В 1897 году в Российской империи проходила первая перепись населения. Переписи были и до этого, но впервые она была всеобщей. От Владивостока и до Варшавы, от Архангельска и до Эривани по улицам городов, сел и деревень ходили переписчики и собирали информацию о жителях страны.
Когда переписчики пришли на хутор рядом с селом Терновка Херсонской губернии, что недалеко от Тирасполя, и постучались в неприметный дом, из окна высунулась рука и без единого слова передала записку:
«Мы христиане. Нам нельзя никакого нового дела принимать, и мы не согласны по-новому записывать наше имя и отечество. Нам Христос есть за всех и отечество, и имя. <…> Вашим новым законам повиноваться никогда не можем, но желаем паче за Христа умерети».
Сложно сказать, что переписчики поняли из записки, но, вернувшись в Тирасполь, они доложили начальству о странном событии. Власти посчитали: видимо, в доме живут беспаспортные. Если в Российской империи обнаруживали кого-то без паспорта вне родного уезда, его задерживали для выяснения личности. Но в этот раз спешить никто не хотел. Пока переписчики вернулись в город, пока обо всем доложили, пока полиция решила разобраться — прошла пара месяцев. Только в феврале полицейские приехали в село Терновка, задержали семерых человек из подозрительного дома и посадили всех под арест. Жизнь без паспорта была тогда хоть и правонарушением, но небольшим, поэтому странное поведение задержанных показалось полицейским подозрительным.
Среди арестованных выделялась женщина 35-40 лет, с явно большим влиянием на остальных. Другие шесть человек слушались ее во всем и буквально смотрели ей в рот; кроме того, все задержанные были в нездоровом возбуждении. Старшая женщина говорила громко, страстно и резко, вещала о скором божием суде, ни во что не ставила полицейских — те даже позвали врачей, проверить, не сошли ли задержанные ненароком с ума. Они ни в какую не называли свои имена и фамилии, не говорили, откуда родом, беспрестанно молились и слушали проповеди своей предводительницы. Они отказались от пищи, а одна из женщин даже не пила. Более того, все они были убеждены, что скоро умрут и даже подготовили специальные посмертные одеяния.
Такое поведение задержанных без паспорта было настолько неожиданным, что их предпочли отпустить от греха подальше — через четыре дня всех семерых поместили под домашний арест в тот же дом, откуда и забрали.
Тайная жизнь хутора и ожидание апокалипсиса
Село Терновка находится в живописном месте в дельте Днестра — здесь река образует множество островков и рукавов. Низины, которые часто заливает вода, богаты черноземом. Вокруг в изобилии растут виноградники и фруктовые сады. Один из множества местных хуторов и земля вокруг него принадлежали крестьянину Федору Ковалеву: мужику энергичному, веселому и зажиточному. С Федором жила его жена Александра (все ее называли Анюша), их двое детей, сестра Авдотья, мать и слабоумный брат Дмитрий. Также на хуторе жили и работали еще множество батраков.
Была у Терновского хутора еще и тайная жизнь, скрытая от посторонних и тщательно оберегаемая. Сам Федор, его жена и близкие были старообрядцами. На территории хутора действовал тайный скит староверов, куда ревнители истинной веры могли удалиться от погибающего мира.
Федор оборудовал для них специальный дом. Со стороны он выглядел как хозяйственная постройка, что-то вроде сарая для телег. У дома были небольшие окна и фальшивые ворота, а настоящая дверь была сзади здания, замаскированная кучами соломы и тростника. В доме были молельня и комнаты для жильцов. Некоторые оставались здесь подолгу, другие — приходили и уходили, но вся их жизнь проходила в тайне: этих отшельников никто не видел и не слышал. Если нужда и заставляла их выходить из дома, то только по ночам. Сам хозяин хутора вместе с женой, матерью и некоторыми работниками тоже старались молиться и участвовать в радениях.
Во главе скита стояла Виталия — женщина властная, целеустремленная и набожная, а ближайшей ее помощницей была Поля Младшая. Виталия хорошо читала по старославянски, руководила молитвами и всей духовной жизнью скита.
Осенью 1896 года, за несколько месяцев до переписи, атмосфера на хуторе накалилась. Виталия постоянно твердила, что грядут гонения на староверов: старообрядцев всех толков и согласий будут заключать в тюрьмы и отправлять в ссылки, заставлять отрекаться от истинной веры, отнимать детей и перекрещивать их в никонианство. С каждым днем она все больше сгущала краски. Мать Федора Ковалева стала часто плакать и все повторяла детям: «Я умру, как вы останетесь без меня».
