Продолжение одной истории о домашнем насилии
Пять месяцев назад вышла моя статья «Твое истинное лицо», в которой я рассказала, как накануне Нового года меня избил бывший бойфренд, показала восхитительные снимки разбитой физиономии и пообещала читателям обратиться в суд, чтобы попытаться добиться справедливости.
Процесс по моему делу завершился 4 августа. Обвиняемый признал вину, а суд постановил амнистировать его в честь 70-летия Великой Победы и частично удовлетворил гражданский иск, обязав подсудимого выплатить мне 32 000 руб. из заявленных 300 000. Я и мой адвокат Мари Давтян считаем этот результат удовлетворительным, так как амнистия — не реабилитирующее основание, она не отменяет выводы суда о виновности подсудимого. К тому же суд рассмотрел иск о компенсации морального вреда.
В уже традиционной дневниковой части я опишу путь, пройденный до суда, процессуальные моменты и методику действий. Затем отвечу на те вопросы, которые постоянно слышала на протяжении этих месяцев. Но начну, пожалуй, все же с самого главного вопроса. Итак.
Почему другие не доходят до суда?
Первая и главная: страх осуждения.
Потерпевшая, как правило, уверена (не без оснований), что суд и общественность будут выносить приговор ей: плохая жена, сама нарвалась, шлюха, нечего провоцировать. Воспитание «девочка должна, девочка обязана» внушило женщинам, что у них не может быть недостатков и пятен на репутации, а если они есть, то наказание и расплата за них обоснованны.
Помните, это не Страшный суд, а процесс по делу частного обвинения в мировом суде. Его задача — установить факт избиения одного человека другим и выбрать меру наказания и компенсировать вред, а не оценивать ваш моральный облик и подводить баланс всей вашей грешной жизни.
Вторая: неспособность выдержать общение
с государственной машиной.
Часто, если в женщине уже развился так называемый синдром жертвы домашнего насилия, парализующий волю, то она не готова к суду и нуждается в психологической реабилитации. Либо потрясение может быть настолько велико, что влечет нервное расстройство, и потерпевшая будет просто не в состоянии дать показания, не грохнувшись в обморок.
Третья: женщины уверены, что суд ничего не даст, потому что российская судебная система — это беспредел с соблюдением формальностей.
«Суд купят, и скорее тебя саму закроют за заведомо ложный донос» — здесь, к сожалению, срабатывает многовековая традиция отношений русского человека с властью.
Четвертая: при существующем порядке если у тебя нет социального капитала, знакомых юристов, денег на адвоката (услуги могут стоить и 200 000, и 700 000 руб.) и возможности освещения дела в СМИ, то пройти все досудебные процедуры, собрать доказательства и не облажаться в составлении документов невозможно.
Чтобы добиться суда, обвинителю предстоит на полгода бросить все дела, превратиться в частного детектива и адвоката для самого себя и собрать доказательства случившегося. Государство не будет это делать за обвинителя. Пока что фрики вроде Елены Мизулиной считают действующее законодательство эффективным и не поддерживают принятие закона о домашнем насилии, а скоро 115-я и 116-я статьи («Побои» и «Легкий вред здоровью») будут выведены из Уголовного кодекса. Понятно почему: в стране много зеков, которых нужно кормить. Тогда не останется вообще никаких рычагов контроля семейного насилия. Повторю: никаких. Потенциальных насильников не будет останавливать возможность какого-либо наказания.
Адвокат Мари Давтян о юридической помощи:
Женщины должны знать, что можно, например, искать бесплатного юриста в своем регионе среди некоммерческих организаций. Человек без юридического образовании сам это просто не потянет: там столько подводных камней, что по ним можно написать диссертацию. Заявление надо писать по правилам уголовно-процессуального кодекса. Если напишешь неправильно, проблема будет не в том, что его не примут, а в том, что потом из-за этого можно получить оправдательный приговор. Необходимо знать правила квалификации преступлений и юридические возможности их переквалификации в процессе. Доказательства (включая свидетелей) надо собирать тоже по этим очень непростым правилам. Экспертизу недостаточно заявить, нужно знать, какие вопросы задать эксперту, нужно знать, как правильно заявить гражданский иск в уголовном процессе. Неправильно — это значит собирать доказательства не по процедуре или сразу неправильно писать заявления. Я не раз видела, как женщины, пытаясь решить это все самостоятельно, не только ничего не добивались, потому что эта система сломает мозг любому психически здоровому человеку, но и получали в ответ оправдательные приговоры. И компенсировали расходы насильников на суд (оплата адвоката насильника в основном).
