Максим Терещенко
предприниматель в музыкальной и концертной сфере, Запорожье
До войны у меня было несколько разных бизнесов. Во-первых, я занимался техническим обеспечением крупных концертов и шоу по всей Украине и в Европе. Во-вторых, зарабатывал рекламой и маркетингом. В-третьих, производил и продавал эксклюзивный бренд кофе. С началом войны всех моих бизнесов не стало, и я направил всю свою энергию на помощь нашей армии.
Я, помню, проснулся, открыл новостную ленту, а там написано: «Война». Думаю, у меня были такие же ощущения, как у людей в 1941-ом году. Я разбудил семью, попросил их приготовить вещи для эвакуации, а сам выехал на предприятие, чтобы определиться, как быть с оборудованием, которое стало ненужным. И мне сразу стали звонить друзья — сейчас все они работают волонтерами — с вопросом: «Что будем делать?» Мы уже проходили такую ситуацию в 2014-ом году и поэтому мгновенно мобилизовались.
Мы точно знали, что нужно бойцам на передовой — бинокли, рации, средства мобильной связи, тепловизоры, приборы ночного видения, батарейки… Я сразу написал об этом пост в Фейсбуке. После этого мне стало звонить и писать много знакомых и незнакомых людей, которые захотели помочь. Например, нам сразу передали двадцать раций, которые мы отправили ребятам на блокпосты. Но мы понимали, что этого очень мало, надо работать дальше. За три-четыре дня мы собрали первую крупную партию необходимых вещей и отправили на фронт — на свои деньги. Потом организовали сбор средств через соцсети.
Мы скоординировали действия всех наших активистов и партнеров, и сделали так, чтобы каждый занимался только одним направлением. Делать все подряд — сложно и накладно. Я сосредоточился на пошиве военной амуниции — бронежилетов, плитоносок (чехлы под бронеплиты, — Черта), спальников, спальных ковриков, перчаток и многого другого. У моего знакомого было швейное производство. Мы очень быстро смогли его перепрофилировать и запустить.
Ткани и фурнитуру сначала покупали в Украине, но все остатки моментально закончились. Тогда мы нашли людей, которые стали привозить сырье из Польши и Турции. Это дороже и сложнее логистически, но других вариантов пока нет. Ткань для армейских нужд должна соответствовать двум главным требованиям: быть трудновоспламеняемой и максимально прочной. Одежду шьем из материала помягче, с грязеотталкивающим эффектом и низким содержанием синтетики. На бронежилеты и плитоноски идет ткань самой высокой плотности — кордура, с показателем в 1000 den. Она должна быть максимально износостойкой.
Армейское оборудование закупаем в Европе под конкретные запросы наших военных. Они сообщают нам о своих нуждах, мы передаем информацию поставщикам, и те выполняют заказы. В последние дни работаем под непрекращающийся вой сирен. Говорят, что на наше направление перебросили российские войска из-под Мариуполя. Обстановка напряженная. При звуках воздушной тревоги приходится уходить в бомбоубежище, иногда наш пошивочный цех спускается туда по несколько раз в день. Но правила стараемся соблюдать, потому что жизнь и безопасность — превыше всего.
Семью я эвакуировал, но сам решил, что останусь в Запорожье до победного конца. Во-первых, невозможно координировать работу издалека. Сейчас в городе, да и вообще по всей Украине — утром одна ситуация, днем другая, вечером третья. Решения нужно принимать мгновенно, и это возможно делать только находясь здесь.
Во-вторых, есть морально-этический момент. Мои предки отсюда, мой предок в девятом поколении — украинский казак, служивший в Нежинском полку в XVII веке. Его звали Терентий Терещенко. Его имя указано в книгах запорожских казаков. Ну и оба моих дедушки воевали — и один, и другой. Я не вижу смысла уезжать куда-то. Здесь вообще все мое. Это моя земля, она мне помогает.
Ситуация в корне отличается от той, что была 8 лет назад.
Потом, у меня мама в оккупации, брат был в оккупации, родственники в оккупации — им я тоже должен помогать. Как я могу уехать? Моя мама живет в Донецкой области, в Волновахе. Там нет связи с конца марта. Я на днях смог созвониться с ней на тридцать секунд. Слов не было слышно, я только услышал ее голос и понял, что все относительно в порядке.
Родного брата я потерял, он умер в Волновахе 28-го марта. У него была тяжелая болезнь, а они с мамой прожили месяц без тепла, света, электричества, без газа и без лекарств, под непрерывными обстрелами. Понятное дело, ему не могли оказать нормальную помощь. Я узнал о его смерти только через две недели после похорон. Так что у меня множество причин, чтобы остаться и ни одной, чтобы уехать.
Моя тетя из Мариуполя три недели просидела в подвале под обстрелами. Ее дом разбомбили. Люди жили при температуре минус десять градусов, воду брали из луж, еду готовили на костре. В последние дни их бомбили просто нещадно, и когда бомба упала уже рядом, они поняли, что следующая убьет их самих. Тетя чудом эвакуировалась, три дня добиралась до Запорожья. Я отправил ее к родственникам в Польшу. Пытался высказать ей свое сожаление, говорил: «Я понимаю, как вам было тяжело». Но она ответила: «Нет, ты не понимаешь, ты не можешь понять, что там происходило».