Федор позже рассказывал, что весь сентябрь и октябрь община ждала либо ссылки, либо тюрьмы. Все эти предсказания воспринимались всерьез, некоторые даже запаслись шубами и валенками для жизни в Сибири, а сам Ковалев продавал свои вещи и инструменты за бесценок. Вечерами же они собирались в скиту и слушали Виталию, чьи пророчества с каждым днем становились все более мрачными. Дни шли, но староверов никто не арестовывал. Мужики, в том числе и Федор, говорили: «Надо дождаться, что будет». Женщины были настроены более апокалиптично.
К Рождественскому посту пришли две новости: что с Иерусалимского храма недавно сняли крышу (что было неправдой) и достоверная — о всеобщей переписи. С точки зрения староверов и первое, и второе — явные признаки апокалипсиса. Например, у переписчиков были бланки четырех форм: А, Б, В и Г. Крестьян записывали в форму А, поэтому некоторые стали говорить, что крестьян записывают в антихристы, тогда как в форму Б — божиих людей — записывают только помещиков.
Как раз в эти дни девочка из общины Прасковья произнесла слова, которые многим уже приходили на ум, но все боялись их произнести: «Там (в остроге) будут резать, мучить, лучше в яму закопаться». В ответ на это ее мать Домна сказала: «Хорошо ты, Пашенька, вздумала — и я с тобой».
Отшельники начали вспоминать благочестивые примеры из истории гонений на староверов, когда люди целыми деревнями сжигали себя и закапывали в землю. Но не всем по душе были эти идеи, некоторые сомневались, по-христиански ли это — лишать себя жизни? В конце концов, в христианстве есть явный запрет на самоубийство. Весь конец осени и декабрь в скиту велись жаркие споры, и Виталия, убеждая всех в правильности этой идеи, приводила примеры из старых книг, говорила, что все, что делается для Бога — не грех.
«Два-три дня муки ничто в сравнении с муками вечными»
В середине декабря на хутор пришли переписчики — это убедило всех, что настают последние дни. Общаться с ними жители скита не стали, только передали записку, — и переписчики в недоумении удалились.
Под конец рождественского поста староверы решили: когда их заключат в тюрьму — а никто не сомневался, что их скоро арестуют — то все запостятся, то есть откажутся от еды, и уморят себя голодом, чтоб не даться в руки антихристу. Но арестовывать их никто не спешил.
В этом ожидании один из жильцов скита задался вопросом: а как же дети? «Мы-то умрем с голоду и попадем в рай, а детей у нас отнимут, перекрестят в никонианскую веру, и дети попадут в лапы Антихриста». При этой мысли Анюша, жена хозяина хутора Федора, сказала: «Не отдам ребенка на погибель, лучше пойду с ним в могилу».
Федор передал Виталии слова жены, надеясь, что она начнет отговаривать Анюшу, но в ответ услышал: «Это она хорошо придумала, это пророчество. Добро, что она это нагадала, ей первой будет спасение». Виталия пригрозила ему: если он не согласится с решением жены, на него падет грех за три души.
С тех пор в скиту говорили только об одном — яме. Виталия не просто нагнетала атмосферу, она буквально никому не давала опомниться. Говорила, что антихрист близко и надо срочно спасаться. Он убеждала так:
«Два-три дня муки ничто в сравнении с муками вечными. Подумай, можешь ли ты пересчитать дождевые капли: сколько капель в дожде, столько лет муки в аду, лучше два-три дня муки в яме, и — царствие небесное».
Ночью на 23 декабря все собрались в дома крестьянина Назара Фомина — именно его дочь Прасковья первая заговорила о яме. Вместе с семьей Фомина здесь были Ковалевы с детьми, Виталия, ее родная сестра Елизавета Денисова, и еще несколько человек.
Весь вечер они пели священные песни и молились, прощались друг с другом, целовались и плакали. Затем спустились в погреб дома. Мужики — Федор Ковалев, Назар Фомин и молодой парень по фамилии Кравцов — пробили стену погреба и начали рыть пещеру. За несколько часов работа была сделана: они выкопали комнатку 3,5 на 3,5 метра и высотой в полтора; женщины помогали: выносили и утрамбовывали землю.
После того, как пещера была готова, все кроме Виталии и двух ее помощниц надели погребальные саваны, вошли внутрь и улеглись на землю, молясь. Анюша и Федор зашли туда с двумя дочерьми (одна из них была грудной). Тут возникла заминка: Назар Фомин не захотел закладывать выход из пещеры изнутри, по его представлениям, это бы равнялось самоубийству. Поэтому он со слезами на глазах начал упрашивать Федора, чтоб тот вышел обратно в погреб и заложил пещеру снаружи. Федор не хотел оставлять семью и сам хотел спастись, но недоразумение разрешила Виталия. Она приказала Федору выйти и начать делать стену. Он подчинился.
