Мой отец — гражданин Украины, русский по национальности. Еще в Советском Союзе он приехал в Украину по распределению на завод. Поселился в городе Голая Пристань Херсонской области. Моя мама умерла больше двадцати лет назад, а папа с сестрой не захотели переезжать в Россию и остались в Украине. Последние месяцы папа тяжело болел, и в феврале врачи сообщили, что надежд на выздоровление нет. Я поехала к нему.
«Никто не верил, что война возможна»
Второго февраля я ехала на перекладных через Белгород, оттуда на частном автобусе добралась до Харькова, где надеялась найти транспорт до Херсона. Как только вышла из автобуса на вокзале в Харькове, сразу же подошли полицейские, отвели в опорный пункт, обыскали сумку и личные вещи. Спрашивали, имею ли я отношение к ДНР, ездила ли в Крым. У меня в рюкзаке были только куча папиных медицинских документов, копии их с сестрой паспортов и книга. Полицейские проверили каждую страницу. Они общались корректно, но были напряжены.
Потом я спросила у таксиста, всех ли с российским паспортом так тщательно обыскивают? Он ответил, что да, что ходят слухи про провокации со стороны России и что скоро начнется война. Говорил, что в городе ловят людей с российскими флагами, а накануне у его пассажира под одеждой вокруг тела были обмотаны российские флаги.
В селе, где живет моя семья, было относительно спокойно. Хотя после прочтения российских новостей появлялось ощущение, что обстановка нагнетается. Демонстративная эвакуация жителей ДНР и ЛНР, а потом преследование журналистов, пытавшихся делать репортажи с границы в Ростовской области, — градус ненависти в политических ток-шоу на российском телевидении к украинцам достиг такого накала, что война казалась неизбежной. Я занималась медицинскими делами папы, ездила в районную и областную больницы. Через две недели папе стало легче, состояние стабилизировалось, и я решила собираться домой. Как раз в середине февраля президент США Байден объявил, что Россия нападет на Украину. Таксист, с которым ехала за папиными анализами, иронизировал, мол, ну и где война? Говорил, что зря всю ночь ждали танков в огороде. Сетовал, что из-за этих сообщений бензин резко подорожал.
Никто в районе не верил, что война возможна. Все, кого я встречала, считали, что это выдумки. Также говорили и мои друзья, а они самого разного возраста и из самых разных сфер деятельности. Многие как всегда критиковали власть, другие наоборот хвалили президента Зеленского — обычная жизнь с бытовыми проблемами и руганью политиков.
Я купила билет на поезд до Харькова на 23 февраля. Он должен был прибыть в город утром 24. За пару дней до отъезда я усиленно мониторила новости, понимала, что-то будет. В сети писали об отзыве российских силовиков и военных из отпусков, о скапливании техники у границ с Украиной. А в одном телеграмм канале и вовсе утверждали, что наступление начнется в четыре утра 24 февраля. Чутье говорило, что это не фейк — ехать нельзя. Сдала билет. Взяла новый — на самолет в Москву из Стамбула, ехать собиралась через Николаев. Подумала, что если начнется война, успею вылететь. В сети гуляли снимки группировки войск еще и в Крыму. Надеялась, что они не продвинутся вглубь Херсонской области так быстро. Хотелось верить, что все обойдется. Вечером накануне войны все легли спать, а я сидела и читала новости.
«Мимо нашего дома поехали российские танки»
В мессенджерах есть чат, где обмениваются новостями те, кто часто ездит из России в Украину и обратно. Там обсуждают, что спрашивают пограничники, надо ли сдавать тест на ковид, кто что везет, как поедет и т.д. 24 февраля в час ночи кто-то написал, что российских силовиков подняли по тревоге. Я написала коллегам в редакции: «Неужели сейчас начнется война?» Мне ответили: «Успокойся, сегодня же 23 февраля, все бухают». Снова открыла чат о границе. Там писали, что видят пробку из танков. И прислали видео: танки едут своим ходом, обычные автомобили не могут проехать. Тут же начались паника и вопли в чате.
