В прошлом Северодонецк был крупным промышленным центром. В середине ХХ века в городе построили крупнейший химический комбинат в СССР и Европе — завод «Азот», ныне превращенный в руины.
В апреле 2014 года ополчение Донбасса вытеснило украинские власти из Луганска. В мае прошел референдум о независимости республики от Украины. Его легитимность на тот момент не признало ни одно государство ООН. Однако в том же году Северодонецк отбили силы ВСУ и он остался под контролем Украины.
Восемь лет, до весны 2022 года, Северодонецк жил мирной жизнью в составе Украины и даже стал временным административным центром области. Бои вокруг города начались уже в марте 2022 года, а с мая начался массированный штурм Северодонецка российской армией. Продолжался он до 25 июня, когда город полностью перешел под контроль российских войск и сил ЛНР.
До февраля 2022-го здесь проживало около 100 тысяч человек, сейчас — около 30 тысяч. Российские власти периодически отчитываются о ремонте северодонецких школ и больниц, но про отсутствие отопления, работы и связи в городе молчат. В июле 2023-го газета «Известия» обещала, что к наступлению холодов все жители города «получат тепло». Но к декабрю отопление так и не провели: на улицах успели вырыть землю и начали прокладывать трубы. Сотрудник городской администрации рассказал корреспонденту «Черты», что в лучшем случае отопление появится следующей зимой.
«Народ начинает сомневаться в правительстве»
В Северодонецке тишина и мороз.
Луну затягивают облака, российские военные курят возле главной площади города. Их силуэты тускло освещают желтые фары «буханки». На улицах вокруг — темнота. Всего в 15-20 километрах от города проходит линия фронта. По этой причине связи в городе и нет, считают местные, с которыми мне удалось поговорить. Их логика такая: в Донецке, где есть и мобильная связь, и интернет, ВСУ чуть ли не каждый день обстреливают важные объекты — потому что «наводчики» сдают координаты украинской армии. По Северодонецку же стреляют нечасто. Так что многие уверены: связь отрубают, чтобы «наводчики» не могли ничего передать.
В продуктовом магазине в центре города я знакомлюсь с Анатолием (имя изменено), он работает в строительной компании, которая ремонтирует пострадавшие от снарядов дома: меняет плиты, восстанавливает батареи, канализацию, газ. Ему 40 лет, на широких плечах висит запыленный черный рюкзак. Мужчина высоким голосом рассказывает про проблемы в городе, попутно смеясь и поправляя седые волосы.
«Знаете, як Пасечник (глава ЛНР — прим. «Черты») говорит: “У меня все есть”. Ему хорошо живется, на рыбалку гоняет. А то, что у людей даже воды напиться нет, ему по барабану на это. Еще и награждает его Путин, ордена дает. Видимо, за саботаж и безделье», — говорит Анатолий и широко улыбается.
За смену он получает две тысячи рублей. Его компания платит зарплату работникам регулярно и в срок, но это в городе редкость. По словам мужчины, в Северодонецке большинство работодателей «кидает людей на деньги», поэтому никто не хочет работать.
«Может наше государство и выделяет деньги на восстановление города, но оседает это где-то в других карманах, — продолжает Анатолий. — А у нас цены здесь — космос. В два раза больше, чем до войны. Поэтому народ начинает сомневаться в правительстве. Не то, что принимают сторону врага, они об этом не думают. Ну может кто-то и думает, но это единицы. Вопрос другого плана: ждали они больше, а получили как всегда. Причем они не знают, чего сейчас ждать, информации же никакой. Ну что это такое? Два года без связи. Как зашли [российские войска], так сразу и отключили».
Анатолий вспоминает, как в советское время здесь процветала промышленность. Перечисляет заводы: «Зарю», «Импульс», «Микротерм», «Азот». Говорит все громче, размахивает длинными руками. Начинает подробно объяснять, как из аммиака производили азотные удобрения и как завод «Импульс» производил микросхемы. Вспомнив всю былую промышленность, вздыхает: «А сейчас вот так. Ну ничего, надежда умирает последней».