Процесс
06.04
Статья вышла четыре дня назад, а я уже порядком утомилась от бесконечной публичной оценки моих личных качеств. Люди предпочитают, чтобы ты не была занозой в заднице. Им удобно, чтобы ты была стыдливой, покорной и ничем не смущала сложившуюся картину мира. А она все еще глубоко патриархальна, и, если ты открываешь рот, вместо того чтобы кивать и улыбаться, значит, ты себя позоришь и становишься фигурой сомнительной и даже опасной.
Еле справляюсь с потоком писем от разных знакомых и незнакомых женщин и составляю расписание встреч. Мне предстоит найти адвоката, чтобы подать иск.
07.04
Потребовалась неделя, чтобы материал, опубликованный в интернете, доехал до редакторов центральных телеканалов. Теперь они принялись доставать меня с помощью всех средств связи. Продюсеры телешоу начинают беседу со слов: «Хотим предложить вам помощь». Я понимаю, что работа у них собачья и им не до церемоний, но иные, ко всему прочему, демонстрируют просто чудеса слабоумия.
08.04
Встречаюсь с юристами, журналистами и правозащитниками. Слушаю всех и пытаюсь понять, где на***бка. Даю какие-то интервью, после которых постфеминистки из интернета пишут, что я зря получила по морде, так как про феминизм так ничего и не поняла. Почему-то они думают, что после своего каминг-аута я стану говорить исключительно правильные с их точки зрения вещи. Короче, похоже, я не в банде. Какая жалость.
09.04
Адвокат найден. Правозащитница Алена Попова свела меня с соавтором текста законопроекта о домашнем насилии адвокатом Мари Давтян, которая будет вести мое дело на бесплатной основе при условии, что его материалы будут использованы в качестве аналитических материалов для Консорциума женских неправительственных объединений.
Мне страшно повезло. Так, как не везет почти никому из подвергшихся насилию со стороны партнера. Как у журналиста и редактора, у меня в распоряжении есть площадка для высказывания и все инструменты огласки. Читатели и коллеги составляют мой социальный капитал.
15.04
Оформляю судебную доверенность на адвоката и помощника, и начинаем бег по инстанциям. Мари делает запрос в полицейский участок, куда я подавала заявление об избиении в декабре 2014-го, и в прокуратуру. Мне предстоит собрать копии медицинских документов, подтверждающие, что я получила закрытую черепно-мозговую травму, сотрясение мозга и множественные ушибы лица.
Начинаю делать заметки для этой статьи и мучаюсь мыслью, что это все, конечно, опять не для людей. История будет воспринята как показательный публичный процесс с халявными адвокатами, и оптимизировать происходящее под рядовой случай и сделать универсальную методичку не получится.
18.04
Значит, так. Сначала надо получить копию медкарты в травмпункте, где меня осматривали врачи и вызывали скорую помощь, которая отвезла меня в больницу. По закону представители потерпевшего имеют право забирать медицинские документы, но на практике их всегда выдают только лично в руки пациенту.
В травму попадаю только с третьего раза: режим работы архива непредсказуем и звонками не выявляется. В регистратуре меня отправляют в 12-й кабинет. Там оказывается, что мне в 12-й не надо, а надо в 1-й. В 1-м говорят, мол, перепутали. Вам в 29-й. В 29-м видеть меня не хотят и направляют в регистратуру. Видимо, это был ритуальный круг скорби, который должен совершить каждый паломник. В регистратуре просят ждать десять минут. По истечении спрашивают, что вы тут сидите? Приходите завтра. ОК. На следующий день справка о справке была у меня.
20.04
Теперь больница. Она представляет собой целый квартал на севере Москвы. Звоню в архив и спрашиваю, когда можно прийти за копией медкарты. Злая тетка спрашивает фамилию и говорит, что завтра с 10 до 13. Приезжаю. В архив сразу попасть нельзя. Сначала надо зачекиниться в канцелярии и написать заявление на имя замглавврача о выдаче заверенной копии. После регистрации надо подписать это заявление у замглавврача, затем пойти в архив. При работе с меддокументами нужно следить, чтобы они были прошиты, пронумерованы и закреплены печатями, иначе суд не примет. Больничный охранник все время направляет меня по ложному пути. Потом понимаю: он путает лево и право. Теперь слушаю его, делаю наоборот, и все получается. Пока бегаю между корпусами, ловлю себя на том, что разговариваю сама с собой вслух. Приехали.
