Несколько дней назад портал «Такие дела» опубликовал историю о мужчине, который стал жертвой семейного насилия. Герой публикации Дима рассказал о своей семейной жизни с бывшей женой Машей. Несмотря на то что фамилии героев не были опубликованы, семью сразу узнали. И разразился скандал.
Ресурс «Такие дела» и фонд«Нужна помощь» обвинили в разглашении личных данных, отказе от проверки фактов и умышленном представлении героини в негативном ключе. Маша обращалась в издание с просьбой удалить публикацию или изменить имена, но ее запрос остался без ответа. Сегодня мы предоставляем Маше возможность дать публичный ответ Диме и рассказать свое видение истории.
Статья о Диме до сих пор находится на портале «Такие дела». Это не монолог героя,а рассказ с репликами героя, и в этом рассказе Маша выглядит настоящим чудовищем. При этом, что характерно, даже те читатели, что не знали семью лично, были возмущены этой историей и не поверили, что Дима действительно жертва: многим показалось, что текст был опубликован с одной целью — очернить Машу. Нам стало известно, что Дима и Маша сейчас судятся. Поэтому мы попросили Машу рассказать об этой ситуации с ее точки зрения. И не стали писать статью: этот текст — монолог Маши, в который мы добавили цитаты из публикации о Диме.
Когда они познакомились, Диме было 23, а Маше 28. Она ему сразу понравилась: веселая,заводная, инициативная, легкая на подъем. И при этом основательная, доводит свои начинания до результатов. Довольно быстро они стали жить вместе. У Димы к тому времени уже был ребенок — трехлетний Илья. Хотя сын жил с мамой и ее новым другом,Дима регулярно передавал деньги. За полгода до того, как Дима встретил Машу, произошел несчастный случай, и мама Ильи умерла. Мальчика сначала забрала бабушка, но вскоре после того, как они съехались, Маша с Димой решили воспитывать его сами, и Маша его усыновила.
Начать следует с того, что Дима вовсе не был отцом Ильи, пока я не предложила забрать ребенка к нам. У нас с Димой не было периода свиданий, мы почти сразу начали жить вместе. И мы жили вместе уже пару месяцев, когда он, наконец, рассказал мне о сыне. Это было зимой, а весной Дима поехал на день рождения Ильи и после привез его к нам. И после этой встречи стало ясно, что ребенка нужно забирать.
С мамой Ильи Дима познакомился, когда ему было 18 лет. Она была старше, у нее уже был ребенок, и о браке, собственно, речи не шло, как и вообще об отношениях. Это был ни к чему не обязывающий роман, но ребенка она решила оставить. И по документам была матерью-одиночкой. Юридически Дима не был отцом Ильи и не стал им, когда мама Ильи умерла. Только после того, как я предложила забрать мальчика к нам, он задумался об отцовстве. Статус отца-одиночки обеспечивал ему возможность не служить в армии. Документы на усыновление я подала только через 6 лет. Хотя все эти годы была Илье матерью.
Дима любит говорить о равноправии, которое в его интерпретации выглядит так: кому надо,тот и делает. Кому надо — тот моет пол, потому что ему грязный пол не мешает. Кому надо — тот занимается проблемами ребенка, потому что «ничего страшного, перерастет». В итоге я работала, я занималась домом, и я же — сыном. В первое время, пока шел суд по установлению отцовства и мы не могли устроить Илью в детский сад, мне часто приходилось брать сына на работу, потому что с ним попросту некому было сидеть. При этом Диме я предложила сменить формат работы: не было никакой необходимости сидеть в офисе по 8 часов, он мог работать из дома и периодически, несколько раз в неделю, выезжать на несколько часов. Так он и поступил, но ребенок по‑прежнему нужен был мне. А кому нужно, как мы помним, тот все и делает.
Мне стало нужно, когда ребенок тяжело заболел. У Ильи был острый отит, и его нужно было срочно класть в больницу. Димы дома не было. Врачи не отказались госпитализировать ребенка, но сделать это могли только в сопровождении милиции. Потому что я ему никто,и де-факто я с ним, а де-юре — он оставлен один в опасной ситуации. Я позвонила Диме,и он срочно приехал, но стало ясно, что ребенка я должна усыновить. Случилось это,правда, только через несколько лет — когда мы поженились. Я никогда не придавала особого значения статусу официальной жены, а Дима не предлагал.
Маша очень хотела детей, но у них не получалось. Они меняли репродуктивные клиники,одна внематочная беременность следовала за другой.«Есть мнение, что перенесенные неприятности сближают пару. Наш опыт показал, что в каком-то смысле это правда, — говорит Дима. — Семья получается крепкая, но чудовищная. Когда казалось, что мы уже достаточно намучились, случался удар еще сильнее». Маша расстраивалась,но решительный характер искал все новые выходы. Она решила делать ЭКО. Нашла недорогую клинику в Киеве, куда они много раз ездили, совершая все новые попытки забеременеть. Шел седьмой месяц, это была двойня, и проблемы были серьезные.
