По данным на осень 2023 года, в российских исправительных колониях находились порядка 266 тысяч заключенных. Большинство из них вынуждены отбывать свой срок в «красных», то есть в более или менее подконтрольных администрации зонах, нередко сталкиваясь с пытками и злоупотреблениями сотрудников. Однако до сих пор в России сохраняются также «черные» колонии, где заключенные оказываются во власти «смотрящих» и других представителей криминальной иерархии, у которых могут быть связи с людьми в разных госструктурах.
С 2022 года в России тянется уголовное дело как раз о таких «черных» зонах, расположенных в Республике Тыва. По нему проходят десятки человек, один из них, чье имя мы не можем назвать, предоставил следствию рукописный рассказ который, вероятно, стал частью заключенного им досудебного соглашения. Редакции «Черты» передалиКопию перевода документа, вшитого в материалы уголовного дела, предоставили редакции сразу два разных человека. этот перевод документа с тувинского на русский, хранящийся в материалах дела. В нем подробно рассказывается, как работает замешанная на насилии тюремная экономика и почему человеку, попавшему в нее, не стоит ждать помощи от государства. Мы публикуем с незначительной редактурой выдержки из документа с комментариями экспертов.
«Телефоны и запрещенные вещества передавались через отверстия в стенах»
«… В 2017 году я учился в Красноярске. У моего техникума не было общежития, поэтому я снимал жилье. Ко мне постоянно приезжал мой родственник Т., мы с ним хорошо общались. Он перевозил из Тувы в Красноярск гашиш и оплачивал аренду моей квартиры, а по приезде [в Красноярск] жил у меня.
В ноябре я отпросился с учебы и поехал в Тыву. [Когда] поехал обратно в Красноярск, Т. передал через меня наркотические вещества. По дороге на посту нас остановили сотрудники ГИБДД и провели обыск всех пассажиров [микроавтобуса]. У меня в сумке нашли наркотики.
В отношении меня возбудили уголовное дело по ч.2 ст. 228 (перевозка наркотических средств в крупном размере) и отпустили в Красноярск под подписку. [При этом] сам я не употреблял наркотики, только в школьные годы пробовал пару раз. В марте 2018 года меня осудили на 3 года условно.
Все лето я учился и работал в Красноярске, родителям ничего не сказал. В октябре того же года мне позвонил Т. и сказал, что отправил [в Красноярск] посылку, попросив ее забрать. Тогда [я] жил в одной квартире с другом А. и несовершеннолетним братом М.
Назавтра позвонил водитель и сказал, чтобы мы забрали посылку — за ней поехал мой несовершеннолетний брат М. Он пропал на весь день… Оказалось, что Т. снова отправил нам наркотические средства (после чего всех троих задержали полицейские — «Черта»). Меня снова привлекли к уголовному делу. Сотрудник [полиции] сказал мне, что если я возьму [всю вину] на себя, то будет проще. Если привлекать [в качестве фигурантов] всех троих, то [всем] будет хуже.
Я согласился, дал соответствующие показания. Моего друга и брата отпустили, и на меня возбудили уголовное дело по ч.2 ст. 228 по ч. 3 ст. 30 (покушение на сбыт наркотиков в крупном размере)… Зимой 2019 года Ермаковский районный суд приговорил меня к 3 годам и 6 месяцам. Из Минусинской тюрьмы летом 2019 года меня этапировали в мою родную Туву в СИЗО…
Там я пробыл 4 дня, и затем нас, 8 человек [заключенных], этапировали в ИК-4 в городе Шагонар… Первый раз попав в колонию, я был взволнован, было немного странно. Когда прибыл на карантин, я заметил, что там есть все. Телефоны и запрещенные вещества передавались через отверстия, проделанные в стенах. Из ЗУР-отрядовОтряды, в которых находятся заключенные, совершившие нарушения в ходе отсидки. заключенные частенько заходили [в карантин]… Соседи рассказывали, что нужно быть в курсе всего, не тупить, запоминать все…».
***
Как объясняют в беседе с «Чертой» эксперты, уже начало рассказа показывает, что автор документа попал в «черную» колонию. По правилам, вновь прибывший, находящийся в карантине, не должен общаться с заключенными, уже распределенными по отрядам.