В пещере осталось девять человек. Федор работал быстро. С другой стороны ему все-таки принялся помогать Фомин, вдвоем они возвели две стенки из кирпича вплотную друг к другу. За стеной было слышно, как люди молились и говорили друг другу: прости, прости. Виталия затаптывала землю, чтоб скрыть следы. Когда они закончили, вышли из погреба, заперли дом и разошлись, Виталия строго-настрого наказала всем молчать об этом событии.
Врачи, которые позже обследовали это место, заключили, что люди умерли от недостатка воздуха в срок от полутора до восьми часов. На телах не нашли ни царапин, ни других ран — по видимому они, обессилев, просто падали на землю и умирали. Елизавета Денисова и Анюша с детьми лежали рядом со стенкой, мужики — посередине комнатки. Тела лежали в беспорядке, частично друг на друге, и, судя по позам и по положению рук и ног, люди метались и ползали в агонии, пока не потеряли силы. Частично тела были засыпаны землей, а голова старика Скачкова лежала в небольшом углублении, которое он себе, по всей вероятности выкопал: когда духота становилась нестерпимой, люди охлаждали свои тела сырой землей. Почти наверняка старшие умерли первыми, а последними — дети, окруженные мертвыми родителями, скончавшимися в агонии.
«Вестимо, прощался, как не прощался»
Дневная жизнь хутора продолжалась как ни в чем ни бывало, разве что работники и соседи заметили, что хозяин, Федор Ковалев, непривычно хмур и неулыбчив, и жены его что-то не видно. Остальные паломники-староверы и жители скита не задавали вопросов, а им ничего не рассказывали. Виталия тем временем продолжала говорить о скором пришествии антихриста и неизбежных арестах.
Через четыре дня после первого погребения, в ночь на 27 декабря, новая партия стремившихся к спасению собралась на хуторе Сухова — это в полуторе километров от усадьбы Ковалева. За два года до этого хозяин выкопал под фундамент дома большую яму — а дом так и не построил, запил. Двое мужиков, сам Сухов и Иов Павлов, вырыли на этом месте небольшую пещерку, поменьше первой. Иов, мужик мягкосердечный и добрый, был женат. Он умолял беременную жену Настасью присоединиться к нему идти в пещеру, она отказывалась. В ночь перед самопогребением он снова звал ее с собой, но Настасья ушла ночевать к матери. Она не поняла, что Иов прощался насовсем: «Вестимо, прощался, как не прощался».
В середине ночи, в пещеру зашли шесть человек. Иов, когда залезал в пещеру, вспомнил о жене и пожалел ее: «Эх! Мне-то трудно, а ей, женское дело, и того труднее». Федор снова заложил яму кирпичом и глиной, после чего вернулся с Виталией домой.
Весь январь прошел без новостей. Никого не ссылали в Сибирь, антихрист не приходил, но напряжение не спадало. Федор Ковалев превратился из веселого, работящего и хозяйственного мужика в тень. Мать его почти каждый день плакала, ожидая скорого конца. Соседи и работники, которые не подозревали о тайной жизни на хуторе, понимали, что с хозяином что-то не то — пропали его жена и дети, — но с расспросами не приставали. Оставшиеся в скиту непрерывно молились, Виталия продолжала стращать всех скорым концом, но больше никто не закапывался.
Виталия сменила тактику — начала уговаривать всех запоститься вусмерть, уморить себя голодом. Она даже радикально уменьшила количество пищи, которую давали жителям скита. Но умирать вновь никто не спешил.
Тут и произошли события, которые убедили сомневающихся, что Виталия была права. 5 февраля на хутор прибыли полицейские и арестовали всех, кто оставался в скиту во главе с Виталией (об этом мы рассказывали в самом начале, — «Черта»). К ним приходили переписчики и ушли несолоно хлебавши — пришла очередь полиции. Староверы уже давно решили, что в случае ареста перестанут принимать пищу и умрут от голода, чтоб спастись — и приступили к выполнению плана.
Когда полиция отпустила старообрядцев, они вернулись на хутор и снова завели разговоры о самозакапывании. Особенно беспокоилась Авдотья Ковалева, сестра Федора. Все задержанные при аресте не говорили своих имен и фамилий, чтоб их не занесли в списки Антихриста, но Авдотью опознал кто-то из посетителей тюрьмы — ее имя и фамилию записали. Когда задержанные вернулись на хутор, Виталия читала над ней молитвы, чтобы избавить от скверны. Но Авдотье это казалось недостаточным.
