«Орал, рыдал, кричал»
«Когда Даня оказался у меня дома впервые, он ругался матом, обзывался, мог толкнуть или ударить, достать нож, облить кипятком. Как-то мы уехали на дачу на две недели, там он перебил все окна, пытался прыгать со второго этажа на камни, резал себе руки. Этот девятилетний малыш был совершенно несоциальным, таким диким зверьком. Орал, рыдал, кричал», — так москвичка Мария Глазовская вспоминает первые дни совместной жизни со своими приемным сыном Даней.
За пару лет до этого женщина задумалась о том, чтобы усыновить или взять под опеку ребенка из детского дома: родной сын Марии уже вырос и жил самостоятельно, а силы, время и возможности, чтобы помочь кому-то еще, были. В соцсетях Мария нашла посты волонтера ЕкатериныИмя героини изменено по ее просьбе о маленьком мальчике Дане из детского дома, который очень страдает в психиатрических больницах.
Женщины списались, но оказалось, что желающих познакомиться с мальчиком достаточно много. При этом, по признанию волонтера Екатерины, никто из кандидатов до конца не представлял масштаб трудностей, связанных с состоянием Дани. Марии пришлось пройти дополнительный «фильтр» — школу приемных родителей, и после пройденного курса Екатерина познакомила ее с мальчиком.
За свою на тот момент девятилетнюю жизнь Даня пережил много травмирующих событий: его мама умерла, когда ему был год и два месяца, из-за чего он попал в дом малюткиДетей до 3 лет направляют в дом малютки, а после этого возраста переводят в детский дом. Вскоре его забрала под опеку семья, по инициативе которой он впервые и попадет в психиатрическую больницу, когда ему будет почти три года. В конце концов опекуны откажутся от Дани, а потом и еще одни. Всего в психиатрические больницы из-за трудного поведения он попадал 11 раз — как из приемных семей, так и из детского дома.
«Говорить объективно, что именно случилось с Даней и почему он вообще оказался в психиатрической больнице, я не могу. Детский дом нежелательно дает какую-то информацию, говорит очень скупо. Со слов Дани я, например, знаю, что он покусал воспитательницу, и за это его отправили в психиатрическую больницу. Такое было два раза. Он говорил: “Я так боялся, поэтому кусал ее, чтобы она ко мне не подходила”. Это все же история про детей, за которыми нет взрослого, им не на кого положиться. Они должны сами отвоевывать свое место в мире и делают это, как могут», — считает Мария.
С первых дней Марию и Даню сопровождает клинический психолог, руководитель программы «Близкие люди» фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Алена Синкевич. Именно она, по словам героини, комментировала каждый инцидент и первая предположила, что у Дани нет психиатрических проблем, а все особенности поведения связаны с длительным пребыванием в детском доме и больницах.
Когда Мария только познакомилась с Даней, мальчик был так сильно загружен препаратами, что был похож на «ходячий мешок», вспоминает женщина. На тот момент Даня принимал циклодол и сильные нейролептики — аминазин и галоперидол — в «лошадиных дозах». Разглядеть за этими состояниями реальную личность ребенка было невозможно.
О том, что происходило с Даней в психиатрических больницах, Мария знает, но старается «выкидывать все из головы». Она лишь вскользь упоминает некоторые факты, например, как мальчику не давали писать: «Он плакал и просил, а ему не разрешали, говорили, писать в палате. Это что-то типа концлагеря».
Сам Даня, по словам Марии, часто вспоминает о времени, проведенном в больнице. При личном разговоре мальчик смущается и почти ничего не хочет рассказывать, выдает воспоминания короткими обрывками.
«Я особенно боялся уколов, меня аминазином кололи, — первое и практически единственное, что говорит Даня. — Но давайте не будем про психушку, мне грустно очень сильно. Могу только про детский дом рассказать. Там у меня был был один друг Костя, приставучий такой. Все время спрашивал, как у меня дела, когда я куда-то уходил. Мы иногда играли и болтали о дельфинах, я люблю дельфинов. Про них мне рассказала Тамара Витальевна, которую я когда-то укусил и меня в психушку повезли».
— А почему ты ее укусил, помнишь? — спрашиваю я.