В архиве меня встречает та самая тетка со зловещим баритоном. Не отрываясь от нравоучений чахлому стажеру, она, к моему удивлению, с ходу протягивает уже заверенную и прошитую копию карты. То есть она подготовилась к моему приходу! Чувствую экстатический прилив гуманизма. Понятно, почему она такая злая — потому что работает. Снова иду к замглавврача, подписываю заявление и совершаю чек-аут в канцелярии. Увлекательный и стремительный квест.
Май
Самое мучительное во всем этом то, что нельзя шутить. Это трудно, если обычно почти не говоришь без иронии. Моим новым соратникам в 2015 году приходится доказывать серьезность дела защиты женщин. Любая шутка может сбить с волны даже представителей той самой рефлексирующей прослойки.
И поэтому я помалкиваю, когда, отмечая всплеск интереса к теме домашнего насилия, хочется ляпнуть что-то вроде: «Городской маркет домашнего насилия! Главное приключение лета!», ну и т. д.
Дело потерялось в прокуратуре (это нормально), поэтому решено подавать в суд, не дожидаясь возвращения бумажек в ОВД.
Встречаемся с адвокатом и моим первым свидетелем, главредом ВОС Катей Хориковой. Пробегаемся по показаниям. Суд предпочитает, чтобы для описания характера травм и степени нравственных страданий были использованы предельно конкретные выражения: страх, боль, отек, кровь. И слово «фиолетовый» применительно к синякам, а не просто «обезображенное лицо».
Заявление о возбуждении уголовного дела частного обвинения судья не принимает, а отправляет к другому судье в соседний район. Это тоже нормально.
Автор картины Варвара Терещенко
08.06
«Считайте, сколько раз, начиная с этого момента, вам предложат примириться и простить», — говорит мой адвокат, пока мы ожидаем приема у мирового судьи. Эти дела все ненавидят: и полиция, и прокуратура, и судебные органы. Поэтому, чтобы не выносить приговор самим, судьи часто настаивают на досудебном примирении. Это когда стороны договариваются как бы официально, но без суда.
Судья — деликатная молодая женщина. Упоминаний о возможности примирения я насчитала всего два. Плюс страшные глаза на моменте «уголовная ответственность за заведомо ложный донос» во время оглашения протокола. Судья отмечает, что лучше бы мой обвиняемый не пускался в бега, это не в ее интересах. «Она же судья, — размышляю я, — воплощение объективности, какие у нее могут быть «свои интересы»?» Заключаю, что имеются в виду, конечно, интересы правосудия, которое она представляет.
19.06
Первое заседание. Не жарко, поэтому судья не будет мучиться в своей герметичной мантии. Это дает надежду на бодрый ход мероприятия. Нас явно ждали. Пристав бурчит под нос: «Взяли моду журналистов бить». Со мной группа поддержки: Алена Попова, друзья и (на тот момент) мой будущий муж. Вместе с обвиняемым в зале суда только адвокат. На лавочке у входа сидит с бутылкой пива его друг, некогда известный православный активист. Судя по всему, отчим ждет в машине.
Я даю показания, подробно описываю произошедшее. Обвиняемый свою вину признает. Круто, потому что в этих делах самое сложное — доказать факт, ведь происходит все за закрытыми дверями. Суд назначает судебно-медицинскую экспертизу для установления физического и морального вреда и последствий для здоровья. Вообще я думала, что судебно-медицинскую экспертизу проводят только над трупами.
29.06
Прошла экспертизу. Происходит это так. Приносишь копии медицинских карт из больницы и травмы, отдаешь врачу, садишься на стул посреди кабинета и рассказываешь то же самое, что и в суде, не забывая о «фиолетовом». Врач записывает с твоих слов, забирает документы, отдает квиток, ты везешь его в суд и ждешь, когда результаты экспертизы тоже доберутся до суда. Ждать пришлось почти месяц, и второе заседание, сперва назначенное на начало июля, перенесли на август.
03.08
Экспертиза установила, что нанесенные мне повреждения квалифицируются по статье 116 УК («Побои»). Мы подавали заявление по 115-й («Легкий вред здоровью»), так как до экспертизы не знали точно — это легкий вред или побои? Всегда лучше подавать по более тяжкой статье (115-я), чтобы, как это вышло у нас, по итогам экспертизы можно было переквалифицироваться на менее тяжкую (116-я). Наоборот нельзя. Примерно так по-русски можно объяснить эту сложную юридическую закавыку. Мари предупреждает, что несколько похожих известных ей дел, рассматриваемых параллельно моему, были прекращены по амнистии без избрания меры пресечения.
