В Курске, по данным последней переписи населения, проживает 438 тысяч человек, но в первой половине августа число жителей увеличилось почти на 20% — в город из приграничья бежали более 75 тысяч человек. Здесь они живут у родственников, снимают квартиры, а тех, кому идти было некуда, заселили в пункты временного размещения (ПВР).
Наплыв беженцев практически незаметен, ощутить приток новых жителей можно лишь у пунктов выдачи гуманитарной помощи, куда ежедневно приходят сотни людей.
Рядом с курским отделением Российского Красного креста (РКК) толпа занимает всю пешеходную часть. Периодически она всасывает волонтеров, вскоре выпуская их с уже уставшими лицами. За пределами пунктов помощи пострадавшим — полупустые улицы.
«Московские кенты говорят “уебывай оттуда”»
Напротив РКК рядом с алкомаркетом «Красное и белое», облокотившись на ступеньки, стоят два парня. Оба, Леня* и Андрей*, — из Курска. Леня два года назад переехал в Сибирь, в свой летний отпуск вернулся на родину. Андрей уже давно не покидал город.
— Когда я уезжал, ничего такого не было. Я приехал и сильно был удивлен, что бомбят ракетами, сирены постоянные. Сначала было непривычно, сейчас как-то повседневно все это, — говорит Леня. — Ну, вот отели, например, перенаселены.
— Тем более, что это очень резко началось, — подхватывает Андрей. — Я услышал первый серьезный взрыв весной, когда смотрел UFC 300. Часов в 6-7 утра, под бой Шона Мэлли, въебала бомба. До этого звучали новости из Белгорода, типа там бомбят, да, это страшно, но мы не ожидали, что это случится в Курске.
— В Белгороде, когда бомбили, мы не понимали, каково это. Осознали всю суть, когда нас коснулось, но быстро привыкли.
— Мне еще где-то год назад московские кенты говорили: «Уебывай оттуда. Там же война идет!». А мы уже и не замечаем.
Многих курян обострение ситуации на границе больше раздражает, чем пугает. Ракетная опасность внесла в их жизни корректировки: сирены мешают уснуть, из-за них останавливается транспорт, который порой приходится ждать часами, такси вызвать теперь сложнее и дороже, магазины до отбоя МЧС закрываются. Под их звуки на площадках играют дети, терпеливо ждут автобусы на остановках, проводят свадебные фотосессии, раздают гуманитарную помощь.
В ночь с 10 на 11 августа Курск подвергся ракетной атаке — осколки сбитой ракеты упали на жилой дом. Пострадали 13 человек, двое из них оказались в тяжелом состоянии. В последующие несколько дней сирена стала звучать реже, но те ее редкие крики, разносившиеся по городу, никак не повлияли на реакцию местных жителей. Курск остался с виду спокойным городом.
Андрей рассказал, что он живет в магистральном районе. Рядом с его домом огромное поле, в районе которого, судя по звукам, стоит ПВО. Говорит об этом мужчина раздраженно:
— Ну, сирены это уже как музыка в телефоне, в наушниках. Слышишь и слышишь. А от ПВО или даже каких-то там прилетов я подпрыгиваю на кровати. Встаю и думаю, газ у соседа взорвался или что-то посерьезнее случилось. Но кардинально в жизни ничего не поменялось.
Пока мы разговаривали, к Красному кресту продолжали подходить люди. Такие пункты для многих курских пешеходов стали уже белым шумом. Для беженцев — частью быта. Сюда они приходят по нескольку раз: чтобы получить гумпомощь, нужно как минимум взять на назначенное время номерок, отстояв предварительно очередь.каждый день в пункты привозят новую одежду или недостающие спальные комплекты.
«А чего это у вас там горит»
Вокруг рейлов с гуманитарной одеждой кружатся женщины, на клумбах из шин и скамейках напротив РКК с пустыми глазами сидят мужчины. Они отрешенно курят сигарету за сигаретой. Там сидел и скептично настроенный на разговор Игорь*. Многие беженцы не хотят разговаривать с журналистами и не всегда из-за нежелания вспоминать пережитое. Они боятся «украинской разведки», злятся, что про то, как они на самом деле уезжали могут не написать. Но есть и те, кому просто надо выговориться.