«Карантин — это помещение, в которое попадают все вновь прибывшие, — рассказывает «Черте» экс-аналитик Управления ФСИН по Москве Анна Каретникова. — Это место своеобразной фильтрации, где к ним приглядываются оперативники. Там им задаются вопросы, чтобы понять, можно ли допускать их в общую массу, или следует содержать отдельно. Ну и медицинская функция у этого есть — врач должен убедиться, что у новых заключенных нет инфекционных заболеваний, и они не заразят всю колонию, когда выйдут в отряд».
Как добавляет исследовательница российской пенитенциарной системы Екатерина Петрова (имя изменено по ее просьбе), на этом этапе к заключенным может применяться физическая сила: «Если это колония “красная”, то так новичкам могут показывать власть сотрудников. В “черной” колонии, напротив, с новичками, находящимися на карантине, могут знакомиться [представители криминального сообщества]».
«Что делать можно, а чего делать было нельзя»
«…С карантина на зону мы вышли через две недели. Меня встретили земляки из “Хем оолдарыГруппа заключенных из шести районов Тывы, по которым протекает река Енисей, в переводе с тувинского их самоназвание означает «речные»”. Когда выходишь из карантина, сначала идешь “на чифир” в первый отряд. Когда мы пришли, там было очень много людей. В большой комнатеВероятно, имеется ввиду комната отдыха или комната воспитательной работы было сильно лучше, чем в некоторых домах на свободе. Там были диваны, холодильник, телевизор, шкафы и многое другое.
Вопросов [к нам] было много, сначала спросили есть ли у кого «плохие» статьи, а это 131-я (изнасилование), 132-я (насильственные действия сексуального характера), 134-я (половое сношение и иные действия сексуального характера с лицом, не достигшим шестнадцатилетнего возраста) и 228-я, если барыга (то есть изготовление или сбыт наркотических средств в особо крупном размере).
[Спрашивали] откуда [родом], за что [получил срок], на свободе за тюремную жизнь бегал лиЗанимался ли организацией передач в колонию и оказывал ли другую помощь тюремному сообществу. Я сказал, что за тюремную жизнь на свободе я не двигался, и раньше смотрящих и старших никогда не знал. Да и сейчас не знаю в лицо, что на карантине только изучал [кто есть кто].
Смотрящий за зоной А. сразу сказал, что делать можно, а чего делать было нельзя. Передачи и посылки заряжатьСамостоятельно передавать что-то с зоны нельзя, с сотрудниками общаться нельзя, так как есть определенные люди, которые с ними общаются. Одному на зоне передвигаться нельзя, драться и красть тоже нельзя. Заявления на условно-досрочное освобождение или перевод в колонию-поселение писать без согласования со смотрящими нельзя…
К примеру, [в колонии] был бывший министр сельского хозяйства [Республики], он перед тем, как уйти на УДО, пополнил общак на большую сумму, купил на зону телевизор и еще много чего хорошего…
Во время беседы с осужденными я рассказал обстоятельства своего дела «от и до». Когда все вышли, смотрящий за зоной А. оставил меня и начал по телефону звонить кому-то и спрашивать про меня. После разговора он положил трубку и сказал, что я без разрешения смотрящих перевозил и сбывал наркотические вещества за СаянамиТо есть в Красноярском крае. Поэтому я должен каждый месяц отдавать на общак определенную сумму денег».
***
«От ритуала подобного знакомства отказаться никак нельзя, — рассказывает «Черте» Анна Каретникова, — по прибытии ты должен рассказать [представителям криминальной иерархии], кто ты по жизни, нет ли за тобой каких-то “косяков”. [В ходе этого ритуала] решают, к какой касте этого безумно кастового общества ты принадлежишь».
Тогда же заключенному объявляется, сколько он должен платить в тюремный общак. Решение об этом принимают так называемые смотрящие. «Это люди, которые со стороны криминального мира поделили сферы влияния, — продолжает в беседе с «Чертой» Екатерина Петрова, — если это колония “черная”, то смотрящие осуществляют власть над заключенными: берут с них дань, управляют ими, разрешают конфликты. Одновременно они договариваются с администрацией и сотрудниками колонии».
«Как ни смешно, система смотрящих практически повторяет структуру самой системы ФСИН, — добавляет Анна Каретникова. — Со стороны государства есть начальник отряда, начальник колонии, глава УФСИН. Точно так же и здесь: смотрящий за отрядом, за зоной, за районом».