04.08
Второе и последнее судебное заседание. У меня самая веселая группа поддержки: помимо заявленных участников вечеринки, моих друзей и свидетелей Кати Хориковой и Гоши Герасичева, который возил меня в полицию и травму в декабре, неожиданно для меня приходят и наши бывшие сотрудники. Получается целая толпа. Пристав злится на то, что в ожидании начала заседания в коридоре мы смеемся, и требует прекратить смех, потому что это «безобразие». Будто мы в морге, в самом деле. С подсудимым приехали адвокат, незнакомая дама в подследниках и отчим. Обвиняемый дико улыбается и подсаживается к моим друзьям. Выглядит это довольно безумно.
Судья оглашает результаты медицинской экспертизы. Свидетелей не вызывают, так как подсудимый вину уже признал. Адвокат подсудимого просит прекратить дело по амнистии и оставить гражданский иск без рассмотрения. Суд удовлетворяет первую часть ходатайства, но вторая решается в нашу пользу: гражданский иск частично удовлетворяется на сумму в 30 000 рублей, в десять раз меньше заявленной нами. И для компенсации морального ущерба в России это очень даже неплохо.
На выходе из зала суда амнистированный говорит мне, чтобы я не тратила эти шальные деньги на наркотики. Горжусь дворовыми навыками главного редактора: Катя подробно объяснила ему, куда пойти и что сделать на оставшиеся 270.
Часто задаваемые вопросы
И снова: почему именно с тобой?
Одно из распространенных когнитивных искажений, которые выдает человеческая психика, — это поддержание «гипотезы справедливого мира». Иллюзия заставляет думать: «Со мной такого никогда не произойдет, а если с кем-то произошло, значит, на то были причины, а я бы не допустила, ушла, вела себя так, чтобы этого избежать». У самопровозглашенных хороших жен и у некоторых феминисток из интернета часто схожая риторика и метод огораживания: «Я вне гендерных стереотипов, значит, я не допущу, чтобы меня побили». Или: «Я достойная женщина, таких, как я, не бьют».
Но ты, наверное, сука или истеричка?
За последние месяцы я много о себе услышала и прочитала. Если сука — это та, кто преследует свои интересы, тогда да, это я. Как кто-то справедливо отметил в комментариях, в России человек, идущий в суд отстаивать свои права, почему-то воспринимается как герой-камикадзе. Или как оборзевший выскочка.
Диванным аналитикам и физиогномистам, выносящим вердикты относительно поведенческих особенностей незнакомых людей, отвечаю: будучи в отношениях, я не закатываю истерик, не занимаюсь психологическим прессингом и даже не повышаю голоса, так как это ниже моего сучьего достоинства. У меня куча отрицательных черт, но других.
Почему ты не ушла из квартиры сразу после избиения, а ждала несколько часов?
Действительно, если насилия не удалось избежать, нужно вызвать скорую и полицию и как можно быстрее покинуть квартиру. Это в идеальном мире. На деле же все осложняется полученными травмами и угрозой продолжения избиения. В моем случае таких радикальных изменений с телом просто никогда не происходило. Я не понимала, как теперь общаться с окружающей средой: выбегать на улицу в облике распухшего чудовища и ловить машину? Для нового чужого тела нужна другая знаковая система, другой язык. Я не знала, как им пользоваться. Поэтому, как и многие, ждала, пока обидчик успокоится, и осваивалась в новом теле.
Как действовать, если все же собираешься обращаться в суд?
Самое главное — не бойтесь. И будьте готовы кому-то показаться очень плохой сукой. Помните, что найдутся те, кто с радостью окатит вас грязью, и следуйте инструкции по мотивам личного опыта.
Согласно ООН домашнее насилие, которое чаще всего совершается в отношении женщин, является дискриминацией по половому признаку. Чем больше будет судебных прецедентов, тем реальнее возможность принятия специального закона о домашнем насилии. В противном случае мы останемся наедине с правоохранительными органами, работающими по принципу «когда убьют, тогда и приходите» и просыпающимися только в случае кровавой резни вроде случившейся в Нижнем Новгороде. Если вас избили, в суд идти необходимо. Допущение — основа насилия. Ответная агрессия нужна, иначе круг насилия не прервется.