— Я злился и боялся, сам не знаю чего. Психоз был. Я — псих! Псих! Но сейчас уже исправился.
«Я не знала, что такое происходит с детьми в центре Москвы»
Екатерина познакомилась с Даней четыре года назад в московском детском доме, куда пришла работать волонтером.
«Когда я встретила Даню, то поняла, что это особенный ребенок, — вспоминает она. — Детдомовских детей я могу узнать по взгляду — замерзшему, отрешенному. А Даня был совсем не такой. Он был нормальный и живой».
О том, что Даню постоянно госпитализируют в психиатрические учреждения, Екатерина не знала. Просто однажды приехала на смену в детский дом и ей сказали, что мальчика увезли в больницу. Она долго пыталась добиться разрешение на пропуск в учреждение, чтобы находиться с Даней во время госпитализаций. Когда она наконец попала внутрь, увиденное там ее шокировало.
«Сначала детей госпитализируют в отдельные глухие боксы-аквариумы. Кричи-не кричи, стучи-не стучи — ничего не слышно. В самом боксе только кровать и тумбочка, приколоченные к полу. Нельзя иметь ни личных вещей, ни продуктов, ни воды — все выдается по расписанию, в жестяной посуде, как тюрьме, чтобы дети не могли нанести себе повреждений. В туалет нельзя ходить, только если будешь долбиться до последнего», — описывает условия Екатерина.
После одиночного бокса Даню переводили в общую палату, где лежали уже другие дети, в том числе с реальными психическими заболеваниями. Ребята, по словам волонтера, знают все названия таблеток, которые им дают, и как они действуют — от каких хочется спать, от каких чувствуешь вялость.
«Однажды я попросила у персонала сводить помыть Даню, — вспоминает Екатерина. — Нас вывели из палаты, открыли одну дверь, вторую, третью, четвертую. А потом закрыли в душевой и забыли про нас, оставив без света. Как в газовой камере. А там звукоизоляция как будто ты бьешь в мягкую подушку, ничего не слышно. Мне кажется, дети сходит с ума от атмосферы в больнице, а не от реальных диагнозов. Я не знала, что такое происходит с детьми в центре Москвы».
Даня — единственный ребенок, с которым Екатерина лично прошло через опыт госпитализаций. О других подобных историях она только слышала. Например, о девочке, которую после побега из детского дома поместили в больницу на обследование, а оттуда увезли в психиатрическое учреждение и выписали препараты.
Выпускники детских домов, с которыми работала Екатерина, тоже рассказывали о приеме лекарств, причем как об обыденности: «Говорили: “Так мы все на галоперидоле”. Видимо, психиатры при любых обращениях выписывают такие препараты, сгребая всех ребят из детских домов под одну гребенку. Нет никакого индивидуального подхода».
С Даней в больнице была похожая ситуация. Как-то он рассказал, что ночью из-под кровати вылезла какая-то рука. За это врач хотел увеличить ему дозу препаратов. «Ну это были детские придумки, как мы раньше выдумывал про пиковую даму, — говорит Екатерина. — Но то, что прощается семейным детям от детей-сирот воспринимается как отклонение».
По опыту Екатерины, проблема госпитализаций детей за трудное поведение в психиатрические учреждения находится не на уровне детских домов, а на уровне медицины. О детском доме, в котором она работала, волонтер отзывается исключительно положительно — уверяет, что сотрудники знают каждого ребенка и его потребности, ни о какой жестокости речи не идет. Просто у сиротских учреждений есть внутренние регламенты — если ребенок буйно себя ведет, нужно вызывать скорую. Приезжают врачи, забирают ребенка и уже на уровне больницы начинаются нарушения.
Во время пандемии Екатерина сильно заболела коронавирусом и долго восстанавливалась. В этот период Мария как раз и забрала Даню к себе. После этого волонтер ни разу не была в детском доме и перестала работать в больнице с детьми.
«Все это [опыт госпитализаций с Даней] меня буквально раздавило, сломало. Сейчас муж работает рядом с той больницей, где лежал Даня, и периодически просит меня заехать к нему. Но я даже мимо проезжать не могу», — признается Екатерина.
«Как получилось, что дети направлены в психиатрические стационары без видимых на то причин?»
