«Иноагенты — это плохие люди, но моя внучка — хорошая, поэтому я ничего не понимаю»: как живут близкие иностранных агентов и что думают о законе 

Любовь Смоляр 

Мама журналиста Михаила Рубина, 72 года 

Закон об иноагентах направлен на то, чтобы заглушать правду. Перед тем, как сыну присвоили статус, у нас дома был обыск (он прошел в июне 2021 года, — прим. «Черты»). В тот момент со мной дома была внучка, и я пыталась показать ей, что ничего плохого не происходит. А дяденька [следователь] мне отвечал: «Что вы так веселитесь? У вас все очень плохо». Тогда у нас забрали все, что можно (а именно, все электронные носители, телефоны и компьютеры, — прим. «Черты»). 

Это было даже немного смешно по сравнению с тем, что я читала и знала об обысках в советское время. Наш обыск не казался мне таким же страшным, как будто бы тогда — было страшнее. 

У меня всегда был страх ареста Миши, поэтому я испытала чувство счастья, когда он уехал (Рубин уехал из России в июле 2021 года, — прим. «Черты»). Когда меня после этого спрашивали, как я? Радостно отвечала: «У меня ребенок не в тюрьме!» Это чувство подавляло все остальные. 

[У меня не было страха после признания сына иноагентом] — было понимание, что человек занимается тем, что надо. А как еще? Журналисты-расследователи — это то, что должно быть в это время. 

У меня даже нет параллели, с чем можно сравнить иноагентство в советском времени. Тогда как будто бы все всё понимали и не было никакого разделения. А сейчас это все совершенно чудовищно. 

Я ни от кого не скрываю, [что мой сын иноагент]. Все [соседи] видели, когда выносили технику Миши. Как они относятся к [этому статусу], мне, честно говоря, пофиг. 

Ещё по теме 

«Пытаются угадать по лицу, каких взглядов собеседник»: как живут и находят друг друга несогласные россияне

За себя мне совсем не страшно — наверное, я уже «переболела» в свое время. Я испытывала страх, когда [в 2019 году] к нам в квартиру ворвались неизвестные с камерами и кричали, почему я не научила сына родину любить. Но только потому, что они долго не уходили. Они сначала сидели на лестничной клетке, а потом — на скамейке у дома. Я переживала, что сейчас придет Миша и ему дадут в морду. 

Журналисты — не политики, которые как будто облекают себя на это сознательно, поскольку ведут политическую деятельность. Но ведь журналистика — это не политическая деятельность, а честное отношение к действительности, занятие историей здесь и сейчас. И странно, когда журналистов приравнивают к экстремистам. 

Горько и больно, что мой ребенок живет где-то там, а мы с мужем уже не молодые. Но, конечно, пускай лучше так [и он будет на свободе]. То, что такое делается с семьями, очень горько. Это такая машина, которая перелопатит и сделает все, что хочет. 

«Для целей настоящего Федерального закона под иностранным агентом понимается лицо, получившее поддержку и (или) находящееся под иностранным влиянием в иных формах и осуществляющее <…> политическую деятельность, целенаправленный сбор сведений в области военной, военно-технической деятельности РФ, распространение предназначенных для неограниченного круга лиц сообщений и материалов и (или) участие в создании таких сообщений и материалов, иные виды деятельности, установленные настоящей статьей», — такую формулировку понятию иностранный агент дает закон России.

Анонимно 

Бабушка журналистки, 84 года 

Я никак не понимаю [этот закон об иноагентах]. Что это за иноагенты? Я считаю, что это плохие люди, но я вижу, что у нас уже все стали иноагентами. Также я вижу, что моя внучка — не плохой человек, поэтому я ничего не понимаю. 

[Когда внучку признали иноагентом], мне было за нее страшно. Мне не было стыдно, чего стыдиться? Она же не на панель пошла. Боялась, что заберут. Я сейчас как раз читаю книгу Анатолия Жигулина «Черные камни» о том, как забирали в 1949 году. 

За себя — мне не страшно. Что мне уже бояться? 

[Если мне что-то сделают за то, что я помогаю внучке,] — пусть делают. Если надо, я в любом случае буду помогать. Мне все равно. 