«Лучше умереть самому, чем имя посрамить»
«…То, что говорит смотрящий за зоной — закон, и преступить его никто не может. В душе стало тревожно, откуда я буду брать деньги в течение двух лет? Тем более у родителей денег нет вообще.
С того момента, как вышел с карантина, каждый месяц я отдавал 5 тысяч или покупал им чай и сигареты. Помимо основного общака были еще общак района и общак отряда. Еще и самому на сигареты, чай и еду нужно было. В месяц приходилось находить по 9–10 тысяч. Просил у родителей, друзей, помогал Т., который мне посылку отправил. Они не знали, куда я девал деньги. Говорить об этом [ни с кем] было нельзя, потому что недавно прибывшим запрещено говорить [с кем-то] наедине.
Помимо денег, ежегодно в сезон растительности каждый осужденный по 228 статье должен был обеспечить [заключенных] через своих родственников определенным количеством наркотических средств…
Летом того же года, в качестве примера, избили и выкинули из “людей” к “дневальнымЗаключенные, выполняющие хозяйственную работу, такую как уборка. В тюремной иерархии имеют низкий статус ввиду того, что формально сотрудничают с администрацией и занимаются грязной работой” осужденного из славян Илью, потому что он перестал отдавать деньги в общак. После этого я начал еще серьезнее к этому относиться. Деньги, сигареты и чай приносил своевременно.
У нас есть такие поговорки: “Лучше умереть самому, чем имя посрамить”, “Береги честь смолоду”, и поэтому я очень переживал, что могу подвести своего отца…».
***
«Отказаться платить ты не можешь, — поясняет Екатерина Петрова, — если ты с самого начала не смог себя каким-то образом защитить, то с тебя не слезут. Ты будешь все время либо платить, либо работать [на криминальное сообщество]».
При этом, добавляет Анна Каретникова, обратиться за помощью к сотрудникам в такой ситуации невозможно: «А как? Сказать: “дорогие сотрудники, у меня деньги требуют?” И что бы те тогда сделали? Ничего. Ну и к тому же к сотрудникам обращаться “западло”. В таких сообществах нельзя выносить сор из избы. Это очень реликтовое общество, которое держится на насилии и авторитете».
По ее словам, в той местности, где силен криминалитет, место в тюремной иерархии важно и на свободе. «Когда автор текста боится “посрамить семью”, — это не фигура речи, — объясняет Каретникова. — Это в крупном городе ты посидел в изоляторе, тебя отпустили, и ты никому не рассказываешь о том, какой был “масти”. А в сельской местности, которая находится под серьезным влиянием криминальных сообществ, это, к сожалению, играет роль и в “мирной” жизни».
«Люди сами заказывали у родственников еду»
«… Когда попал на зону, я заметил, что там нет ни подъема, ни отбоя. Режим дня не соблюдается, телефоны были почти у всех. Осужденные не носили форму, ходили только в гражданке. Смотрящие по зоне ходили в наушниках, “строгачиЛюди, которые приговорены к отбыванию наказания в колонии строго режима” постоянно выходили на зону к остальным заключенным [чего быть не должно]…
Сотрудников в форме можно было увидеть только два раза в день: на утреннюю проверку и на вечернюю. Иногда казалось, что я попал в маленькое село. В столовой долго никто не находился, побывали и сразу ушли. Там особо никто не ел.
Наверное из-за того, что на зоне было много осужденных, еды не хватало. Люди сами заказывали у родственников еду, мясо, готовили у себя [в помещениях отряда]. Завоз организовывали вместе с завхозом 3 раза в неделю: по понедельникам, средам и пятницам.
На зоне поработать даже негде, “промки” нет, “швейка” то работает, то не работает. Осужденные сами делали кустарки… Ремонт сами [заключенные] делали, заказывали краски и красили…»
***
Описываемая в документе картина вполне соответствует другим рассказам о «черных» зонах, говорит «Черте» исследовательница российской пенитенциарной системы Екатерина Петрова. Анна Каретникова считает, что это способствует распространению тюремной субкультуры: «Как известно, в красных зонах “разработчики” насилуют людей швабрами, а в “черных” вот такая ситуация. Работы нет, ничего нет, разруха — люди сидят, им заняться нечем. Вот, чтобы не сойти с ума, они и живут там такой жизнью, [основанной на понятиях и тюремной иерархии]».