Виталия решила поддержать тех, кто упрашивал закопать их, сама, впрочем, по-прежнему ни в какую яму не собиралась. 12 февраля, в восемь часов вечера, все отправились на соседский хутор, но там не оказалось удобного места для рытья пещеры. Тогда Ковалев сказал женщинам, что может закопать их в обычной яме, если они готовы.
Они были согласны на все. Ковалев выкопал прямо на ровной земле могилу шириной чуть меньше двух метров. К первому часу ночи он кончил копать. Женщины переоделись в саваны иулеглись на бок, прижавшись друг к другу и поджав ноги.
Федор кидал землю на стенки могилы, чтобы комья разбивались и не причиняли боль, старался попадать землей только на ноги и туловище. Виталия снова помогла ему утрамбовать яму и прикрыть ее травой и ветками. Позже врачи говорили, что женщины умерли или чуть до того, как им забросали лица, или сразу же после.
В феврале атмосфера на хуторе значительно переменилась. Несмотря на то, что погребения делались в тайне, жители скита понимали, что произошло: 19 человек, постоянно появляющихся в скиту, пропали, разговоры последний месяц шли только о самоубийстве; дело было довольно очевидное. Виталия продолжала убеждать всех, что надо спасаться, однако оставшиеся не очень хотели ее слушать. Во всяком случае, закапываться никто точно не хотел. Лишь один старик поддался и уморил себя голодом, но остальные держались твердо, и ели, хоть и мало, но регулярно.
Более того, экстатическое состояние, в котором все находились последние месяцы, проходило. Сам Федор чувствовал себя угнетенно, да и Виталия понемногу сознавала, что дело идет не туда. Если первые самоубийства проходили в торжественной атмосфере, с молитвами, иконами и свечами, то последнее прошло уж очень поспешно и не было похоже на что-то духовное: четырех прижавшихся друг к другу старых и слабых женщин просто забросали землей.
Про закапывания молва пошла уже и среди обычных работников и крестьян, а затем и по всей округе — пропажу стольких людей объяснить было сложно. Антихрист, тем временем, все не приходил.
Сильнее всего эти события подействовали на Федора Ковалева, который своими руками закопал сестру и жену с обеими дочерьми. И на мать Федора — она лишилась внучек, дочери, невестки, а сын ее из работящего и веселого набожного мужика превратился в «зомби» со впавшими глазами, сутками молча сидевшего сложив голову на руки. Однако он не сомневался, что все сделал правильно. За зиму лишь раз он поддался чувствам: в дни рождественских праздников, сразу после убийства жены и детей, он, войдя в избу, заплакал. Все остальное время Ковалев молчал и был уверен в Виталии и в себе. У него позже спрашивали: не жалко ли ему было жену и детей? Не страшно ли за них? Он отвечал: «Не жалко и не страшно, потому что они пошли не на муку, а в царствие небесное»
Виталия тем временем нашла человека, который больше всего был готов к очередному погребению: мать Федора. Из всех оставшихся она и Федор больше всех продолжали к ней прислушиваться. Виталия пугала старушку и постоянно ей твердила: «Ты пропадешь без меня, тебя враг уловит хитростью».
Враг — это сатана, а «пропадешь без меня» означало, что Виталия сама все таки собиралась умереть — и уговаривала старуху Ковалеву последовать за ней. Мучительные раздумья Ковалевой разрешил сын, но не Федор, а Дмитрий. Его считали слабоумным, он не работал, жил в маленькой каморке, мог неделями не разговаривать и не обращал внимания, когда к нему обращались. Но в один из дней он внезапно обратился к матери и сказал ей, указав на небо: «Что ты журишься, плюнь на все, а там будет тебе хорошо». Федор тоже присутствовал при этой сцене и понял, что это знак. Виталия решилась на последний акт. Она недвусмысленно сообщила всем о своем решении в полной уверенности, что за ней последуют все оставшиеся.
Местом своей смерти и последователей она выбрала ту же яму под фундамент на хуторе Сухова, где было совершено второе погребение. В ночь на 28 февраля туда отправились Виталия, слабоумный Дмитрий Ковалев, старуха Ковалева, сам Федор и еще три женщины.
По соседству со старой пещерой Федор выкопал новую, поменьше, длиной полтора метра, шириной в два с половиной, и в высоту не больше полуметра. Это была самая маленькая пещера из всех — если не считать простую могилу, в которой четырех женщин просто закидали землей. Все оделись в погребальные платья, а Виталия в костюм схимницы, с веригами в форме двух крестов — один на груди, второй на спине. Кресты она соединила цепями на замке, а ключ выбросила, чтобы их было невозможно снять. Еще Виталия взяла с собой чашу и ложечку для причастия, чтобы все, после того как их замуруют, могли в последний раз причаститься.