Я думаю, что здесь, в Запорожье, такая ситуация невозможна. Горожане сделали выводы из того, что произошло в Мариуполе, Чернигове, Киеве и других городах. Оборона очень сильная, взять город практически нереально. Нам даже запорожский ландшафт помогает. Запорожье — это же древний город. Наш остров Хортица на Днепре тысячу лет был перевалочным пунктом, укрепленной переправой. Он очень удобен для обороны.
Я был в военкомате в первый день войны — там было огромное количество добровольцев. На второй день — очередь была такая же. И в третий — стояла такая же очередь добровольцев, пытавшихся вступить в тероборону (батальоны Вооруженных сил Украины, формирующиеся по территориальному принципу, — Черта). Я понял, что жители Запорожья будут бороться.
Оккупация — нереальный сценарий. Во-первых, Запорожье — это большой город, промышленное сердце Украины. А во-вторых, геноцид, который российские войска устроили в Буче, Ирпене, Бородянке и других населенных пунктах, — обозначил точку невозврата. С этим невозможно жить, невозможно смириться. Оккупанты не смогут удержать власть в городе, где их все ненавидят. Захватить и удержать — две разные вещи. Я не представляю себе, какими силами это можно сделать, у русских их просто нет.
К тому же, гуманитарные поставки в Украину невероятные, это тоже позволит нашей стране защитить себя. Ситуация в корне отличается от той, что была 8 лет назад. Война наверняка закончится быстрее, чем мы думаем — тем, что Украина выйдет на границы, как минимум, 2014 года. Для этого есть все возможности. Разумеется, я не исключаю любого варианта развития событий. Но каждый из этих вариантов предполагает мои активные действия. Если понадобится, я пойду защищать город с оружием в руках.
После войны я продолжу заниматься кофе. Я продавал так называемый «десертный кофе» — у него может быть вкус нью-йоркского чизкейка, или булочек синабон, или шотландского грога, или бурбона. Такой эффект достигается за счет добавления натуральных масел. Ты не просто пьешь кофе, ты можешь психологически абстрагироваться от какой—то ситуации. Это история про эмоции, про путешествие, про впечатления. Я знаю, что кончится война, и украинцы снова будут путешествовать в Италию, Америку или куда-то еще. И с помощью нашего кофе, и просто так.
Алексей Ломский
предприниматель в сфере общепита, Харьков
До войны мы с моим партнером Стасом Любимским занимались заведениями общественного питания. У нас был ресторан, кафе на набережной, пиццерия — всего пять точек по городу. Но в первый день войны — а нас начали бомбить сразу же — я, в первую очередь, подумал не о бизнесе, а о своих детях. Дочке — одиннадцать, сыну — двенадцать, все мысли были о них. А еще о том, что у меня в кармане 1300 гривен и пустой бензобак.
25 февраля мы с семьей и друзьями планировали лететь в Египет — уже собрали чемоданы с шортами, плавками и масками для плавания. Но вместо этого путешествия нам пришлось идти в подвал нашей службы по чрезвычайным ситуациям — он был необорудованный, ужасно пыльный, но глубокий и крепкий. Первые пять дней войны мои дети провели в этом подвале. Всего там находились 36 человек. Я, как мог, пытался его благоустроить: привез туда печи, покрывала, холодильник, кофеварку и продукты.
В итоге я все-таки отправил семью в Египет, через Молдову и Румынию. Я отвез их на машине до молдавской границы, мамы с детьми поехали дальше, а мы, мужчины, вернулись в Украину. Сначала я поехал в окруженный российскими войсками Изюм, хотя военные категорически меня от этого отговаривали. В Изюме жила моя мама — она семь дней просидела в подвале без еды, света и связи. Я забрал маму и вернулся в Харьков.
Харьков сегодня — горячая точка. Но история этой войны началась для меня не 24-го февраля, а еще в 2014-ом году. Еще тогда мы начали помогать нашим бойцам — постоянно ездили в зону АТО («Антитеррористическая операция» — официальное именование властями Украины вооруженного конфликта на востоке Украины, — Черта), снабжали армию питанием. И даже внедрили замечательное ноу-хау.
Мы производили большое количество тушенки, и в какой-то момент у нас закончилась для нее металлическая тара. Мы начали выпускать тушенку в мягкой упаковке, в которой обычно продаются детские пюре или корма для животных. Получилось здорово: такая упаковка мало весит, бойцам ее удобно использовать и хранить, а когда они все съели — могут просто скрутить ее в трубочку и положить в сумку. Вы же знаете, что солдаты не должны оставлять никаких следов, чтобы враг не вычислил их перемещения — использованную тару они носят с собой. Наше решение было гениальным и простым — удивительно, что до этого раньше никто не додумался. Мы даже получили от президента благодарность за гуманитарное участие в антитеррористической операции.
