«Мужик тебе нужен, это выбьет из тебя все глупости»
«Я лежу, в ужасе смотрю в потолок и обливаюсь холодным потом. Я знаю, что сейчас произойдет, но убеждаю себя: это нормально, все занимаются сексом, и им это даже нравится. Ну и что, что этого мужчину нашла не я, а моя мама, зато я буду нормальной. Все было как в тумане — дальше просто больно, мерзко, страшно, не хотелось жить. После этого я вообще никого не могу хотеть».
Эта история произошла с Марией из Челябинска, когда она поступала в университет, ей тогда только исполнилось 18. Через несколько лет, сидя в центре Москвы, она рассказывает корреспонденту «Черты» все, что с ней происходило, спокойным ровным голосом, правда, при этом совсем не открывает глаза. С так называемыми корректирующими изнасилованиями чаще всего сталкиваются ЛГБТ-люди, но бывают и исключения, как в случае Марии.
Она росла без отца, а мать воспитывала девочку в авторитарной манере. В семье была жесткая дисциплина: девочка-отличница, долго не гуляй, косметику не используй, с плохими девочками не дружи, с мальчиками вообще не дружи — у них только одно на уме. «Конечно, я росла “синим чулком”. Тем более для меня было дико, что после получения аттестата и поступления в институт вдруг оказалось, что у меня срочно должен откуда-то появиться муж и дети, а то “так и останусь в девках”», — рассказывает Маша.
Сама она не могла преодолеть страх перед сверстниками и начать с кем-то встречаться: в школе с ней не дружили, в университете она просто не знала, как подступиться к людям. Каждый день, когда она возвращалась домой, слышала от матери: «Ну, когда ты найдешь нормального мужика? Когда внуки? Мне стыдно за тебя. Может, ты просто лесбиянка — поэтому на тебя мужики не смотрят? Мужик тебе нужен, это выбьет из тебя все глупости». Мария добавляет: «Это сейчас я понимаю, что связи между тем, что я не нравилась парням, и тем, кто в теории нравится мне, нет и быть не может. А тогда я смирилась с мыслью “со мной что-то не так”».
Шутка про сына маминой подруги, как говорит сама Мария, обернулась для нее кошмарным сном. Ближе к Новому году мать начала все чаще говорить ей о Виталике — племяннике коллеги в бухгалтерии, который очень ждет встречи с ней. Праздник решили отмечать вместе: Мария с мамой, Виталик и его тетя. Девушке впервые в жизни налили шампанского, подливали активно. Виталик был хмурым и необщительным, как запомнилось Маше.
«Вечер сопровождался сальными шуточками, а потом мать с подругой просто ушли. Он, не теряя времени, вдруг подсел ко мне на диван и максимально навязчиво положил мне руку на колено. Сказал что-то вроде “ну что, мол, давай, никто нам не мешает”, — говорит девушка, продолжая сидеть с закрытыми глазами. — С начала вечера я понимала в глубине души, к чему все идет, и мне было до одури страшно. Промямлила что-то вроде “я пойду в спальню”, подстегнул страх “так ведь не найду больше никого!” Наконец на меня обратил внимание мужчина! Может, только так мне суждено обрести пару».
Сама Мария не считает произошедшее с ней изнасилованием. Девушка убеждена, что во всем виновата сама, и это ее ошибка — должна была отказаться: «Я не сказала “нет”, но и не сопротивлялась. Я лежала, как труп, пока он пыхтел на мне. Теперь понимаю: варианта отказать просто не было в моем мозгу, и за это спасибо большое матери».
После окончания первого курса Мария навсегда ушла из дома и переехала в Москву. Прошло уже несколько лет: университет позади, появились друзья, любимая работа, но полученная травма дает о себе знать. Маше никогда не была лесбиянкой, ей нравились и нравятся мужчины, но после пережитого она панически боится оказаться в постели с представителем противоположного пола.
«От безысходности я пыталась практиковать секс с женщинами, — рассказывает она. — Секс на раз еще ничего, особенно если есть настроение выпить, расслабиться. Но отношения — нет. Мне однажды очень сильно нравился один парень, а я ему. Но так и не смогла позволить ему даже поцеловать себя. Вы спросили меня о корректирующем изнасиловании. Коррекция, безусловно, произошла. У меня скорректирована сексуальность как таковая. Я просто не могу быть с теми, кого хочу». В этот момент Маша впервые за время разговора заплакала.