«Если я захочу уйти, то дорога мне только в баню к петухам»
«…Девять месяцев я скидывал [деньги] на общак. Потом появился коронавирус, стало сложно на свободе деньги находить и передачи перестали принимать. У родителей денег не было — мать работает одна, отец разводит скот. Т., из-за которого я был осужден, перестал приносить передачи и постоянно говорил о своих проблемах.
Таким образом, я в общак деньги принести не смог. Выслушивал я от смотрящих тогда постоянно… Все время находился в большой комнате, звонил всем возможным родственникам и пытался найти деньги. Объяснить, что деньги добывать стало намного сложнее, я не смог. Смотрящие говорили, что это мои проблемы… То говорят, что буду среди дневальных жить, то говорят, что в бане с петухами…
Мне дали три дня, чтобы я решил вопрос. Если не найду [деньги], то за чифиром будут обсуждать мою дальнейшую жизнь… Самым главным в жизни стали деньги: и на свободе, и на зоне… Через два дня в комнату пришли “Сайын эрлер”, старший их передал, что если я не могу найти деньги, то должен “руками и ногами” делать все для хорошей жизни на зоне…
В голове была куча мыслей: как мне еще прожить 2 года и где искать деньги. И в это время мне сказали, что не надо будет скидывать деньги, просто отработай “руками и ногами”. И я по глупости, не разобравшись, чем занимаются “трасовики”, вступил к ним.
Но даже если бы я тогда не согласился бы, меня бы определили “дневальным” или к “петухам”«Дневальные» и уж тем более «петухи» (в особенности последние) находятся внизу тюремной иерархии, выполняют грязную работу, могут подвергаться унижениям и насилию — в случае с “петухами” сексуализированному. В частности “петухи” не могут общаться с остальными заключенными, принимать пищу с ними вместе, нарушение этого запрета в некоторых условиях может стать поводом для их убийства, как это было с Ильей. Не все же в этой жизни так просто, и все тайные моменты жизни “Сайын эрлер” я понял, когда присоединился к ним.
Все телефоны и другие запрещенные предметы, которые попадают на зону, проходили через “Сайын эрлер”. [Они] не отходили от дежурки, помогали сотрудниками, а те знали, что каждый “Сайын эр” проносит на зону запрещенные предметы. “Сайын эрлер” ходили до дежурки вместе с осужденными, направляющимися в санчасть. Если смотрящий за зоной шел в дежурку на переговоры, с ним обязательно находился “Сайын эр”, чтобы передавать сообщение от смотрящего сотрудникам, так как напрямую общаться с сотрудниками смотрящие не могли.
В первое время я пытался договориться, что буду платить любыми способами [вместо того, чтобы быть “Сайын эр”], но мне не разрешили. “Ты все видел и знаешь — обратной дороги нет”, — сказали мне, добавив, что если я захочу уйти, то [дорога мне] только в баню к петухам.
***
Как говорит Анна Каретникова, термин «Сайын эр» — самый непонятный в тексте. Судя по функциям этих людей, описанным в тексте, это аналог «трасовиков» (в тексте перевода также упоминается это слово). Основная функция этих людей — коммуникация между камерами. Они могут сопровождать заключенных при контакте с администрацией, чтобы исключить несанкционированные переговоры между заключенными и сотрудниками.
«В московских СИЗО в общем-то то же самое, — констатирует Каретникова. — В таких “черных-черных” камерах, на “черных” корпусах арестант не может обратиться к администрации. Если человека надо вывести к врачу, то обязательно с ним идет соглядатай, который следит за тем, чтобы тот не передал записочку или не пожаловался».
Также такие представители криминальной иерархии могут в прямом смысле цензурировать переписку сокамерников: письма могут читать, могут даже запретить апелляционную жалобу подавать, приводит пример экс-аналитик УФСИН по Москве.
Екатерина Петрова добавляет, что отказаться от работы «трасовиком» нельзя или во всяком случае крайне затруднительно: «Если власть представителей тюремной иерархии настолько сильная, как это описано в тексте, то от вас, разумеется, будут требовать лояльности. В любом случае вас не оставят просто так: с вас будут хотеть либо деньги, либо услуги».
«Сотрудник всегда знает»
«…Расскажу, каким образом на зону попадают телефоны и иные запрещенные предметы. Три раза в неделю приезжает машина с завозом продуктов: по понедельникам, средам и пятницам.