Из-за закрытости системы сиротских учреждений, оценить масштаб госпитализаций воспитанников за плохое поведение сложно. Но подобные инциденты часто становятся публичными и попадают в СМИ — и по этим публикациям можно судить о системности этого явления.
Например, в декабре 2010 года в детский дом №19 Красногвардейского района Петербурга перевели 13 воспитанников из аналогичного, но расформированного учреждения в Московском районе. Через две недели четверо детей попали в психиатрическую больницу — как выяснилось позже, за плохое поведение. О ситуации стало известно только в марте 2011 года, когда 16-летний воспитанник сбежал из детского дома, увидев, что за ним приехала бригада санитаров. Он выпрыгнул из окна второго этажа в чем был — в тапочках, футболке, спортивных штанах — и пришел к своей бывшей воспитательнице. Женщина обратилась к Светлане Агапитовой, которая тогда была уполномоченной по правам ребенка в Петербурге.
В аппарате уполномоченной узнали, что у парня был сложный характер и плохая успеваемость, в детском доме ему поставили условие — исправиться за месяц. В итоге он был аттестован по большинству предметов и с поведением проблем не возникало. Но несмотря на это, его все равно собирались отправить в больницу им. Скворцова-Степанова в воспитательных целях. Другие воспитанники детского дома также рассказали Светлане Агапитовой, что такой метод «воспитания» практикуется в учреждении постоянно.
«Как получилось, что дети направлены в психиатрические стационары без соответствующих записей в медкартах и без видимых на то причин? Почему директор социозащитного учреждения, являющаяся законным представителем сирот, не знает, куда и за что увозят ее воспитанников?» — комментировала тогда Агапитова. Но ни общественное внимание, ни обещание уполномоченной провести проверку ситуацию не изменило.
Один из самых резонансных случае в Москве произошел в середине апреля 2015 года. Выяснилось, что двое подростков из Центра содействия семейному воспитанию «Радуга» были госпитализированы в психиатрическую больницу №15 — один из мальчиков учился по коррекционной программе, но ни у кого из них не было психиатрических диагнозов и ментальных нарушений.
После выписки один из подростков — 15-летний Г. обратился к своему бывшему воспитателю Юрию Казадаеву и показал ему снимки, которые сделал на свой телефон: на фото были дети в памперсах, привязанные к кроватям. Г. также рассказал, что ему давали какие-то препараты.
Делом тогда занимался адвокат Кирилл Венников — сам выпускник детского дома. Он рассказывал, что воспитанники жалуются на директора центра «Радуга» Людмилу Соболеву давно: когда-то она руководила школой-интернатом №55 в Кузьминках и постоянно отправляла детей в психиатрическую больницу больницу №15. А после того, как стала директором «Радуги», туда, по информации Венникова, стали попадать дети и из этого учреждения.
Адвокат обращался в Следственный комитет, Генпрокуратуру, Минздрав и аппарат уполномоченного по правам ребенка. Предварительные проверки показали, что ребят из «Радуги» госпитализировали за плохое поведение «в карательных целях». Диагнозы им никто не ставил, врачи их не осматривали.
Следственный комитет возбудил уголовное дело о незаконной госпитализации подростков и запросил данные о госпитализации всех пациентов за последние десять лет. Но санкций не последовано — Любовь Соболева до сих пор возглавляет центр «Радуга».
В 2020 году воспитанники барнаульского Центра помощи детям, оставшиеся без попечения родителей, № 4 рассказывали журналистам, что их безосновательно отправляли в психиатрическую больницу: за шум в комнате после отбоя, походы на пляж во время согласованной с воспитателем прогулки, за конфликт в школе. Всего с 2010 по 2022 годы мы нашли в СМИ больше 10 таких случаев.
В пресс-службе Уполномоченной по правам ребенка Марии Львовой-Беловой «Черте» заявили, что за последние 5 лет связанные с этой проблемой обращения поступали ей крайне редко. В аппарате омбудсмена также отметили, что поместить ребенка на лечение в психиатрическое учреждение возможно только при наличии заключения психиатра, согласия законного представителя ребенка или самого ребенка, если ему исполнилось 15 лет.