— В конец улицы как въебало, и сразу столп черного дыма поднялся. Сразу говорю «Не, я оставаться не буду». Мы бежим по улице, а там народу тьма. Я говорю «Уезжайте! Чего вы тут ходите». Тетя Галя говорит «А чего это у вас там горит». Ей тоже крикнул убегать, — рассказывает мужчины, глядя в пустоту. — А родители там остались… я ж как думал… сейчас ехать не согласятся… я дурак, надо было за шкирку хватать и в машину пихать их. Брат старший там остался. Это в селе Казачья Локня.
— Казачка? и что с ней сейчас? У меня теща с Батюковки [улица в Казачьей Локне]. Что там с мирным населением? — резко остановившись, спрашивает прохожий. — У меня там бабушка с дедушкой остались. Ивановых* знаете? Маленькие такие, в Бога веруют очень.
— Конечно, там пол Казачки осталась. Мы подавали и в Красный крест этот и в 112, а нам сказали, что туда просто нет доступа. О! Привет, земляки!
Рядом с нами останавливается семья из трех человек — соседи Игоря — также пришли в РКК. Люди начинают расспрашивать друг друга про судьбу сельчан, но вскоре выясняется, что с большинством из них связи нет с 8 августа, некоторые погибли при попытке покинуть город, другие, при попытке выехать, — пропали.
— Да хоть бы за день сказали «съебывайте отсюда». Хотя бы по телефону… В Москве думают, что там деревушку какую-то взяли, а это город, 28 сел. Суджа — это город!
Тут к мужчинам дрожа подходит женщина. В ее глазах застыли слезы, руки нервно перебирают талончик.
— Скажите, Катю Е.* вы, когда уезжали, видели? Известно, где она?
— В списках она, — отвечает женщина из подошедшей к Игорю семьи, — муж в списки ее вносил. Ее и других соседей. Мы за всех писали.
Пропавшие в приграничье люди — большая проблема. Курский поисковый отряд «ЛизаАлерт» получил 523 заявки о пропавших в области людях, в одном обращении может содержаться информация о 2-3 пропавших. Самому молодому из них — 11 месяцев, самого старшему — 101 год.
16 августа стало известно, что «ЛизаАлерт» закрыл информацию о разыскиваемых в серой зоне. Глава организации Григорий Сергеев пояснил в своей телеграм-канале, что такое решение отряд принял из соображений безопасности, чтобы оградить родственников пропавших от мошенников. Ранее в ВК по требованию Генпрокуратуры заблокировали паблик «Суджа — поиск людей», где публиковались ориентировки на пропавших. 14 августа правительство Курской области назвало недопустимым публиковать контактные данные в открытых источниках — ЦИПсО, утверждают власти, собирают для шантажа сведения о разыскиваемых из приграничья.
Помогают беженцам в поиске близких и РКК. Для этого организация запустила горячую линию, стала распространять бумажные анкеты по ПВР и уже получила более 1000 заявок. Найти удалось немногих, в закрытых властями городах-серых зонах волонтеры Красного креста не работают. Беженцы, обратившиеся к ним за помощью, в успех не верят.
Ищут близких и через материалы западных СМИ — иностранные репортеры, которые смогли попасть в приграничные районы Курска, снимали мирных жителей. Некоторым беженцам по таким кадром удалось найти пропавших, помогает им в поисках суджанка Ольга. Женщина делает скриншоты сюжетов зарубежной прессы и показывает их другим беженцам. Найти таким способом получилось больше 20 человек.
Обнаружить своего родственника удалось и Светлане Петренко. Она опознала отца на ролике МВД Украины, на которов солдат ВСУ издевается над пенсионером.
«Люди бежали от войны в шлепанцах»
— Я эту войну переживаю с 22-го года, с февраля месяца. Я родилась в Мариуполе, я там жила, родилась, росла. У меня брат родной с семьей, с племянниками оттуда же. Они к нам в Рыльск эвакуировались году в 2022-м. Потом уехали обратно.