Близкие «исправляют» близких
Статистики по коррекционным изнасилованиям в России не существует. Более того, все опрошенные «Утопией» ЛГБТ-центры и фонды, помогающие пострадавшим от насилия, признают: нет привязки к регионам, местным традициям и религии — обращения отовсюду. Оценить масштаб проблемы затрудняются даже те, кто с ней работает.
Исполнительный директор центра «Сестры» Надежда Замотаева рассказала, что к ним обращаются девушки, пережившие такой опыт. «Насилие — это социальная проблема, то есть существуют условия, которые позволяют насилию нормализироваться, длиться и использоваться в таких “воспитательных целях”. По нашей информации, чаще всего это совершают родные и близкие люди. Насколько нужно не понимать своего ребенка, воспринимать насилие нормой и думать, что такая мера что-то может “исправить”? Слово коррекция тут не подходит вовсе».
Проблему, по ее словам, приумножает закон о «гей-пропаганде». Это всего лишь манипуляция общественным сознанием, поиск врага внутри нашего общества, охота на ведьм, считает Замотаева и добавляет: «Государство — это общественный договор между гражданами и властью, последняя должна обеспечивать гражданские права. Не очень понятно, почему гражданские права ЛГБТ-людей значат меньше, чем права гетеросексуалов».
У меня скорректирована сексуальность как таковая. Я просто не могу быть с теми, кого хочу
Невозможно оценить реальный масштаб случаев корректирующего изнасилования еще и потому, что о нем не принято говорить. Даже со специалистами. «Как правило, о корректирующем насилии редко говорят на первой консультации с психологом, чаще всего такие факты всплывают только при длительной терапии, — объясняет «Черте» координатор программ Московского комьюнити-центра для ЛГБТ-инициатив, кандидат психологических наук Валентина Лихошва. — Я работаю в ЛГБТ-организации, и в моей практике эта ситуация отнюдь не уникальная, к сожалению, постоянно с ней сталкиваюсь».
Еще одна причина табуированности темы — скрытая внутренняя гомофобия, отмечает Лихошва. Часто пережившие этот опыт люди испытывают стокгольмский синдром и оправдывают насильника, а свою ориентацию или идентичность воспринимают как проблему. Кроме того, работу с реабилитацией усложняют и социальные факторы. Например, если в корректирующем изнасиловании участвовали секс-работники, в этом еще более стыдно признаться.
«Бывает, что родители якобы ведут подростка к специалисту, а те преподносят коррекцию сексуальной ориентации как некую научную практику, — уточняет психолог. — Я знаю случаи, когда родственники совершают насилие, чтобы “исправить женщину”. Порой с уговорами “ну, ты попробуй, замуж тебе надо” и так далее. Такое происходит часто, но проблему не видно еще и потому, что у пострадавших подавлена воля».
Вдобавок в нашей стране традиционно замалчиваются проблемы сексуализированного насилия против несовершеннолетних, а корректирующие изнасилования часто происходят именно в подростковом возрасте. При этом Лихошва подчеркивает, что у проблемы нет ярко выраженного гендерного окраса: в равной степени она относится как к мужчинам, так и к женщинам.
Не только женщины
«Я часто слышу, что изнасиловать мужчину нельзя, — признается Константин. — Но что вообще такое насилие? Что-то против твоей воли. Мне взялись “помогать» старшие двоюродные братья. О том, что я гей, знали друзья, я особо не скрывал. Но в семье речь об этом просто не заходила: мне казалось, что все все знали, но делали вид, что всё нормально и всех это устраивало».
В одну из пятниц братья позвали его выпить по-мужски. Все кончилось тем, что он в полусознательном состоянии оказался с секс-работницей. «Это было странно, я ощущал себя использованным, грязным, я не понимал, как вообще физиологически что-то получилось», — вспоминает он. После того случая Константин перестал общаться с семьей, которая отреагировала фразой: «Ну а что тут такого? Зато теперь ты точно уверен».