Без всего этого заключить ребенка в больницу можно только если он представляет опасность для себя и окружающих, не способен сам удовлетворять основные жизненные потребности или же если неоказание психиатрической помощи может нанести существенный вред его здоровью. В этом случае госпитализация происходит по решению суда, куда обращаются медицинская организация или прокурор.
Как показывает практика, обычно госпитализация воспитанников сиротских учреждений в психиатрические больницы происходит незаконно. Однако до реального наказания ответственных лиц доходит редко, даже если заводятся уголовные дела. Как в 2015 году объяснял адвокат Кирилл Венников, виновных по таким делам практически невозможно привлечь к ответственности, потому что доказать незаконность госпитализации детей крайне сложно, особенно если у ребенка есть отклонения в развитии. За помощью по аналогичным делам к нему обращались и другие дети, но возбудить дела не удавалось: ребята боялись писать заявление, и у них не было доказательств издевательств кроме их рассказов.
Согласно статистике судебного департамента Верховного суда РФ, в 2021 году по статье 128 УК РФ (“Незаконная госпитализация в медицинскую организацию, оказывающую психиатрическую помощь в стационарных условиях”) не осудили никого.
«Все летом едут в лагерь, а я — в психушку»
АленеИмя героини изменено по ее просьбе 36 лет, она выпускница московского детского дома. Когда ей было два года, ее маму лишили родительских прав.
С насилием, признается девушка, она сталкивалась почти во всех учреждениях, в которых бывала. Если в детском доме было еще сносно, то в коррекционном интернате, куда ее перенаправили позже, жестокость была запредельная — особенно со стороны старшеклассников, которые могли избить ночью, если дети не закрывали глаза.
Первый раз Алена — на тот момент закончившая третий класс — попала в психиатрическую больницу после побега из летнего лагеря. Она сама подготовила план побега и подговорила на него нескольких ребят.
«Мне показалось, что это веселое приключение. Мы сбежали с тремя ребятами, но нас поймали менты в электричке. Стали спрашивать: “Почему вы сбежали? Вас бьют?” У нас была воспитательница, которая правда очень сильно била нас — ведрами, каблуками туфлей. Долбанутая на всю голову. И мы, по идее, могли бы сказать, что нас бьют, но побоялись», — вспоминает Алена.
В отдел полиции за ребятами приехала та самая воспитательница. А Алену по возвращении в лагерь отправили в психиатрическую больницу.
Опыт первой госпитализации был не слишком болезненный. Уезжая оттуда в первый раз, она думала: «Ну я-то точно больше сюда не вернусь». В итоге Алена бывала в психиатрических больницах регулярно, вплоть до самого выпуска из детского дома. Всего —14 раз. И каждую госпитализацию верила, что этот раз последний.
«Я не помню, за что меня отправили в больницу второй раз. Но после него, мне кажется, люди стали входить во вкус, — говорил Алена. — Когда ты находишься в интернате, это как клеймо. Если ты один раз был в психушке, тебя имеют право этим пугать, особенно если ты не “ломаешься”. Чуть что — сразу в больницу. А ты же растешь постоянно в таких условиях, в которых тебе надо защищаться, и постепенно начинаешь их всех ненавидеть».
В больницах Алена обычно лежала по три месяца: «Все летом едут в лагерь, а меня — в психушку». Там ей давали аминазин — от него девушка постоянно спала, а если и бодрствовала, то все равно была “как во сне”».
После третьей госпитализации Алена вернулась в интернат и уже через месяц снова попала в больницу — пыталась сбежать из интерната, выпрыгнув с третьего этажа. На этот раз она попала в другое учреждения — не в то, куда ее госпитализировали обычно — и ей сразу стали давать аминазин, хотя в прошлой больнице обычно начинали с более слабых таблеток.
От страха Алена вела себя тихо и проблем с ее поведением не возникало. Тогда врач вызвала девочку к себе и, как вспоминает она, сказала: «Не могу понять, как такое возможно. Приходят няни, рассказывают, какой ты ангел, а в твоей характеристике написано, что это далеко не так. Ты находишься тут три недели и нормально себя ведешь, у тебя нет отклонений. Почему так?»
Вернувшись в коррекционный интернат, Алена поняла — раз ее постоянно отправляют в психушку, то нет смысла себя контролировать, — и решила вести себя так, как написано в ее характеристике.