Она приказала Федору замуровать их, и он подчинился, как делал это всегда. Перед тем, как попрощаться с Федором, она запугивала его и стращала страшными карами, если место их погребения или вообще хоть что-то из произошедшего станет известно другим. Еще Виталия взяла с Федора клятву, что он, после того как их замурует, сам откажется от еды и умрет. Из-за того, что помещение было маленьким, смерть наступила почти сразу, не более чем через полчаса. Из всего скита остался в живых только сам Федор и старик Яков, единственный, отказавшийся участвовать в замысле Виталии.
Федор вернулся домой с твердым желанием умереть от голода. Он был убежден, что им и так Бог дал много времени пожить, и что конец света наступит буквально через дня два-три. Он держал обещание, данное Виталии, но антихрист так и не пришел. Ковалев так позже описывал те дни:
“Три или четыре дня ничего не ем и не пью, вижу — нету светопреставленья; я напился водицы на четвертый день. На пятый день нету светопреставленья, — я съел баклажанчик. Так прошло две недели, — продолжал он, вижу светопрествленья нету, в острог не берут, войны нету, что такое, думаю себе, и стал хлеб есть и так помаленьку стал все есть”.
«Не нашлось такого человека, чтоб рассказать»
Ковалев не умер. Тем временем крестьяне в округе начали всерьез волноваться, слухи о самоубийстве старообрядцев ходили все больше, полиция пыталась найти задержанных и отпущенных под домашний арест — но их нигде не было. В апреле полиция все такие арестовала Федора — он пребывал в странном отупении. Однако не скрывая, рассказал про все четыре погребения: все его знакомые и родственники уже были на небе, можно было ничего не бояться. Когда полиция с врачами открывали могилы, со всей округи собирались толпы крестьян, залезали на крыши построек, чтоб ничего не пропустить, и страшно ругались на староверов, на Виталию и на Федора.
Федор тем временем сидел под арестом. К лету он немного отошел, к нему постепенно стали возвращаться чувства. В конце июня он говорил так:
«Сердце теперь все болит и не отходит. Спать — сплю, а как проснусь — сейчас сердце болит. И как не болеть? Другой матери и другой жены не будет»
Потом все чаще и чаще стали замечать как он повторял и повторял: «И как не нашлось человека, чтоб объяснить?». Наконец, врачу и психиатру Ивану Алексеевичу Сикорскому, который разбирался в этом деле, он сказал:
«Горше всех Виталия виновата. Она не ест, не пьет, молится, грамоту читает и она все это одобряла, на нее все положились: Анюша, Фомин, — все на нее положились, потому что она постница, воздержница, никто не думал, что это — одна погибель. И как это не перебили, и не нашлось такого человека, чтоб рассказать [объяснить, образумить]»
Об этом жутком деле императору докладывал непосредственно обер-прокурор Святейшего Синода Победоносцев. Чтобы избежать публичного суда, дело (уже и так чрезвычайно громкое) передали в духовный суд.
Федора Ковалева заключили в церковную тюрьму в Свято-Евфимиевском монастыре в Суздале: это единственное такого рода заведение в тогдашней России. Люди, обычно священники и монахи, содержались там без срока, на усмотрение настоятеля.
Ковалева заключили в одиночную камеру в монастырской тюрьме. Через несколько лет он перешел в православие и просил перевести его из тюрьмы в келью, чтобы превратиться из заключенного в трудника, но просьбы его не удовлетворяли: слишком уж тяжелое преступление за ним числилось.
На свободе у него оставалась сестра, она вышла замуж и поэтому не жила со всеми на хуторе. Сохранилось письмо, которое Федор отправил ей в 1904 году, после семи лет в одиночной камере. Он писал, что примирился со своей судьбой, и что не будет просить об освобождении, даже если проживет здесь до 70 лет.
Во время революции 1905 года всем церковным заключенным объявили амнистию. 2 марта 1905 года Федор Ковалев вышел на свободу и в этот же день тюрьма прекратила свою работу — он был последним ее заключенным.
Он вернулся к себе на хутор, женился во второй раз, вернулся в старообрядчество и стал уважаемым в округе человеком, к которому ходили советоваться по духовным вопросам. В 20-е годы, во время Гражданской войны, он вместе с другими старообрядцами перешел через границу в Румынию, и оттуда уехал в Канаду.