Осужденные из колонии-поселения “заряжают” эту машину — каждый раз по разным местам. Бывает [прячут запрещенные вещи] в кабине, бывает — в кузове, в продуктах. Если посчитать за два года, сколько эта “ГАЗель” завезла запрещенных предметов, то получится в два раз больше самой “ГАЗели”.
Когда машина приезжает, на разгрузку всегда идет разбирающийся в машинах “Сайын эр”. Затем он идет [с привезенными вещами] в большую комнату к смотрящему. Там они уже распределяют все это среди осужденных.
Перед тем, как “заряжать” машину завоза, сначала нужно заплатить сотрудникам денег.. Деньги дает либо смотрящий за зоной, либо смотрящий за поселением. Если не договариваться, то при заезде сотрудники все изымают. Сотрудник, который сидит за рулем, всегда знает, что [находится в машине].
В мае 2020 года с завозом не пропустили алкоголь, и смотрящий дал указание не разгружать продукты в столовую. Через два часа начальник колонии позвал смотрящего в дежурку, договориться не смогли. Потом прямо при нас начальник позвонил смотрящему за управойТо есть за всеми учреждениями УФСИН по Республике и сказал, что его “братья” не пускают еду на зону. Нас вывели и они остались говорить наедине [с руководством колонии]. После того случая старшего из “Сайын эрлер” закрыли на 6 месяцев в ПКТПомещение камерного типа — более жесткие условия содержания, для заключенных, совершивших проступки. Видимо, когда они нас вывели, они об этом и договорились…»
***
Екатерина Петрова отмечает, что описанная в тексте ситуация вполне характерна. В случае прямого конфликта “блатных” с администрацией ответственность (в том числе необходимость отправиться в штрафной изолятор или помещение камерного типа) лежит именно на представителе криминальной иерархии. Даже в случае бунта рядовые заключенные получат меньшее наказание.
При этом, отмечают собеседники редакции, стороннего наблюдателя не должны удивлять конфликты с администрацией вокруг проноса запрещенных предметов на территории колонии. Хотя коррумпированные сотрудники, вплоть до руководителей колоний, получают свою долю, подобные столкновения, как и изъятие уже оплаченных «проносов», случаются регулярно.
«Сотрудники должны проводить обыски, потому что у них в приказах, которые регулируют их деятельность, написано, что надо провести столько плановых обысков, столько-то внеплановых, — поясняет Анна Каретникова. — Им надо что-то находить и отчитываться, поэтому нельзя найти меньше телефонов, чем в прошлом году за аналогичный период».
«Попадая на зону, они получают доступ к деньгам»
«…Напишу, как работает казино, — каждый месяц (1-го и 10-го числа) смотрящий за казино проводит [карточные] игры с фишками. У каждого [организатора] есть свои игроки. Желающие осужденные из числа “блатных” тоже играют. Расчет – 5 дней. Играют, занеся наличку на зону, или переводом по [короткому номеру «Сбера»] “900”.
Игры могут растянуться и на два, и даже три дня. Есть осужденные, которые рассчитываются не только наличными деньгами, но и скотом. У крупных игр общий банк достигает 300-400 тысяч рублей. Деньги с сыгранных в казино игр распределяют смотрящий за казино, смотрящий за зоной и “пахан”.
После долгого обсуждения деньги с проведенных игр передают в “воровской” общак и переводят смотрящим за отрядами. Оставшиеся деньги отправляют смотрящему за управой на свободе. Если это наличные деньги, их выносят из зоны.
Внесенные в казино машина или иное имущество смотрящий за зоной оставляет себе. Когда смотрящий за зоной А., отсидев семь лет, выходил [на свободу], к зоне подъехала его машина УАЗ Хантер. От “блатных” шла молва, что этот Хантер был внесен в казино. Везучие эти смотрящие, те, кто хорошо устроились. Попадая на зону, [они получают доступ к деньгам] и выходят, имея машину и скот…».
***
Екатерина Петрова говорит, что во время исследований слышала от заключенных, что они играют на деньги в карты, хотя это прямо запрещено исполнительным кодексом. Анна Каретникова добавляет, что игра на деньги — один из главных способов пополнения тюремного общака. По ее словам, полученные таким образом деньги в том числе используются для коррумпирования сотрудников и обеспечения «проносов»: «Ну и сами себе, вероятно, эти “чиновники” темной стороны силы что-то оставляют, если вообще светлая сторона бывает в тюрьме».