Как работает система «карательной психиатрии» в детских домах
Руководитель программы «Близкие люди» фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Алена Синкевич говорит, что поведение детей в сиротских учреждениях действительно может быть агрессивным и опасным для них самих и окружающих. Они могут ударить воспитателя, других ребят, попытаться выпрыгнуть из окна. Но все это, как правило, показатель не психиатрического диагноза, а педагогической запущенности, социальной неадаптированности из-за трудного жизненного опыта, в котором не было любящей семьи и значимого взрослого. Все это повод для тщательной психологической работы с ними, но не для госпитализации в психиатрические лечебницы, подчеркивает эксперт.
«Дети с опытом сиротства могут проявлять жестокость, которая не характерна для домашних детей. И если домашнему ребенку в такой ситуации можно поставить диагноз “психопатия”, то у наших [детей с опытом сиротства] это может быть просто защитная реакция», — объясняет Синкевич.
По словам доктора медицинских наук, президента Ассоциации психиатров и психологов за научно обоснованную практику Анны Портновой, персонал детских домов просто не обучен справляться с нежелательным поведением воспитанников. Кроме этого, учреждения часто сталкиваются с банальной нехваткой кадров и следить за каждым «сложным» ребенком и оказывать ему должную персональную помощь просто некому.
Сотрудники детских домов предпочитают работать с такими детьми по установленному и отработанному регламенту. Они вызывают бригаду врачей, которая сначала назначает ребенку лекарства — и если препараты не помогают — а так чаще всего и происходит — забирает его в психиатрическую больницу.
Как отмечает Анна Портнова, лекарства, которые назначают детям в психиатрических больницах, действительно могут сделать ребенка более спокойным. Но препараты не обучают детей, как себя вести, не выступают способом реабилитации и социализации.
На детей без психиатрического диагноза, но с трудным поведением эти таблетки просто не действуют, дополняет коллегу Алена Синкевич, потому что источник их проблемы в другом – у этих детей никогда не было такого взрослого, которому можно было бы доверять и рядом с которым можно было бы почувствовать себя в безопасности. Психиатр все увеличивает и увеличивает дозу препарата, и он снова не действует. В итоге все доходит до огромных доз, потому что, по сути, кроме лекарств психиатр ничего сделать не сможет.
Иногда, попадая в медицинское учреждения, дети встречают отличные от детского дома условия: добрые нянечки, другие дети вокруг, какие-то занятия, терапия, рассказывает Анна Портнова. Все это в совокупности приводит к улучшению поведения ребенка и создает впечатление, что госпитализация идет на пользу, говорит эксперт. Поэтому такая форма помощи закрепляется — чуть что, когда персонал детского дома не справляется, детей направляют в стационар. Но, подчеркивает Портнова, проблему поведения «сложных» детей это не меняет.
Так было с 19-летним АртемомИмя героя изменено по его просьбе. Мать парня лишили родительских прав, когда ему было 8 месяцев. Отец Артема торговал наркотиками и когда его поймали, женщина взяла на себя вину и села в тюрьму.
Первое воспоминание парня из детства — как его трехлетнего везут на старом, сером уазике с запасным колесом сзади из дома малютки в детский дом. Артема отвели в группу, усадили на ковер перед телевизором и включили мультики.
«До 12 лет я был обычным ребенком — немного шебутным, но в целом обычным. Первый раз в Скворцова-СтепановаПсихиатрическая больница №3 им. И.И. Скворцова-Степанова я попал в 16 лет и отпраздновал там свое 17-летие. Меня забрали со школы, прямо с уроков. Помню, был русский язык, мы сидели с лучшим другом за предпоследней партой и писали то, что говорил учитель», — рассказывает Артем.
В кабинет зашел социальный педагог и попросил подростка зайти к директору. Артем ответил: «Если директору что-то будет нужно, он подойдет ко мне и спросит». Когда социальный педагог зашла в кабинет снова, то получила такой же ответ. В третий раз она вернулась с сотрудником полиции, который попросил Артема выйти на разговор.