«Это был очень сложный период моей жизни. Я не думал, что семье нужен только какой-то конкретный я, которого они себе придумали. И ради самих себя нужно было окунать меня в такую грязь».
В России негласно считается, что толерантность к парам лесбиянок выше, чем к геям, однако в жизни все обстоит не совсем так, считает лесбиянка Кристина М. из Нижнего Новгорода. «Меня безумно бесит, когда ведут рассуждения вроде “вид целующихся девушек мне даже нравится”. На деле люди насмотрелись порно и им кажется, что лесбиянки — это такие две сисястые красотки, которые сейчас полижут друг друга, а потом накинутся на мужчину. То есть они занимаются сексом или целуются, только чтобы понравится ему. Когда люди видят лесбийскую пару, негатива ни разу не меньше, чем к геям: “фу”, “лесбухи”, “фригидные” и так далее. Нет никакой терпимости — это миф», — говорит она.
Саму Кристину изнасиловал в 16 лет родной дядя, когда семья узнала, что она встречается с девушкой. Подробности она вспоминать не хочет, ограничивается тем, что это было очень жестоко. «Он бил меня по лицу, а затем привязал к кровати, — рассказывает она. — Я помню, как он отвязал меня, а сил встать, убежать, заплакать, закричать у меня не было. Он сразу превратился в такого милого и заботливого: ты пойми, говорил он мне, ты такая, потому что у тебя просто опыт был неудачный. Да ты еще не пробовала! Тебе надо было нормально все испытать, считай, профессионала не хватало. “Профессионал” одарил меня безумными болями, разрывами и ненавистью ко всем, кто пытается хотя бы заикаться о моей ориентации». Кристина сменила имя и тоже не общается с семьей.
Почему это не может работать
За тезисом, что сексуальный опыт, даже против воли, может чем-то помочь, кроется огромное количество стереотипов о сексе, а также отсутствие сексуального воспитания. «За этим стоит идея, что женщина — принимающая сторона, без выбора, и иначе быть не может. Еще полное незнание женского сексуального желания и вообще анатомии, вера, что правильный мужик с правильным пенисом — это такое удовольствие, после которого, глядишь, и ориентация изменится, — объясняет психолог и сексолог Марина Травкова. — Но это не работает просто с точки зрения здравого смысла. Сексуальные предпочтения формируются не в гениталиях, за это отвечает мозг. Иначе мы бы говорили, что любой мужчина, переживший колоноскопию, должен навсегда влюбиться в колоноскоп».
С ней согласна и Валентина Лихошва: «Любое секусализированное насилие — это всегда существенный надлом личности, очень большая психологическая травма. Никаких положительных изменений, никакого возврата мира в “желаемую точку” не будет происходить. Сексуальная ориентация или гендерная идентичность — неотъемлемая часть психической личности, которую не изменить никаким образом. Как я могу изменить свою руку? Наверное, только лишившись ее. Соответственно, то же самое происходит при изнасиловании. Об изменении никакой речи не идет, только о травмировании сексуальности и психологической травме».
Надежда Замотаева напоминает, что в ситуации, когда насилие происходит дома и организовано членами семьи, семья перестает быть безопасным местом, о котором столь активно напоминает государство. «Семьи умирают в момент насилия как институт и как родственные связи. Естественная реакция — желание уйти оттуда. Другой вопрос — куда уйти, потому что количество убежищ и шелтеров ограничено. Насилие разрушает жизнь человека, одной конкретной семьи и общества в целом. Потому что вряд ли тот, кто пережил насилие в семье, захочет создать что-то подобное или назвать это семьей», — добавляет она.
Для тех, кто пережил такой трагический опыт, в первую очередь важно осознать происходящее, отмечают психологи. Валентина Лихошва считает, что неумение идентифицировать насилие по отношению к себе является одной из основных проблем в этом вопросе: «Колоссальную роль играет незнание, что с тобой происходит насилие, а также непонимание, как на него реагировать. Внутренняя гомофобия “нормализует” в собственных глазах все, что происходит с человеком. Многое можно было предотвратить, если бы мы понимали, где начинается насилие над нами, и могли бы попросить помощи».
Все имена героев материала изменены по их просьбе и в целях их безопасности.