Через полчаса на Харьков полетели ракеты. Чат наполнился видеороликами со вспышками и взрывами, сообщениями: «Харьков бомбят!» Потом выступил Путин и пространно рассказал о начале войны. «Спецоперации». К тому времени уже два часа, как бомбили Украину. Думаю, его речь записали задолго до этого. Перед рассветом грохотать начало и недалеко от нас. Позже узнала, что это бомбили Херсонский аэропорт. Потом ракетами ударили по воинской части в Краснознаменке. Решила не будить своих. Позвонила племяннице, которая работает в правоохранительных органах Украины, она сказала, что их подняли по тревоге, вызвали на службу и она с коллегами пакует документы.
В семь утра проснулась моя сестра. Я сказала, что Россия напала на Украину. Поначалу она мне не поверила, но прогремевший рядом взрыв ее убедил. Мы моментально собрались и побежали в центр города: надо успеть купить лекарства для папы, снять деньги в банкомате и запастись едой, которая долго не портится. Я никогда не видела здесь столько людей на улице одновременно. В каждой очереди стояли по сто-двести человек. Пока мы стояли, в отдалении постоянно звучали взрывы. В магазинах сразу перестали работать карты. Возможно, не работала связь с терминалами, а возможно, продавцы хотели получить побольше наличных. Через несколько дней, когда у людей закончились деньги и они взвыли, что не на что купить даже хлеб и макароны, безналичная оплата в магазинах вновь появилась.
Пока я носились по городу из очереди в очередь, надо мной в небе пролетела ракета в сторону Херсона. Через несколько минут после пролета в той стороне поднялось белое грибообразное облако, которое постепенно темнело и разрасталось, — начался пожар. На улицах люди останавливались, смотрели в том направлении, где были слышны взрывы, никто не понимал еще масштабов бедствия и не прятался.
Бомбоубежища у нас в доме не было, и нас пустила к себе знакомая бабушка. Она жила в нескольких километрах, и в ее доме был хороший крепкий подвал. Мы собрались, но долго не могли уговорить отца. Он ругался, что русские не могут напасть на украинцев, а сестра говорила, что без него никуда не поедет. В этот момент мимо нашего дома, стоящего у дороги, поехали российские танки. Огромные колонны военной техники: артиллерия, гаубицы, установки с ракетами. Весь «парад 9 мая». На нас они не обращали никакого внимания.
Мы смогли уговорить отца перебраться к знакомой. Она оказалась ярой поклонницей Путина. Считала, что мы все придумываем, что это не Путин города бомбит, что грохот непонятного происхождения. Дом сотрясался, но хозяйка не реагировала. Она говорила: «Не может такого быть, Путин бы никогда такого не допустил».
Мы боялись, что в наш городок прилетит ракета. Мы жили у реки, а по воде все очень хорошо слышно. Каждый раз, услышав гул приближающейся ракеты или рев самолета, я выбегала из дома, чтобы посмотреть, откуда летит, где взрывается и надо ли бежать в укрытие. Если взрывалось за рекой, возвращалась обратно. Если окна начинали дребезжать, а стены дома вибрировать, значит, бомбили на нашей стороне Днепра, заставляла всех спускаться в подвал. Поскольку отец еле ходит, мы каждый раз волокли его в убежище, поддерживая с двух сторон. Подвал был добротный, с двумя выходами, но спускаться тяжело. Оборудовали папе постель и все необходимое, собрали там продукты, добытые в оставшихся магазинах.
Около двух недель бои шли в пятнадцати километрах от нашего города. Мы постоянно слышали взрывы и видели поднимавшийся в небо черный дым. Мы оставались в тылу российских войск, которые шли на Херсон.
