В середине июля 2020 года началась новая волна российского #MeToo. Девушки рассказывали в социальных сетях о харассменте со стороны начальства и коллег на работе. Героями их историй в том числе стали журналисты независимых российских изданий. За время скандала понятие «новая этика» стало синонимом борьбы с сексуализированным насилием и домогательствами.
Вместе с директором центра «Насилию.нет» Анной Ривиной, основательницей российского отделения «Transparency International» Еленой Панфиловой, журналисткой Анной Наринской, главой фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Еленой Альшанской, журналисткой и авторкой телеграм-канала «Женская власть» Залиной Маршенкуловой разбираемся, что на самом деле подразумевается под «новой этикой».
Вторая волна российского #MeToo
Все началось 12 июля, с треда пользовательницы «Твиттера» об опыте абьюзивных отношений. Она написала, что хочет «обезопасить и защитить девчонок от подобного, либо дать понять что то, что происходит, ненормально». Тред привлек много внимания, другие девушки также стали делиться своими историями в твиттере.
В ходе обсуждений прозвучали обвинения в адрес некоторых журналистов из независимых изданий, среди которых были шеф-редактор «МБХ медиа» Сергей Простаков, фотограф издания Андрей Золотов, бывший журналист «Открытой России» и смм-менеджер Сбербанка Руслан Гафаров, бывший журналист изданий Men’s Health Russia, «Мел» и «Известия» Сергей Миненко, который также работал в Сбербанке. Позже несколько мужчин обвинили в домогательствах журналиста «Дождя» Павла Лобкова.
Последующие события развивались быстро. Простаков уволился с поста шеф-редактора уже 14 июля, потом из «МБХ медиа» ушел и Золотов. Сбербанк отстранил Гафарова и Миненко от работы на время разбирательства, позже Гафаров объявил об увольнении. Миненко компания решила не увольнять.
Вслед за обвинениями в соцсетях и СМИ разгорелась новая дискуссия о сексуализированном насилии, в ходе которой далеко не все поддержали девушек, рассказавших о домогательствах. Понятие «новая этика» в этих обсуждениях фигурировало часто и порой приобретало совершенно противоположные значения.
В то время как одни называли «новой этикой» не существующий прежде свод правил поведения в обществе, другие использовали эту фразу с иронией, подразумевая излишнюю чувствительность молодого поколения к нарушению личных границ — как сексуальных, так и любых других.
Так Сергей Миненко высказался о «новой этике» в «Фейсбуке», комментируя обвинения в домогательствах: «Я всегда поддерживал и буду поддерживать любое гражданское сознательное желание менять этот мир к лучшему, но нужна ли мне такая «новая этика», когда можно выбросить в твиттер в том числе любое бездоказательное вранье, которое вполне способно испортить человеку жизнь? И можно ли вообще называть это “этикой”?»
Павел Лобков, отвечая на обвинения в свой адрес, употребил слова «новая этика» в контексте его устаревших убеждений: «Я не заметил, что пришла новая этика с ее новыми определениями телесных границ и неприкосновенности. Я продолжал рискованно шутить на эти темы, да, обнимал своих коллег, делал им сомнительные комплименты, оценивая физическую привлекательность и намекал на близость, полагая, что это не переходит границ обычного флирта».
Что такое «новая этика»?
В современных обсуждениях «новой этики» каждый говорящий определяет смысл выражения по-своему. Для одних это означает «смерть флирта», для других — возросшее уважение к личным границам.
Директор центра «Насилию.нет» Анна Ривина определяет «новую этику» как меняющиеся представления о том, что в современном обществе считают приемлемым: «Условно, по старой этике, ты делаешь что-то нехорошее и потом надеешься, что это останется в тени, стыдно будет остальным, и ты будешь в безопасности. А новая этика — она о том, что эти вещи могут быть обговорены и что неловко должно быть тому, кто намеренно создает другому человеку неприятности».
С ней соглашается журналистка, основательница издания «Breaking Mad» и авторка телеграм-канала «Женская власть» Залина Маршенкулова: «Суть в том, что ранее неосуждаемое стало осуждаемым. Раньше не считалось позорным назвать женщин украшением коллектива, а теперь считается. И это хорошо».
Некоторые эксперты говорят, что «новая этика» — совсем не новая. «Существует очень старая этика, которая никак не меняется. Что такое хорошо и что такое плохо человечество определило для себя примерно две тысячи лет назад, а дальше просто что-то добавлялось, уточнялось, менялось, развивалось», — говорит основательница российского отделения «Transparency International» Елена Панфилова.