Сами мы не военные, поэтому воевать не пошли. Опять стали делать то, что хорошо умеем. Я сказал Стасу: «Если мы пойдем воевать, будет на два хуевых солдата больше и на два отличных организатора меньше». А Стас ответил: «Когда мой сын спросит меня: «Где ты был во время войны, папа?», я смогу четко ответить, где. Я кормил нуждающихся». Понимаете, пройдет время, и это войдет в историю.
Когда началась война, у нас были очень приличные запасы продуктов. Мы начали готовить бесплатные горячие обеды. В городе начинался гуманитарный кризис — многие спрятались в бомбоубежищах и не могли подняться на улицу по несколько дней. Они не ели, у них не было воды. Мы со Стасом уже бывали в зоне боевых действий, знали, как вести себя во время обстрелов и не чувствовали паники. Мы могли перемещаться по городу и заниматься работой.
К сожалению, штат наших кафе не сохранился. Из коллектива в сто человек остались четверо, остальные уехали. Но очень быстро о нашей кухне разлетелась молва по всему городу. Люди начали звонить и предлагать помощь. Сейчас у нас работает порядка пятидесяти человек — это и повара, и снабженцы, и логист, и водители. Причем, профессиональных поваров только трое, остальные — люди самых разных профессий. Обеды развозим под бомбежками и обстрелами. Недавно у нас осколком убило охранника. А весь персонал научился различать «прилеты « и «вылеты». «Вылет» — это когда мы стреляем, а «прилет» — когда по нам.
Сейчас мы готовим до семи тысяч горячих обедов ежедневно. Были дни, когда готовили больше 7,5 тысяч. Но потом немного пересмотрели политику — поняли, что есть люди, которые сами могут сходить в супермаркет или, на худой конец, встать в очередь и получить гуманитарную помощь, сейчас таких точек довольно много. Главные наши потребители — гражданские лица, потом — военные, участники теробороны и полиция. Мы кормим больницы, роддома, институты, предприятия.
Мясо и птица сейчас в большом дефиците. Но, например, сегодня есть полторы тонны курицы. Мы делаем котлетки, паштеты, варим бульоны, жарим и тушим. Куриный жир используем в приготовлении каши, чтобы сделать ее вкуснее. До войны мы занимались доставкой еды в садики и школы, поэтому мы умеем делать вкусные и несложные домашние обеды из простых продуктов. Люди нас очень благодарят. Это единственная монета, оставшаяся у людей, и мы с радостью ее принимаем. Этого нам достаточно.
Заниматься после войны ресторанами уже не получится
Все наши личные средства давно закончились. Мы пользуемся услугами волонтеров, которые снабжают нас продовольствием. До последнего времени мы не брали деньги, у нас не было донатов, и когда кто-то хотел помочь финансово — мы отправляли им счета, допустим, на топливо. Однажды была возможность купить овощи со скидкой, но мы не смогли этого сделать, потому что не было средств. Так что, наверное, мы все-таки начнем собирать деньги и будем открыты к материальной помощи. В конце концов, хорошо было бы платить и нашим помощникам на кухне, которые уже два месяца работают бесплатно.
Я боюсь умереть, я нормальный человек, у меня маленькие дети. Но этот страх помогает мне сохранять жизнь, действовать адекватно ситуации, вовремя прятаться и лишний раз не подставляться. Тем более, мы находимся в районе Салтовка — это первая линия города, непосредственно от нас до позиций оккупантов — 7 километров. По нам постоянно бьют из танков и «Градов». Я всегда ношу бронежилет, это необходимая мера, у меня рядом всегда лежит каска. Можно, конечно, сильно испугаться и уехать. Но если это все сделают, кто же тогда останется?
Харьков не может быть захвачен, мы такую мысль не допускаем. Но заниматься после войны ресторанами уже не получится. После этой разрухи очередь до них дойдет в последнюю очередь. Мы будем себя искать в чем-то другом. Будем город отстраивать. У нас очень красивый город, в нем много замечательных мест, каких нет даже в Киеве. Роскошный парк Горького, невероятный зоопарк. Сейчас надо всем назло сделать наш город еще лучше. Избавиться от старых панельных домов — ужасного пережитка времен Хрущева. Вместо них построить красивое новое жилье. Московский проспект, думаю, точно переименуют. А может, и оставят название в память о «замечательной» судьбе русского крейсера.
Харьковчане — оптимистичный и трудолюбивый народ. И у военных мотивация просто высочайшая. Люди защищают свою землю, каждый ее клочок. У нас шутят, что после полутора месяцев денацификации даже Pink Floyd запели по-украински. Стоило ли с нами связываться? Лучше бы Россия озаботилась сохранностью собственных земель. У такой недружелюбной страны максимально недружелюбные соседи. Многие наверняка сейчас вспоминают о том, какие территории в свое время потеряли. Я бы на месте Москвы крепко об этом задумался.