«Когда я говорю об этих законах, о невмешательстве или попытках вмешательства, что я имею в виду применительно к России? Многие структуры так называемого гражданского общества… Почему говорю „так называемого“? Они финансируются из-за рубежа, готовятся соответствующие программы действий, активисты проходят подготовку за рубежом, и когда наши официальные структуры видят это, с целью предотвращения такого вмешательства в наши внутренние дела мы принимаем соответствующие решения и законы, и они мягче, чем ваши. У нас есть такая пословица: нечего на зеркало пенять, если рожа кривая», — говорил Владимир Путин в 2021 году.

Наталья Кононенко 

Мама журналистки Анастасии Жвик, 49 лет 

Я очень хорошо отношусь [к закону об иностранных агентах], потому что надо выявлять таких людей и ставить на них клеймо. Нельзя продавать родину другим государствам только потому, что тебе за это платят. Когда человек грамотный, он разберется в ситуации и поймет, что к чему, а не будет просто подходить под нужную линию, которую ему предложили. 

[Иноагенты] — хорошие люди, но безграмотные. Они просто взяли точку зрению, которую им предложили. Для начала надо быть стать на одну сторону, а затем на другую, и выявить свою. Если бы они разобрались и все равно бы встали на сторону, которую им предложили, то это был бы другой вариант. А поскольку они не разобрались, то это плохо. 

[Все артисты в списке инаогентов] — продажные шкуры, которые привыкли жить за чей-то счет и получать большие деньги, и не захотели с этого слезать. Но бывает белая полоска, а затем черная. Если в стране такое происходит, то надо разобраться.

[Когда мою дочку признали иноагентом, я чувствовала], что опозорилась на весь мир. Стыд-позор, плохо воспитала. 

Я не испытывала страх, [что силовики могут что-то сделать мне в связи с признанием дочки иноагентом]. Если бы сделали, я бы сама была в этом виновата: что посеешь, то и пожнешь. Дураков на свете полно, если какой-то идиот что-то сделает, это не значит, что мне будет что-то грозить. От госвласти я не ждала [никаких репрессий]. Если бы что-то произошло, то я думаю, что в дальнейшем бы разобрались. 

Митя Леонкин 

муж журналистки Юли Лукьяновой, 29 лет 

Когда Юлю признали иноагентом, это был почти первый случай, когда в список попали физические лица, а не организации. Я помню, что ровно в этот день она ехала на маникюр, только выпустив очень удачный материал, и все было как-то прям хорошо. И чуть ли не в процессе этой процедуры появились новости. Поэтому в нашем диалоге в телеграме было столкновение чего-то очень красивого, простого и личного с тупым бездушным процессуальным насилием. Это такой микрокосм того, что они сделали с кучей прекрасных талантливых людей. Каждый раз, когда я вспоминаю этот момент, чувствую такую ярость, которую никак словами не передать. 

В тот же день издание «Проект» признали нежелательным. Было непонятно, что будет происходить. Но я быстро сказал ей, «давай из страны уедем нахуй». 

Мне кажется, хоть это невозможно заранее понять, что, если бы меня признали иностранным агентом, я бы особенно не дрыгался. Не потому, что я такой смелый, — меня пугает огромное количество вещей, включая абсолютно нелепые. Просто, кажется, что лично тобой отдельным никогда вся эта ужасная госмясорубка не заинтересуется. Очень глупое ощущение, но оно есть. 

А когда это происходит с твоим главным человеком, ты конечно ужасно дергаешься. Про себя самого я тогда мало переживал: у меня так устроено, что если с моими близкими что-то случается, то у меня часто отключается переживание за себя. Где-то на фоне я думал о том, что если у меня изымут телефон, а там будут мои нюдсы, то будет неловко. Но в целом даже это меня не особо смущало. 