Схожего мнения придерживается и глава фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская: «Какие-то принципиальные моменты, которые обсуждаются сегодня, конечно, были всегда. В том числе, понимание, что тискать незнакомого человека в лифте это не комильфо. В том числе, понимание, что использовать служебное положение, чтобы получить какие-то сексуальные услуги от своих работников, никогда не было частью нормы. С одной стороны, «новая этика» — это пренебрежительное высказывание о чересчур дистиллированных отношениях, а с другой — представление о том, что есть какие-то требования к соблюдению границ, которых не было некоторое время назад. Люди начинают осознавать свои телесные и психологические границы».
Журналистка Анна Наринская также неоднократно комментировала идею новой этики. Она считает, что «новая этика стала как бы новым названием «MeToo» и, в некотором роде, его реинкарнацией», но сама с такой трактовкой не соглашается: «Новая этика — это огромный конгломерат проблем, который связан с принятием слабости, с принятием того, что человек не обязан быть сильным. Например, в моей юности демонстрация своей силы и выдержки считалась необходимой чертой, без нее ты считался никем. Сейчас же отношение к психическому состоянию человека изменилось даже сильнее, чем отношение к харассменту – сегодня не стыдно быть в депрессии, иметь другие проблемы этого свойства, например. А в моей юности такое принято было скрывать. Я совершенно не хочу сказать, что проблема харассмента недостаточно важна, потому что она очень важна, особенно в России. Но давайте все-таки не будем говорить, что он является единственной проблемой в конгломерате проблем, которые покрыты понятием новой этики».
Кто и почему с ней воюет?
Несмотря на общий тренд на эмпатию и уважение личных границ, не все готовы принять условия «новой этики», когда разговор заходит о домогательствах и сексуальном насилии.
Журналистка и шеф-редактор «Russia Today» Мария Баронова в интервью на радио «Комсомольская правда» сказала: «А потом эти же слабые женщины, которые не находили в себе сил сказать “пошел вон, поганая тварь”, — они затаили обиду. И как любой слабый человек, затаивший обиду, — они мстят. Сильные женщины не будут мстить. Сильные не напишут #MeToo. Или напишут, но не назовут фамилий».
Журналистка «Эха Москвы» Ксения Ларина тоже высказалась по этому поводу: «Когда же кончится этот бунт бл***й? Сколько можно трясти своими трусами?»
Наринская считает, что причина такой критики в конфликте поколений: «У моего поколения и старше есть ужасный страх, что государство будет лезть к ним в постель — что и происходило. Из университета могли выгнать за то, что девушка пришла в мини-юбке и села к мальчику на колени на перемене. Из-за этого ощущения ты начинаешь называть интимной жизнью все, что угодно, например, когда человека хватают за коленку или лезут в трусы. Для меня это загадка — почему это считается твоей интимной жизнью? Твоя интимная жизнь происходит по согласию, любви и желанию. А если тебя кто-то схватил, то, может, это его интимная жизнь, но уж точно не твоя».
Ривина также отмечает, что «личным прикрывают только то, что хотят держать в секрете»: «Чем больше я наблюдаю это явление, тем больше говорят, что личное — это неприкосновенное, когда оно становится непорядочным. Но как только это что-то со знаком плюс — например, ребенок рассказывает всему миру, как он любит маму и как она готовит ему завтрак, или мужчина говорит о том, как он любит свою жену — когда это что-то социально одобряемое, никто не возмущается, говоря, что это личное. Это, наоборот, культивируется, выкладываются свадебные фотографии, семейные новогодние фотосессии, и далее по списку».
«Эта логика заключается в том, что «своим — можно» или «своих — нельзя» и что не нужно выносить сор из избы. Это самая безумная логика, потому что если не выносить сор из избы, он там остается. Мусор не надо хранить и накапливать в месте, где вы живете. Если есть вещи, которые являются фигурой умолчания, это значит, что все всех устраивает — никто не обсуждает, никто не осуждает, никто не жалуется», — добавляет Альшанская.
Что это значит для института репутации?
В обсуждении идеи новой этики также часто встречаются аргументы, затрагивающие вопрос репутации. Говоря о публичных обвинениях в харассменте, многие комментаторы вспоминают, что это может разрушить карьеру и даже жизнь обвиняемого человека.