«Пропажу денег несколько дней обсуждали за чифиром»
«…Весной 2021 года мой близкий друг Е., с которым я вместе вырос, в состоянии алкогольного опьянения сбил человека насмерть и был осужден на пять лет. После карантина его определили в «Хем оолдары» (к «речным»). Как я уже говорил, смотрящие за зоной всегда спрашивают с вышедших из карантина про жизнь до осуждения, оценивают их финансовое положение и сразу притягивают к себе обеспеченных людей.
Мой друг Е. как раз был из обеспеченной семьи, перед попаданием на зону он проходил службу по контракту в 55 мотострелковой бригаде, машина у него была своя. Он об этом всем рассказал смотрящим, и те сразу же расположили его к себе. Они сказали, мол, до конца срока будешь среди “братвы”.
Смотрящий за зоной сказал моему другу, что по освобождении смотрящего за вторым отрядом он назначит Е. Во время проживания в отряде мой друг дал доступ к своей банковской карте смотрящему за зоной, и тот привязал его карту к своей симке. В конце ноября 2021 года был день рождения смотрящего и одного из старших в “Хем оолдары”. Они праздновали всю ночь. Под утро смотрящий за зоной отдал свой телефон на хранение [другому человеку], а сам ушел спать. Проснувшись в обед, он заметил, что карта заблокирована.
Он сказал Е., чтобы тот позвонил в банк и разобрался. Мой друг так и сделал — ему сказали, что нужно прийти в банк с паспортом. Он попросил родителей сходить в банк и выяснить, что случилось. Оказалось, что в ночь празднования с карты на непонятный счет пытались вывести 80 тысяч рублей, поэтому карту заблокировали… На какой счет пытались вывести деньги, в банке не сказали.
Остаток денег на счету мать Е. перевела смотрящему. С того дня начались непонятки. Смотрящий говорил, что на карте было 200 тысяч рублей, и что на эти деньги он собирался купить автомобиль тем, кто на свободе выполняет указания [смотрящих]… Пропажу этих денег несколько дней обсуждали за чифиром, но все без результатов. Смотрящий обвинял многих. По итогу он остановился на [самом] Е. и обвинил его, что это его родственники сами обналичили деньги и заблокировали счет.
Ссылаясь на статус смотрящего, он начал нам всем угрожать: что доложит обо всем смотрящему за управой, что нас объявят “крысами”. [После этого] они не давали покоя Е. и по итогу отобрали у него машину, которая осталась на свободе. Мы не смогли убедить смотрящего, что сначала нужно выяснить, куда пропали деньги. Он сказал, что не собирается дожидаться освобождения Е. чтобы выяснить, куда они делись… К Е. приехали люди и забрали у его родителей машину.
Смотрящий пообещал отцу Е. лошадь, но так и не дал, а машину Е. оставил себе. Тем же людям, которые бегают на свободе по нуждам зоны, он подарил ВАЗ 2114, купленный на деньги выигранные в казино…»
***
«Многим заключенным кажется, что “черная” колония более справедлива, что смотрящие устанавливают более честный порядок», — делится опытом наблюдений исследовательница Петрова.
Каретникова называет это романтизацией, которая может дорого стоить арестанту: «По сути, это довольно бездушный кастовый мир, он направлен на то, чтобы тебя подчинить и вымогать у тебя деньги. Каких-то особых “робингудских” позывов ни у кого там в общем-то нет. Казалось бы, в “черной колонии” можно жаловаться вору, на что многие наивные арестанты надеются, но обратная связь там, как и в системе ФСИН, утрачена. Как правило, никакой вор не будет заниматься твоими проблемами. Их главным образом заботит, как ты подчиняешься официальной системе, даже если она творит глупости и гадости».
«Я не первый и не последний»
«… Все лето 2021 года я бегал с проносами. Смотрящие перестали вести переговоры с сотрудниками колонии — передавали сообщения только через меня. Сотрудники тоже стали привыкать передавать сообщения через меня. Смотрящие перестали выходить из большой комнаты. Когда сотрудники просили передать [смотрящим] что-то, я передавал. Когда я не мог, я им так и говорил, потом они сами заходили и вели разговоры с К…
Освободился я весной 2022 года. Есть даже фотография с моих проводов, фото сделано было на телефон К. Когда я вернулся домой, они мне скинули фото в «ВКонтакте»…
После освобождения я ни разу не ходил в колонию и ни с кем не встречался из того окружения. Все, что было, я на зоне оставил. Встал на учет в центре занятости, отмечался по надзору и помогал отцу на пастбище. Мои родители до сегодняшнего дня не знают, как я отбывал наказание в ИК-4…
Я полностью описал то, что видел своими глазами на протяжении своего срока, нисколько не выдумывая ничего, как есть все честно написал… Один раз в жизни оступившись, мне пришлось пройти через все трудности тюремной жизни, собирая деньги в общак, которых у меня не было. Весь срок я страдал из-за этого. Я тогда старался, чтобы не посрамить свое имя.