Елене 65 лет*. Она тяжело усаживается на лавочку и просит разрешения закурить. Женщина болеет диабетом, стоять ей сложно, в очередь за получением гуманитарной помощи она отправила супруга. С ним Елена покинула Рыльск 7 августа.
— Люди начали эвакуироваться, каждый сам по себе. У соседки сын-колясочник, мальчик 10 лет, прикован к постели после аварии. Как его эвакуировать можно, этого парня? Своей машины у них нет. Мы наняли такси и отправили его в Санкт-Петербург. Исполняющая обязанности председателя Ивановского сельского совета уехала в Москву. Она уже оттуда нам звонила и говорила эвакуироваться, но у многих не было своих машин. Это просто бесчеловечно. Им наплевать на все и на всех. Выбирайтесь как хотите.
В городе у Елены остались друзья. На связь они выходят редко, известно, что оставшиеся ночами сидят в подвалах, пережидая обстрелы. Многим пострадавшим пришлось выучить названия военной техники. Теперь они знают, что вынудило их покинуть дома, но слышать от пожилых беженцев сокращения по типу «FPVшки» немного непривычно. Однако осведомленность о видах снаряжения на вражеском балансе не помогает понять дальнейшие перспективы — врезался ли очередной дрон в их дом или соседний — непонятно. Ударная волна от какого снаряд выбила стекла — неясно. Смогут ли беженцы вернуться и будет ли им куда возвращаться — точно сказать никто не может.
— Зовут меня уехать в Москву, на Север, в Мариуполь вот зовут, везде зовут. И вы понимаете, просто душа разрывается, я не брошу своих близких, которые сейчас со мной в Курске. Если нам суждено погибнуть, то лучше всем вместе, потому что это пережить нельзя, это непереживаемо, — с дрожащим голосом, красными и мокрыми глазами и с третьей сигаретой рассказывает Елена. — Квартира осталась, гараж и хозяйство остались, курочки, уточки, голуби у мужа. Все осталось. У зятя моего поросенок, собака и куры. Подохли все они, наверное, сидя неделю без еды. Муж хотел уехать сегодня, переживает за своих голубей. Он у меня всю жизнь их держит, 60 лет он голубятник. Я расплакалась, не пускала. Внучка за него уцепилась. В Москве племянницы плачут, чего он туда собирается ехать? Муж не поехал по итогу.
И вот я вижу уже несколько дней этот кошмар. Я насмотрелась на людей, которые ходят в сланцах. Люди бежали от войны в шлепанцах.
Елена отводит взгляд. За время беседы несколько раз к нам подходили ее знакомые из Рыльска. Они тяжело смотрели на женщину, рапортовали о получении гуманитарки и, потоптавшись немного на месте, уходили. Елена внимания на них не обращала. Она смотрела куда-то сквозь тлеющую сигарету.
— В этом году приезжала к брату в Мариуполь. Сказать, что это был шок, ничего не сказать. Он весь разбит. Драмтеатр разбомбили, в который мы в детстве ходили на новогодние елки, смотрели спектакли. Мой дом, в котором я родилась и выросла, его нет. Двора тоже нет, нет школы. На том месте, где был мой дом, я упала на колени и плакала.
Поэтому, насмотревшись на это, думала, не дай Бог, здесь это случится. Я украинка по национальности. У меня папа украинец, мама — русская, с Курской области.
Война началась, когда у нас из-за дома летели ракеты в сторону Украины. Я стояла на коленях под иконами, молилась и просила Господа спасти людей. Зачем это надо? Кому это надо? Мне сестра с Украины кричала: «Вы нас бомбите!». Она уехала в Польшу, теперь она звонит и плачет: «Прости меня». А я отвечаю: «Катенька, но не я же тебя бомбила… ты не виновата, я не виновата».
«Нас никто не хотел забирать»
Роману 19 лет*. Он одет в модный черный свитер, длина которого немного закрывает домашние потрепанные шорты. На ногах — модные и некогда белые, а теперь песочно коричневые кросовки. Среди преимущественно пожилых людей парень стоит особняком. Из Суджи он не так давно переехал в Курск, где поступил в университет. На лето приехал к родителям.