Миненко, отвечая на обвинения, сказал: «Честь потеряна, репутация уничтожена. Презумпция невиновности тут не работает – в “новой этике” нет места оправданиям, есть место только покаянию».
Залина Маршенкулова считает, что публичное обвинение в неподобающем поведении действительно может стоить человеку репутации: «Можно ли оговорить кого-то в таком океане размытости? Можно. На днях я узнала что одна из девушек, обвинившая своего бывшего в ряде грехов, извинилась и даже стерла все твиты о нем, но его теперь будет проверять Следственный комитет, и он уволился с работы. То есть можно запостить в сердцах что-то в соцсети, а потом могут быть любые последствия. Опубличивание харрасмента вызывает такой негатив, потому что очень размыты границы, термины и понятия. Потому что нет работающих инструментов для того, чтобы собрать доказательства о домогательствах, например. Поэтому остается только такой зыбкий механизм — слово против слова».
Анна Ривина, наоборот, утверждает, что это достаточно преувеличенное мнение, что репутацию можно разрушить одним рассказом: «Очевидно же, что не девушка, которая расскажет, рушит репутацию. Это может сделать работодатель, который примет решение, разобравшись в фактах. Да, любого человека можно обвинить в чем угодно, поэтому у нас должна быть правильная реакция, прозрачный и адекватный механизм реагирования, а не забрасывание оскорблениями девушек, которые набрались смелости, а попытка разобраться, чтобы мы все понимали, где белое, где черное, где серое. Сейчас мы в начале этого пути».
«На мой взгляд, репутация связана со способностью вовремя признать свои ошибки. Она разваливается, когда человек начинает упорствовать и уповать на то, что он отличный профессионал, а тут его “бес попутал”, — говорит Панфилова, — Но репутация — это совокупность поступков в течение жизни, и, если человек вдруг совершил неблаговидный поступок с точки зрения этической нормы, но понял, что поступил неправильно и признал это, то репутация не то чтобы восстанавливается, она просто остается».
В обсуждении последствий домогательств часто встречается выражение «культура отмены» («cancel culture»). Культура отмены подразумевает полное исключение человека из профессиональной и социальной среды, а также отмену всех его предыдущих достижений. Например, такой отмене подверглись некоторые западные знаменитости, обвиненные в насилии или харассменте, включая Харви Вайнштайна и Билла Косби.
Наринская замечает, что не всегда готова поддержать западную культуру отмены, но сомневается в ее существовании в России: «Покажите мне человека, который в России стал изгоем после обвинений в харассменте. Я совершенно не вижу никого, чья жизнь была бы разрушена после обвинений именно в домогательствах. И мне кажется, что за мной, грубо говоря, как за потребителем, тоже нужно оставлять свободу: если я не хочу больше подавать человеку руки из-за того, что он писал сообщения, хватал за коленку и каким-то образом злоупотреблял своей властью, то я тоже на это имею право. Называется ли это проявлением культуры отмены с моей стороны? Мне кажется, что «cancel culture» — это все-таки полное “выключение” человека – скажем из профессии и так далее. А не общественное порицание».
В России примеров срабатывания культуры отмены действительно пока немного. Например, Регина Тодоренко в одном интервью сказала, что женщины сами виноваты в насилии в их адрес. Она подверглась волне критики в сети, а также потеряла несколько крупных рекламных контрактов.
Тем не менее, такие случаи — редкость. После скандала в редакции «Медузы», когда главный редактор Иван Колпаков был обвинен в домогательствах по отношению к своей подчиненной, строгого наказания не последовало. Хотя Колпаков ушел с поста главного редактора в ноябре 2018 года, в марте 2019 он был восстановлен в должности.
Для Алексея Венедиктова, которого в домогательствах обвинила Анна Ведута, последствий не было вовсе. Венедиктов сказал, что не расценивал свои действия как домогательства, и извинился: «Я имею другой взгляд на эти события, я даже не помню, что они произошли. Я мог бы сказать “этого не было”, но, честно, я этого не помню. Но при этом, если Анну это уже восемь лет скребет, если она чувствует себя некомфортно из-за того, как ей это представлялось, я перед ней извиняюсь».
«В ситуации с Тодоренко все почему-то вспомнили про институт репутации, когда слали ей проклятия, считая, что она всю жизнь должна извиняться за свои слова. Но когда более близкий тому или иному лагерю человек делает что-то, то можно на это закрыть глаза», — заключает Анна Ривина.
Автор: Мария Корниенко