Если бы я знал, что все эти действия подпадают под статью [282.2 УК РФ], я бы лучше весь срок был бы дневальным и мыл полы. Или если бы я был бы при деньгах, я бы сразу ушел по УДО или в колонию-поселение. Я не первый и не последний, кто вот таким образом страдал в тюрьме. В Туве таких людей много. Если честно, я даже не знаю смысла этих трех букв АУЕ*. В жизни ни разу не видел ни вора или бродягу и не общался тем более…».
«Одна из крайностей ФСИН»
«Описанные в документе реалии представимы в “черных” зонах. В случаях, которые я знаю, эти реалии зафиксированы не в таком количестве, но в целом это вообразимо — рассказывает в беседе с «Чертой» приглашенный исследователь Йельского университета Кирилл Титаев, имеющий большой опыт полевой работы в Восточной Сибири.
По его словам, этот документ мог быть составлен человеком, который «хотя бы немного знает реалии Тувы и более или менее представляет реалии “черных зон”». С несколькими оговорками там есть сигналы, которые показывают, что это писал, скорее, носитель [тувинского] языка. Это делает маловероятным предположение, что документ был сфальсифицирован сотрудниками столичного СК и ФСБ или был написан кем-то из фигурантов дела под их диктовку.
Титаев предполагает, что этот документ сравнительно адекватно отражает то, с чем действительно может столкнуться заключенный в колонии, где сильны позиции криминальных авторитетов. «В социологии есть такой термин “выборка крайних случаев”. Это типичный крайний случай. То есть, возможно с парой оговорок, мы видим одну из тех крайностей, в которую умеет сваливаться российская ФСИН», — говорит он.
По его словам, у социологов российского правоприменения есть «две базовых» гипотезы, почему «черные» колонии до сих пор существуют. Первая из них — историческая. Она предполагает, что этот феномен объясняется «эффектом колеи», когда практики взаимодействия администрации и профессиональных преступников были унаследованы некоторыми современными колониями еще из советских времен.
Вторая гипотеза — географическая. Многие колонии расположены в небольших городах и поселках, где являются одним из главных работодателей. В результате дети сотрудников, всю жизнь проработавших на зоне, сами затем идут в то же учреждение ФСИН.
«В этом случае обязательно происходит взаимопроникновение культур, — говорит Кирилл Титаев, — то есть человек, который стал начальником колонии, пройдя такой карьерный трек, безусловно будет с уважением относиться к воровской иерархии. И для него эта иерархия будет близка, понятна, прозрачна и так далее. Что объясняет его толерантность и даже уважение к насилию. Это артефакт того, что сотрудники колонии поколениями живут в таких условиях, наблюдая себе подобных и заключенных из числа профессиональных преступников, либо осужденных за тяжкое насилие».
«Он откуда должен знать, что должно быть не так?»
Летом 2022 года стало известно, что в Республике Тыва были задержаны 15 членов экстремистской организации АУЕ (за два года до этого Верховный суд России признал это движение экстремистским, несмотря на сомнения экспертов в том, что такое движение вообще существует).
Аресты 2022 года стали началом большого уголовного дела, которое вели сотрудники СК при оперативной поддержке ФСБ. К февралю 2024 года стало известно уже более чем о 50 фигурантах тувинского дела.
«Помню я еще работала, когда их привезли к нам, в 7-й изолятор в Москве, — вспоминает в разговоре с «Чертой» экс-аналитик УФСИН по Москве Анна Каретникова. — Это были совсем простые, некоторые почему-то с женщинами не разговаривали, только с мужчинами. Они были такие, совсем несчастные, совершенно не понимали, что происходит. Сельские жители, только очень сильно криминализованные, многие, наверное, помимо своей воли во все это вовлечены. Видно было, что для них это был просто такой нормальный уклад жизни».