«Все позади уже»
В Северодонецке основные боевые действия шли на улицах. На 20 разрушенных зданий — одно уцелевшее. Бывшая девятиэтажка разбомблена артиллерией так, что осталась лишь середина здания. Два пролета в ширину — девять этажей в высоту. В лунном свете она напоминает средневековую крепость. В некоторых зданиях круглые дыры от танковых снарядов. Другие дома были уничтожены гаубицами, реактивными системами или минометами.
Утром город оживает. Под отдаленный рокот артиллерии по улицам снуют люди. Кто-то садится на автобус и едет на заработки в Луганск, а кто-то приезжает в Северодонецк из соседнего Лисичанска на стройку.
На широком переулке встревает старенькая «девятка». Вместе с ее хозяином Александром, крупным мужчиной с густыми черными бакенбардами и такими же густыми черными бровями, мы пытаемся реанимировать ВАЗ.
Я толкаю, а он заводит. Выходит из машины и довольно причмокивает сигаретой. Рассказывает, что работает на «одном мероприятии» (на каком именно — говорить отказывается), где год уже ничего не платят. Недавно выдали банковские карточки, но зарплаты так и нет.
«Хорошо, что на комбинате хоть дополнительно выдают сухпаек, — спокойно рассказывает мужчина и выпускает сигаретный дым. — Но у меня недавно ребенок родился, ему же нужно вещи всякие покупать, а на это денег нет».
Жена его забеременела во время войны. Говорит, что было тяжело, но ничего — «все позади уже».
«Мы в Луганск выехали, там она и родила мальчика. А к августу, как все утихло, вернулись. Ничего, во время Великой Отечественной люди ведь как-то справлялись», — размышляет Александр.
С тем же спокойным равнодушием мужчина выкидывает докуренную сигарету, садится в машину и едет на предприятие, где ему не выдают зарплату, но выдают сухпаек.
«Лишь бы мир был, лишь бы мир»
Я подхожу к разрушенной девятиэтажке. Здесь живет Клавдия Тимофеевна, ей 79 лет. Она выросла в Тамбове и переехала в Северодонецк. Здесь она проработала 30 лет сторожем на заводе. Три года назад от инсульта умер ее муж, остался только сын.
Женщина растерянно поправляет халат. На кухне работает газовая конфорка. Так пенсионерка отапливает дом. Воздух в квартире затхлый и душный. К окну прикреплена гирлянда, а на подоконнике стоит маленькая елка. Кухонный холодильник обставлен иконами. На стене висит икона Божией Матери.
«У меня зрение вроде было, — тонким голосом рассказывает женщина. — А во время войны все хуже и хуже становилось. Я в подвале жила, когда стреляли, там я зрение окончательно потеряла. Ты можешь с сыном моим связаться? Он в Кременной живет (город в ЛНР, неподалеку от Северодонецка — «Черта»), — спрашивает Клавдия Тимофеевна, разворачиваясь в сторону и делая неопределенный жест рукой, — Я могу дать его номер телефона».
Внезапно она дергается вперед, а потом назад. Хватается рукой за кухонный стол и тихо произносит: «А-а-а».
«Это мое состояние сейчас такое, ничего», — успокаивает она.
Клавдия Тимофеевна подробно рассказывает, как найти ее сына. Она не может выйти с ним на связь, а он уже давно к ней не приезжал.
«Как бы я хотела с сыном увидеться, — произносит женщина. — Я очень хочу его увидеть».
Голос ее надрывается и превращается в плач. Периодически он переходит в стон. Она шатается из стороны в сторону и трет морщинистыми руками худые щеки.
«Лишь бы мир был, лишь бы мир», — на прощание говорит Клавдия Тимофеевна.
Пенсия у Клавдии Тимофеевны, как и у многих пенсионеров в Северодонецке, ниже минимальной — 10 тысяч рублей в месяц. Такая выплата не учитывает стаж работы. Пенсионерке в местной администрации пообещали, что в скором времени все уладят, но уже почти год ничего не меняется. Так что основная помощь сейчас — это гуманитарка, которую выделяет государство. Только ее сильно сократили: раньше выдавали всем, а теперь только пенсионерам. Но последние два месяца ее либо не приносят, либо отдают без мясных и рыбных консервов: только крупы. Клавдия Тимофеевна надеется, что с февраля начнут выдавать как положено, такие слухи, говорит она, прошли по городу.
