной, не должна быть удобной, она не должна терпеть отвратительное отношение.
– Команда проекта «Насилию.нет» – это кто?
– В нашу деятельность вовлечены десятки людей. Это активисты со всей страны.
– На какие деньги вы существуете?
– Первые три года я это делала исключительно за свой счет, тратя зарплату с другой работы. Потом год назад мы открыли возможность пожертвовать нам деньги по подписке. Это были совсем смешные суммы. А в этом году мы впервые получили грант, в течение полугода он будет действовать. И за это время мы должны научиться жить самостоятельно. Не научимся, значит, закроемся. Значит, наша работа никому не нужна. Значит, российское общество к этому еще не готово.
Оксана Руденко, Amur.Life