Среди доставленных в Москву фигурантов дела был и автор текста, переданного «Черте». По итогам описанных в документе событий, его обвинили в организации и финансировании деятельности «ячейки АУЕ». Автор текста заключил досудебное соглашение, в ходе которого рассказал о порядках, царивших в исправительной колонии.
Как было отмечено в приговоре (копия есть в распоряжении редакции), автор дневника «раскаялся в содеянном, полностью выполнил условия досудебного соглашения о сотрудничестве [со следствием], активно способствовал раскрытию и расследованию преступлений , изобличению соучастников преступления». Несмотря на все это мужчина получил 4 года 8 месяцев реального срока.
Некоторые фигуранты дела тувинской «ячейки АУЕ» уже получили куда большие сроки: так сообщалось о приговорах в 7 и 15 лет. Впрочем, опрошенные редакцией эксперты сомневаются в том, что борьба с движением, существование которого вызывает сомнение, эффективна для искоренения феномена «черных» колоний.
«Возникает вопрос, а что [осужденный, прибывающий в такую колонию] должен был делать? — возмущается в беседе с «Чертой» Каретникова. — Вот приезжает этот пацан [автор дневника] в колонию, он откуда должен был знать, что [на зоне] должно быть не так? Там все так живут. Что он должен был сделать? Сказать: “Нет, я нонконформист, дайте мне правила внутреннего распорядка, я по ним буду жить?” Не так с этим надо бороться — нужно разбираться, что в республике с коррупцией, что происходит в регионе, что там с руководством УФСИН».
Как добавляет Кирилл Титаев, «борьба с продвижением криминальной субкультуры в разных формах — занятие, безусловно, достойное и полезное». Однако, настаивает, он, «в тот момент, когда мы кладем под эту борьбу ложную гипотезу, она, как правило, становится менее эффективной».
«Утверждение о существовании АУЕ — это, по сути, утверждение о существовании организации, — говорит он. — То есть субкультуры цельной и организованной. Приведу пример: футбольные болельщики — субкультура цельная и организованная. Идея АУЕ предполагает, что криминальный мир устроен так же, но исследования говорят, что это не так. И переданный документ это хорошо показывает. Мы видим, насколько большая в этих вопросах существует этнокультурная специфика».
Когда же правоохранительные органы начинают расследовать не деятельность какого-то конкретного смотрящего или «вора в законе», а искать следы единого общероссийского движения, это негативно сказывается на борьбе со злоупотреблениями. «Мы начинаем работать менее эффективно, потому что отвлекаемся на поиск несуществующего», — констатирует Титаев.
«У политических стали тоже деньги вымогать»
Несмотря на то, что доля «черных» колоний (а также отдельных корпусов, отрядов или камер) значительно снизилась в последние годы, собеседники редакции полагают, что они все еще существуют.
«Ну конечно такой пример в России не один, — говорит Кирилл Титаев. — У нас до 2022 года было около 1000 колоний, и исследователи стараются видеть более или менее среднюю температуру по больнице. Мы можем выстроить распределение этих колоний по роли, которую там играют криминальные авторитеты, и какие практики там распространены».
Как отмечает Анна Каретникова, ее «чуть удивил масштаб» описанных в документе злоупотреблений, но в остальном это «на 60–70%» соответствует тому, что она видела в «черных» колониях и СИЗО: «Мне звонили из таких колоний и примерно такое в целом описывали».
Это создает особенную опасность для людей, которые попадают в такие места лишения свободы, никак не представляя тюремных порядков, добавляет Каретникова: «Условный студент-хипстер, которого прихватили с гашишем, оказывается совсем не готов к этим реалиям, более того, у него велик шанс сразу оказаться в “петушатнике”, где он будет подвергнут секусализированному насилию. Достаточно, чтобы его кто-то развел на разговор и выяснилось, что он, скажем, занимался оральным сексом с девушкой. Это очень частная ситуация, я нередко с ней сталкивалась».
Более того, говорит она, сейчас поступают данные, что с тюремной субкультурой сталкиваются и заключенные, осужденные по политическим статьям: «У политических стали тоже деньги вымогать. Раньше их пытались изолировать [от общения с профессиональными уголовниками], когда их было меньше, они были подконтрольными, к ним присматривались, про них докладывали в УФСИН. Сейчас их стало столько, что это невозможно».
* — «Движение АУЕ» признано в России экстремистским и запрещено.