«Один ребенок у меня погиб»
В соседней квартире живет Александра с тремя сыновьями: двум близнецам по шесть лет, младшему сыну три года.
Во время боев за Северодонецк семья жила в Боровском — селе неподалеку. К холодам дом промерз, а дрова собирать, чтобы его отопить, сил не было. Теперь они живут здесь — в квартире знакомых.
«Один ребенок у меня погиб, их четверо было, — рассказывает Александра. — Не знаю теперь, где его труп. Военные забрали и все».
На вид ей лет 40, каштановые волосы тронула седина. Под глазами темные круги. Глаза полузакрыты. Она украдкой поглядывает на детей и отводит меня в другую комнату.
«Они постоянно спрашивают про брата, я им не рассказываю. Во время войны мы были у знакомых в другом доме, началась бомбежка. Перебегали к себе в подвал и нас накрыло артиллерией. Ребенка моего ранило. Военные его в больницу повезли, а потом сказали, что он умер. Я в морги ходила, в больницы. Никто не знает. Его Леша звали, 4 года было. Кто-то сказал, что в Лисичанске он, а я выехать туда не могу», — растерянно говорит женщина.
В соседней квартире живет ее родственница — Наталья. Скромно обставленная двухкомнатная квартира с желтыми обоями и высокими потолками. Возле кровати, на которой сидит женщина и ее приемная дочь Вера, несколько обогревателей. Наталье 43 года, в свете люстры блестят стразы на ее синем халате. Она почесывает свой нос с горбинкой и поправляет короткие седые волосы.
Вере 13 лет, она учится в 7 классе. Родители Веры погибли во время боев за Северодонецк. Теперь Наталья, как ближайшая родственница, ее опекун. Она называет девочку дочерью и все свое время проводит с ней. Каждый день она ходит до соседней улицы — проведать свою пожилую мать.
Девочка смотрит вниз и изредка неуверенно поглядывает на Наталью. Своими яркими голубыми глазами она обводит клетку с попугаем и иногда улыбается, когда тот выкрикивает: «Привет!»
«Было очень страшно во время сражений, — признается Вера, постукивая рукой по коленке».
«Когда стрелять начали, она то в ванную убегала, то в коридор, — говорит Наталья. — Никак не могла уснуть. Вот из-за этого мы и решили уехать в Москву. Да и условия такие… Ни воды не было, ни света, ни газа, готовили еду на улице. Вы это все и так знаете, у всех так было. За водой ходили до озера. Многие погибли, пока шли туда. Я взяла свою маму и Веру, и мы отправились сквозь обстрелы в Москву к родственникам. Там [в Москве], бывало, летит самолет, и Вера сразу приседает — боится, что обстрелы начались».
В Москве они жили три месяца, когда сражения утихли — вернулись в Северодонецк.
Здесь Вера продолжила учиться в школе. А этим летом она даже ездила в лагерь в Пермский край — после того, как в августе 2022-го Северодонецк и Пермский край подписали соглашение о сотрудничестве, северодонецких детей стали возить в пермский лагерь «Салют» «на оздоровление». Как отмечается на сайте «Луганского Информационного Центра», «оздоровление проводится под эгидой партии “Единая Россия” и при поддержке Губернатора Пермского края Дмитрия Махонина». Девочка рассказывает, что поездка ей не понравилась: кормили плохо, да и заняться было нечем.
Основная проблема в Северодонецке сейчас — отсутствие связи, считает Наталья.
«Когда мама болеет, надо бегать к ней, а потом обратно к дочери галопом. Позвонить нельзя, поэтому постоянно надо навещать», — рассказывает Наталья.