Через Днепр есть железнодорожный мост. 24 февраля украинцы решили его взорвать, чтобы не допустить взятие Херсона. Взрывчатку заложили заранее, но кто-то разминировал мост незадолго до войны. То ли предательство, то ли диверсия. Это я узнавала из своих источников в компетентных органах. Потом россияне через железнодорожный мост погнали тяжелую технику на поездах. Это самый дешевый способ доставки вооружения. Прессе они преподносили это как эвакуационные поезда. Якобы из Херсонской области вывозят беженцев. Мне даже знакомые из России писали, смотри, есть поезд для эвакуации, уезжай. Я ответила, что никого не вывозят. Наоборот, в Украину везут оружие. Для этого и рельсы ремонтировали.
«У нас Васька жил, может, это он нацик?»
Все были в шоке от войны. Кто посмотрел выступление Путина, рассуждали про денацификацию и демилитаризацию, но не понимали, о чем это. Спрашивали друг у друга в очереди за едой. Люди удивлялись: какие нацики? Где они? Кто-то припоминал бывших соседей: «У нас Васька Ляшко жил, может, это он нацик?» Добросовестно пытались найти в памяти нацистов, от которых их освобождают, но никто так и не вспомнил.
В этих городах и селах почти все жители говорят на русском. В первые часы войны люди почти не боялись — еще не знали про убитых. Не знали, что все до единого пограничники, стоявшие на крымском блокпосту, погибли, в то время как мимо нас все ехали и ехали российские войска.
Благодаря тому, как повел себя Зеленский в начале войны и какой он пример подавал, люди объединились и поверили, что у них крутой президент. Еще вчера ругали: «клоун», «наркоман», «ворюга», а после вторжения он очень достойно себя повел. Когда стали приходить известия о первых погибших, многие пророссийски настроенные украинцы поменяли свое мнение. Конечно, остались некоторые «дубовые», невменяемые люди. Я говорила с ними и не могла понять, почему они не принимают очевидное. Можно же проехать 15 километров и воочию убедиться, что идут бомбежки, лежат трупы погибших людей.
Некоторые начали бухать. Хотели снять стресс. Я не стала. Поняла, что лучше всегда быть сконцентрированной, чтобы понимать, насколько близко стреляют: если рядом, значит пора бежать в подвал. Российские войска палили круглосуточно с моря и суши. Ракеты летели через небо над нами. В первый же день войны был бой возле села Антоновка, там разворотило газопровод. По словам местных, кругом лежали трупы убитых. Когда украинские ремонтники приехали чинить, россияне их обстреливали. Они оттуда еле ноги унесли.
Погода еще резко изменилась. Перед войной было 16 градусов тепла, а через пару дней стало минус шесть. Дул сильнейший ветер. Мы спали в одежде, постоянно работал обогреватель. Хорошо, что у нас хоть электричество было. Я сложила в рюкзак свои документы, держала там бутылку с водой, ноутбук и зарядное устройство от телефона.
Часть магазинов закрылись 25 февраля. Оказывается, кто-то из владельцев решил придержать запасы. Когда поняли, что они в оккупации и это надолго, то снова открыли магазины. Только цены были выше в три-четыре раза. В Голой Пристани есть сетевой продуктовый магазин, туда ехали кто на чем со всей округи. Все раскупили за два дня. Так как военные заблокировал город очень быстро, то ближайшие несколько дней поставок не было. В аптеках тоже все смели. На мосту, который связывает Херсон и левобережную часть области, где я находилась, появился российский блокпост. Украинские фуры с товарами не пропускали. Я несколько раз стояла в очередях в магазине по семь-восемь часов. Также через день по несколько часов стояла в очереди в пекарне. Давали по одной буханке хлеба в руки.