— Я уехал 9 августа. Все это время нас с родителями никто не хотел забирать. Трое знакомых, у которых были машины, отказывались возвращаться в город. Потом уже приехал сосед. Он вернулся за матерью и полтора дня катался на велосипеде, чтобы узнать, надо ли кого-то еще забрать.
Света у нас все эти три дня не было. Вода пропала в первый же день, но ловила связь. Потом и ее отрубили вместе с газом. Какое-то время еще работал домашний телефон, но после его тоже отключили. Готовили еду мы на мангале, использовали то, что осталось в холодильнике.
В городе постоянно была бомбежка, взрывы, дроны летали над головой, стрельба в некоторых районах — на выезде с Суджи и еще в двух селах. Центр города, когда мы уезжали, был просто разбит, по селам сожженные дома, взорванные улицы. Дорога из города была подорвана немного, на выезде в полях стояли сожженные военные машины и разбитые гражданские автомобили, легковушки.
«На руках вынес, посадил, вывез»
По дороге от РКК мне повстречалась семья из четырех человек. Женщина с мужчиной шли с пакетами Красного креста, рядом крутились их дети — маленькая девочка и мальчик-подросток с аутизмом. Все они выглядели уставшими и немного растерянными. Курскую область Андреевы* покинули в самом начале вторжения ВСУ. Откуда именно уехала семья, ее члены решили не уточнять.
— 6-го августа мы проснулись в 3 часа ночи. Обстрелы были настолько сильные, что люстры, фотографии падали. Мы просидели какое-то время в коридорах. Первым делом я собрал детей и жену. Чуть-чуть был передых, когда вывез их, — обняв дочь, рассказывает Антон. — Потом возвращался за родителями и бабушкой. Когда вернулся, уже горели машины — их и дороги обстреливали, над головами работа ПВО. Наша машина пострадала немножко — в лобовое стекло либо осколок прилетел, либо что-то еще. Выезжали уже не через Мартыновскую центральную трассу, а через поля и Обоянский район. Очень страшно, очень тяжело.
— Папа, я хочу есть, — крикнул из-за спины сын Антона.
— У меня отец тоже инвалид, бабушка лежачая. На руках вынес, посадил, вывез. Но над головами к тому времени еще больше свистело. Проскочил на бешеных скоростях все это. Сейчас вспоминаю и осознаю, что оно было как на автомате, я должен был это сделать как глава семьи.
Женщина, перехватив детей, прижала их к себе. С безжизненным лицом она, слушая Антона, кивала мужу.
— Дети переживают это все очень тяжело, — глядя на это, продолжил мужчина. — Особенно ребенок аутист-инвалид, он понимает, что надо вставать, убегать куда-то в закрытую комнату, когда сирена начинается. Младшая дочка каждого шороха, каждого звука боится. Убегает в коридор среди ночи, когда сирены срабатывают.
Очень тяжело… хотелось бы обратиться с просьбой к жителям Курска: когда смотришь на суджан или там кореневцев, они при звуках ракетной опасности как-то немножко укрываются, в небо смотрят. В Курске пока только сирены…не дай Бог такое пережить. Ребят, берегите себя.
Если пройти дальше РКК, Курск становится обычным городом. Иногда, конечно, слух режет сирена, а в глаза бросаются не успевшие получить обещанную помощь люди в халатах. Курские ПВР переполнены, беженцы их территорию покидают редко — без денег и документов, которые многие оставили дома, делать это сложнее.
В одном из баров города люди за столиком обсуждают новости, жалуются, что ничего не понимают. В повестку вклинилось тухлое обсуждение пололожения дел беженцев. Девушка в мини с завязанными в пучок волосами говорит на выдохе:
— Жалко их, конечно. Всех жалко. Когда-нибудь оно закончится…
После небольшого молчания, не чокаясь, гости залпом пьют по цветной настойке. Бар снова заливается громких смехом курян.
*имена героев изменены для их безопасности