Парень ответил, что у него нет секретов от одноклассников и он может поговорить с полицейскими в классе. В следующий раз зашел уже наряд полицейских — они взяли Артема под руки и вынесли из кабинета. «Все, что я успел сделать, это схватиться ногами за стул, поэтому вносили меня вместе с ним. До сих помню, как пел “Арабская ночь”, пока меня выносили», — вспоминает Артем.
На полицейской машине Артема отвезли в приемное отделение в Скворцова-Степанова. «Только через полчаса до меня доперло, что я в дурке и останусь здесь недели на две минимум», — говорит парень. В больнице все было стандартно. Приезжаешь в приемное отделение, тебе задают вопросы и отправляют в палату. Вся жизнь по расписанию, из терапии — нейролептик рисперидон. Познакомился там Артем и с ребятами с реальными диагнозами, и с теми, с кем тоже просто не справились воспитатели.
Причин, по которым Артема госпитализировали в больницу, не понимали ни воспитатели, ни другие ребята в детском доме. Когда парень пришел к директору учреждения, чтобы узнать, почему его отправили в Скворцова-Степанова, она, по словам Артема, просто ушла от ответа, сославшись на нехватку времени. Позже ему сказали, что директрисе школы просто не понравилось его «слишком вызывающее» поведение.
Госпитализацией Артема наказывали всего два раза: первый раз — на две недели, второй раз — на месяц. Его поведение это никак не изменило. «Я просто стал хитрее и научился понимать, когда стоит убежать, чтобы не попасть в дурку. Я не стал злее, наоборот, стал увереннее в себе — значит, я давлю на больное, раз со мной так поступают. В целом [на госпитализацию] мне было пофиг — рано или поздно же выпустят». Впрочем, благодаря собственному «пофигизму» ему удалось выйти из этих госпитализаций без особых травм — сейчас Артем работает, живет с девушкой и занимается спортом.
Как меняется ситуация
Сегодня в России, по сути, нет никакой системы контроля за сиротскими учреждениями и за соблюдением прав их воспитанников, хотя правозащитники долгое время настаивали на ее создании. В 2011 году в Госдуму был внесен законопроект «Об общественном контроле за обеспечением прав детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей». В нем предлагалось создать механизм общественного контроля за соблюдением прав воспитанников детских домов, а контролирующим органом сделать общественные наблюдательные комиссии. Документ прошел первое чтение в марте 2012 года, а в июне Совет нижней палаты парламента перенес рассмотрение законопроекта на неопределенный срок.
В 2015 году Минздрав предложил создать в России новый институт общественного контроля — наблюдательные комиссии за психиатрическими учреждениями. Но и эта инициатива не продвинулась дальше предложения.
Опрошенные нами эксперты утверждают, что ситуация с госпитализациями становится лучше, хоть продвижения и небыстрые. ««Если раньше их вызывали в случае аффектиного или просто нежелательного поведения ребенка и они забирали всех детей в больницу автоматом, то теперь они снижают тревогу ребенка и говорят детскому дому следить за состоянием на месте. Раньше же госпитализацией решались очень многие социальные задачи — надо ребенка куда-то деть, ему вызывали неотложку. А сейчас к этому относятся более осознанно», — пояснила Синкевич.
Также фонд «Волонтеры в помощь детям-сиротам» стал тесно сотрудничать с Научно-практическим центром психического здоровья детей и подростков имени Г. Е. Сухаревой — флагманом детской психиатрии в Москве. Специалисты фонда провели цикл семинаров для для местных психологов, психиатров и социальных работников, и планируют провести еще.
«Очень важно, чтобы в больнице были люди, которые понимают особенности детей с опытом сиротства, — поясняет Синкевич. — И если у центра Сухаревой изменится представление об алгоритмах действий, то это может означать, что оно изменится у всех. Но процесс трансформации очень долгий».
Как детям помогают реабилитироваться?
Госпитализации — это дополнительный стресс для детей, говорит Анна Портнова, делающие психику ребенка более уязвимой. У таких детей во взрослом возрасте чаще возникают тревожные расстройства, депрессии, нарушения поведения, проблемы с алкоголем. Алена Синкевич, дополняя коллегу, отмечает, что дети «на тройной дозе аминазина и галоперидола» не могут развиваться не только академически, но и не способны к нормальной социализации, к базовому познанию мира. Для них это как будто состояние постоянного тотального наркоза.