Семья живет на пособие по опекунству — это 10 тысяч рублей в месяц. На работу Наталья устроиться не может, надо ухаживать за мамой и сидеть с ребенком. Еще одна проблема — у Веры до сих пор нет российского гражданства. Наталья рассказывает, что получить его не так просто: нужно отстоять бесконечную очередь в администрацию. Обычно она приходит и не успевает занести все справки о составе семьи до комендантского часа (до 21:00) из-за большой очереди.
Обстрел
Из Северодонецка до Донецка я еду вместе с местными гуманитарщиками. На серой «Ладе» с разбитым боковым зеркалом заднего вида мы ползем по изрытым дорогам. Вокруг блиндажи и укрепленные районы: окоп, за ним противотанковые ежи, а потом вновь окоп. Проезжаем Лисичанск и соседние деревни. Война сравняла города в единый серый пейзаж: руины, сорванные крыши домов, обломки металла, чудом уцелевшая церковь. А еще надписи «SOS», «Не сносите дом!», «Здесь живут люди», «Помогите!» почти на каждом испепеленном доме.
Помятый знак с ограничением скорости уже ничего не значит. Водитель шутит, что Донбасс — это Пиратская республика, здесь правила никто не соблюдает.
Начинается дорога с ровным асфальтом. Дорога не освещена. Водитель набирает скорость, а потом мы с визгом въезжаем в рытвины от снарядов. Мужчина бьется головой об потолок и выруливает «Ладу» прямо к обрыву, но успевает вовремя остановиться. Впереди спокойно протекает Северский Донец, правый приток реки Дон. Мы молчим. Водитель крестится. Едем дальше.
«Вот было бы глупо умереть на Донбассе в аварии», — говорит он с горькой усмешкой.
Утром возле «Донбасс Арены» в Донецке в потоке машин тянется вереница военной техники. В пятнадцати километрах отсюда идут бои за Авдеевку. Глухие удары раздаются каждые пять секунд.
По улице шагает бабушка в косынке в горошек. Она внимательно смотрит под ноги и время от времени останавливается и опирается на трость, совсем не обращая внимания на раскаты артиллерии. Вдруг уже привычные удары звучат ближе. Глухой шлепок раздается эхом по городу. Он сопровождается беспрерывным гудением. Еще один шлепок совсем рядом. Иногда вслед за звуком прилета можно услышать звук вылета снаряда. Так звуковая волна догоняет приземление артиллерии. Вылет — глухой и слабый. Прилет — звонкий и резкий. Зачастую они сливаются в единый грохот. Парень с длинной челкой в вельветовой куртке и камуфляжной сумкой за плечами, к которой пришит красный крест, бежит в бомбоубежище. С ним бегут еще несколько подростков. На соседней улице выбивает стекла. Визг «скорой», гул ПВО, а потом вновь глухие вылеты.
Бабушка продолжает идти.
Днем на улице Артема в Донецке оживленно. Пенсионеры идут на рынок, мужчины и женщины возвращаются с работы. Но к вечеру уже никого не будет — в 17:00 включат воду, ее дают раз в три дня. Жители будут наполнять баклажки, запускать стиральные машины и мыть посуду.
Продавщицы на рынке обсуждают в какой дом недавно попал снаряд и кто живет в этом доме. Но быстро меняют тему и смеются о чем-то с мужчиной, который пришел покупать фрукты.
По улице прогуливается молодая пара, у магазина спит небритый мужчина в грязной фуфайке. И вдруг прилеты. Один за другим по Донецку летят снаряды реактивных систем залпового огня. Пара бежит домой. Мужчина продолжает спать у магазина. Земля содрогается — и вновь выбитые стекла. Бомбежка не стихает до трех часов ночи.
Ночью я встречаю трех подростков. Один парень фотографирует на телефон двух друзей. Они по-братски обнимаются, набросив руки на плечи друг друга. В руках один из них держит темный предмет овальной формы.
— Я иду, слышу: «Бах!». А потом офигел, когда увидел осколок.
Парни смеются. Мимо проходит девушка.
— У нас осколок от снаряда! — кричат они. — Хотите?
*Текст подготовлен совместно с проектом «Наставничество»