Люди помогали друг другу, особенно в первый месяц. Рыбаки раздавали людям бесплатно улов, фермеры делились запасами. Надо было готовиться к посевной, но топлива для техники не было. Тогда картошку, которую оставляли для проращивания, привозили в районы и раздавали людям, мне тоже прямо на улице дали ведро картошки на семью, килограмм пять. Привозили молоко. Бегать приходилось через весь город. Чувствовала себя добытчицей — добывала еду, где только можно.
Когда Херсон взяли и бои немного утихли, с военными кое-как договорились о пропуске грузовиков в Голую Пристань. В день поставки мы отправились к магазину с самого утра. В очереди стояли около двух тысяч человек. В первый раз мы ждали семь часов с сестрой, а когда зашли внутрь, увидели, что там только самые необходимые продукты. Минимальный набор. Давали только один пакет макарон, один пакет крупы на выбор. Еще по килограмму соли и сахара, но нам они уже не достались.
«У вас такой ненормальный президент, может, ты не поедешь?»
Самым сложным было спускать отца в подвал, когда взрывы были совсем близко. Он очень медленно двигается. Все гремит и трясется, приходится его торопить, а он еле переставляет ноги. И еще говорит нам с сестрой: «Вы бегите, а меня здесь оставьте». Это невыносимо.
В Голой Пристани военные ничего не ломали. Видимо, потому что планировали здесь встать на постой (после моего отъезда так и произошло, они поселились в нашем городе). Заняли дома в окрестных селах. Позиционировали себя как «освободители от нацистов». Привозили раненных в районную больницу. Я ходила туда из журналистского интереса, смотрела, кого доставили. Это были испуганные 18-19-летние солдаты, постоянно оправдывавшиеся, что их привезли на учения. Те, кто был в тяжелом состоянии, звали мам. Врачи делали, что смогли. Но про двоих из четверых, приехавших в первые сутки с начала войны, медики сразу сказали, что они не выживут.
Несмотря на то что я россиянка, отношение местных ко мне не изменилось. В очереди стоишь, люди подходят чай раздают. С добром друг к другу относятся. Если узнавали, что у меня российский паспорт, мне даже сочувствовали. Говорили: «Тебе же еще туда возвращаться, а у вас такой ненормальный президент, может, ты не поедешь?» Их бомбят, а они меня жалеют! Из Херсона звонила подруге в Киев — тогда Киев бомбили, — и она, находясь там, жалела меня! Говорила, сейчас всяких неадекватов полно, а ты из России, смотри будь осторожнее. Она две недели спала на полу в коридоре для безопасности, ее район постоянно бомбили, а она переживала за меня!
Папа категорически отказался покидать Украину из-за состояния здоровья и маломобильности. Сестра осталась с ним. Уезжая, я у знакомых в Украине спрашивала, не хотят ли они уехать в Россию, пока война. Но они ответили: «Сами в своем концлагере живите, мы лучше тут будем». Их не пугают ни голод, ни бомбежки.
Тяжело было оставить близких на этой войне. Когда я с ними прощалась, мы все понимали: видимся, возможно, последний раз в жизни. Непонятно, что будет, если ВСУ начнет наступать, а россияне отступать. Отступающие могут быть злы и разрушать все подряд, а наш дом возле дороги. Дай бог, чтобы мои остались живы. Я понимаю, что вряд ли будет возможность спокойно пересекать границу, даже когда война закончится. И я вряд ли смогу со своим паспортом приехать к отцу, даже если он будет умирать.
Всего в оккупации я провела месяц. 26 марта я оттуда вырвалась через Крым. Так я там впервые и побывала, между прочим.
У меня друзья детства и юности сегодня служат в ВСУ. Это в том числе люди с высшим образованием, преподаватели, программисты. Я прониклась огромным уважением к этой стране. Основная масса там — это люди с чувством глубокого внутреннего достоинства. Поразительная стойкость духа. Злость к врагу, которая не переходит в зверства. Те, у кого убили близких, возможно, будут всю оставшуюся жизнь ненавидеть русских и Россию.