При реабилитации такого травмирующего опыта необходимо установление личного эмоционального контакта с каждым ребенком и проводение с ним психологической работы по преодолению этого опыта, говорит Алена Синкевич. В некоторых случаях важно устанавливать отношения с кровными родственниками, помогать создать поддерживающую обстановку в социальных учреждениях, которые посещает ребенок.
«Если вы бывали в интернатах, то видели, что их основная занятость в том, что они делают аппликации — каких-то безумных гигантских лебедей из бумаги. Для чего это? — задается вопросом эксперт. — Нужно социализировать детей, выводить их, интегрировать в общество, чтобы они учились в обычных школах, имели возможность жить в сопровождении вне стен интерната».
Но идеальный вариант — это понимающая приемная семья, которая при поддержке специалистов будет помогать ребенку реабилитироваться. Важно держать в голове, что травма может быть настолько сильна, что ничего не сработает и не поможет, предупреждает Синкевич, — но это не значит, что не нужно пробовать. И чем более сплоченно вокруг приемных родителей и ребенка работает команда помогающих специалистов (врачи, психологи, педагоги, социальные работники), тем больше шансов на успех.
Во время работы с Марией и Даней Алена Синевич познакомила их с Анной Портновой. Психиатр впервые предложила снижать дозировку назначаемых мальчику препаратов, а в будущем, может быть, совсем отказаться от них.
Это значительно пошло ребенку на пользу. Он, по словам приемной матери, стал постепенно раскрываться, становиться все более контактным. Если раньше он спал все время, то сейчас спит «нормально, как все люди».
«Раньше он вздрагивал и всего боялся — когда я закрывала книгу, он закрывал лицо руками и говорил “Не бей меня”. Сейчас этого нет. Он стал доступен для разговора. Если бы он был на препаратах, то никакая социализация бы ему не помогла. Это же были огромные дозы, невероятные», — говорит Мария Глазовская. Кроме того, с мальчиком регулярно работал психолог.
Были у приемной матери и ошибки. Например, пару раз Мария обливала Даню холодной водой за плохое поведение по рекомендации детского дома.
«Как он орал… Потом он рассказал мне, что в детском доме другие дети его засовывали лицом в холодную воду и топили. В какой-то момент я его прижала к себе — я плакала и он плакал — и сказала: “Данечка, я тебе обещаю, больше никогда этого не будет. Я поняла, что тебе просто страшно”. Он всхлипывал, ничего не говорил. А вот недавно он мне рассказал, что он очень боялся, что я его утоплю», — признается Мария.
Конечно, признает Мария, Даня мог «выкинуть какую-то дрянь настоящую» — мог запустить вилкой в ребенка, кого-то неожиданно укусить . «Со стороны казалось, что он просто несносный мальчишка, многие считали, что я меняю свою жизнь на воспитание паршивой собачонки. Но на самом деле мало кто понимает, что за этим стоит. Я старалась объяснять людям, что у него была трудная жизнь, ему не повезло. Но, видимо, обществу этого мало», — описывает женщина.
Все это время с ней работала Алена Синкевич, в том числе, когда Мария отчаивалась и думала о том, чтобы вернуть Даню в детский дом: «Она как-то правильно со мной разговаривала и все время меня утешала. Я чувствовала, что есть кто-то, кто может разделись все это со мной. Говорю и слезы наворачиваются. Столько мы за этот год прошли».
Сейчас Даня увлекается музыкой, занимается на барабанах и пишет рассказы. Дома Мария проходит с ним всю школьную программу — за год мальчик дошел до уровня второго класса: выучил буквы, научился читать и писать. У него появляются друзья, хотя и очень временные — Даня быстро рвет отношения со всеми, любой спор сразу вызывает у него агрессию. Но это все равно огромный скачок для него — еще год назад, объясняет Мария, Даня даже не мог гулять с кем-то на детской площадке.
Несмотря ни на что, детскому дому Даня, по словам приемной матери, благодарен, и вспоминает его с теплом и любовью, как свою первую семью.
Изменено 5 августа в 21:30: по просьбе Марии Глазовской добавлено уточнение о том, что Даню в детском доме топили другие дети, а также о том, что самому учреждению Даня до сих пор благодарен и вспоминает его с любовью.