Я никогда не чувствовал личной ненависти к Путину и чиновникам высокого уровня, потому что у меня было ощущение, что это как силы природы. Очень плохо, что есть ураган, с его действиями точно надо бороться изо всех сил, но зачем на него злиться? То есть ты понимаешь головой, что это конкретные и абсолютно омерзительные люди, но эмоционально тяжело о них думать, как о реальных людях. Но после признания жены иноагентом я впервые начал злиться. Я видел, как это все влияло на Юлю, испытывал такую ненависть, на которую я не думал, что вообще способен. 

Было много тревоги. Под ее домом дежурили странные машины — я не знаю, что это в итоге было. Затем мы уехали из России и было непонятно, что с работой, поскольку она переживала, что только ёбнутые готовы с «такими» сейчас взаимодействовать. Мне тоже пришлось менять работу, поскольку я преподавал очно, а теперь надо было удаленно. 

Юля — очень сдержанный и при этом абсолютно бесстрашный человек. За пять лет я видел ее внешне напуганной или тревожной считанные разы. И по большей части — как раз в период признания ее иноагенткой. В итоге она сразу же нашла работу в независимой журналистике, сделала кучу исключительно важных и крутых вещей за последние два года, но все равно это было сложное время.

А потом начали скапливаться все эти отчеты, бесконечное ощущение, что за тобой подсматривают, постоянный страх, что придут к родителям. Тебя вроде не сажают сразу в тюрьму, а мучают по мелочам. Этот закон используется для того, чтобы на кого-нибудь поставить метку, а потом с ней что-то делать. 

Я ни секунды не переживаю, что закон о третьих лицах меня коснется, мне вообще похуй. Понятно, что я привилегированный и у меня большая часть дохода уже не завязана на Россию. Если они начнут всем родственникам иноагентов, например, закрывать счета, то это будет сильно неудобно, но не смертельно. 

С момента отъезда я был в России дважды. Я переживал в эти приезды скорее потому, что ко мне могут прийти из-за мобилизации, но не из-за статуса жены.

«Мы думаем о будущем и решение принимаем исключительно в интересах граждан нашей страны, нашего государства. Тот, кто поет с чужого голоса, получает за это деньги, должен понимать: иностранный агент — это самое демократичное, что в этих случаях принимают другие страны. Везде уголовные сроки, лишение свободы и многое другое, если думают о том, как будут их дети и внуки жить в своей стране. Если эти решения не принять, понятно: государства не будет», — говорил в 2022 году председатель Госдумы Вячеслав Володин.

Анонимно

Дочка журналистки, 18 лет 

Минюст кого угодно объявляет иноагентом и эти люди должны выставлять перед каждым постом капчу, проводить аудиты [юридических лиц, которые ведомство обязывает создать,] и отчитываться о всех своих доходах. Это не очень удобно. 

Я сейчас воспринимаю иноагентство как гарант качества, чем как какое-то отщепенство. Я не имею понятия, чего они [чиновники] хотят этим добиться: может, чтобы люди перестали читать иноагентов? Например, я не могла читать «Медузу» из-за огромной капчи (иноагентской плашки, — прим. «Черты»). 

Ещё по теме 

«Меня приговорили к голодной смерти». Как репрессии и штрафы по политическим статьям ломают жизни россиян с антивоенной позицией

Мы последние два года ждали, что маму признают иноагентом. Я сама узнала об этом от нее, когда вернулась домой после работы в час ночи. Я ответила только: «Класс, можно я теперь пойду спать?» Я не была в шоке, потому что мы все знали, что это рано или поздно произойдет. Хотя конечно мечтали, чтобы этого вовсе не было. Мама теперь фактически никому не можетИноагенты могут переводить деньги всем за некоторым исключением, но обязаны отчитываться за каждый перевод средств из иностранных источников в Минюст. Им запрещено жертвовать в избирательные фонды кандидатов, зарегистрированных кандидатов, избирательных объединений, в фонды референдума. переводить деньги, даже мне, поэтому приходится искать обходные пути. 

Мысли уехать из России всей семьей преследуют нас с 2014 года — тогда они были еще где-то на периферии. После 24 февраля мы все плакали и говорили, что надо срочно сваливать отсюда. Сейчас мы еще больше хотим уехать, но это не связано именно с иноагентством. Мы в целом сидим как на пороховой бочке, постоянно ждем обысков.