Я не понимаю, почему Дима решил, что вправе публично рассказывать обо мне такие вещи. Теперь все вокруг — знакомые, коллеги и даже люди, которых я не знаю — в курсе моей медицинской истории. Весьма интимной истории, будем честными. Но раз уж все уже все знают, я расскажу мою версию событий.
Я действительно очень хотела детей, и у меня действительно случились две внематочные беременности подряд. Забеременеть естественным способом я больше не могла. Я перенесла четыре процедуры ЭКО. На первые два я заработала сама. То есть Дима был совершенно не против: ЭКО так ЭКО, не проблема. Но денег на процедуру он не предлагал. Разговор о деньгах с его стороны не шел вообще. Недорогую клинику нашла я. Всю сумму,необходимую для оплаты процедуры, съема комнаты и покупки препаратов тоже заработала я. И так — дважды. Обе процедуры оказались неудачными. На третью денег у меня уже не было. И тогда я предложила Диме пожениться, чтобы попасть в программу,которая оплачивает ЭКО женатым парам. Этой возможностью мы воспользовались дважды. И снова неудачно. Та беременность, о которой рассказывает Дима, действительно стала самой тяжелой. Только беременна я была не двойней, а тройней. И потеряла детей вовсе не на седьмом месяце. Впрочем, я не удивлена, что Дима не помнит таких подробностей,потому что я справлялась со всем сама.
Одно из осложнений протокола ЭКО — гиперстимуляция яичников. Жидкость,собирающаяся в брюшной полости. Я была беременна несколько недель, а живот выглядел так, будто я на 6 месяце. И это происходит мгновенно: один раз меня раздуло в торговом центре: я пришла выбрать себе платье, потому что в брюках ходить было почти невозможно. Так и пошла в клинику, придерживая брюки руками: живот раздуло так, что пришлось расстегнуть пуговицу, а застегнуть обратно — никак. Я позвонила Диме,попросила его приехать. «Зачем?» — спросил он. Ну, действительно, зачем: я в другой стране, у меня нет одежды, я лежу в клинике и не могу выйти, потому что мне просто не в чем. Я чувствую себя ужасно. Хозяйка комнаты звонит и требует срочно заплатить,иначе она просто выбросит мои вещи и сменит замки. Зачем он мне нужен, казалось бы,да?
Дима приехал и забрал меня. Но затем мне нужно было вернуться в клинику, и я снова поехала одна. Возвращалась тоже сама. И ночью, в поезде, проснулась от того, что лежу в луже крови. Встала и кое-как, по стеночке, пошла смотреть расписание остановок: оказаться с маточным кровотечением в фельдшерском пункте на каком-нибудь полустанке — не лучшая идея. Оказалось, что ближайший населенный пункт, где можно получить квалифицированную медицинскую помощь — это, собственно, Москва. Я не знала,доеду живой или нет. Доехала. Скорая ждала меня на вокзале. И уже в московской больнице выяснилось, что прижились все 3 эмбриона. Я была беременна тройней. И ее даже удалось сохранить. Но врачи настояли на редукции.
Редукция — это, по сути, аборт. Я была против, но мне объяснили, что сохранять все 3 эмбриона нельзя: я и так не доношу беременность до нужного срока, и, учитывая мои осложнения, просто безумие пытаться сохранить всех троих. Так тройня стала двойней. А потом их не стало совсем.
Я не знаю, зачем Дима придумал историю о том, что мы записались на прием к трагически погибшим Вере Сидельниковой и Ольге Александриной. Не записались. Дима сказал, что на Кулакова у нас нет денег — туда надо было не записываться с кровотечением при беременности двойней, а ложиться. И это недешево. И беременность я потеряла не на седьмом месяце, а на четвертом. Может быть, Диме кажется, что так трагичнее, и это объясняет, почему вскоре он завел себе любовницу? Не знаю. В любом случае рожать своих мертвых детей пришлось не ему, а мне. И у меня действительно началась депрессия.
Маша впала в депрессию, а Дима занялся гражданской активностью. Участвовал в первых акциях «Синих ведерок», ходил наблюдателем на выборы. Маше все это не нравилось. «Она упрекала меня в том, что мое время и силы уходят не туда, что, вместо того чтобы больше зарабатывать, я занимаюсь ребячеством и ерундой». Они все чаще и чаще ссорились.
Первое время мы не ссорились совсем, потому что у меня просто не было на это сил. И дело даже не в депрессии. Я потеряла много крови. Гемоглобин был такой, что вставать с кровати я просто не могла — теряла сознание. Отеки не проходили. Я весила 86 килограммов, хотя мой нормальный вес — 55. Я могла только лежать, и меня буквально нужно было кормить в постели и водить в туалет. И еще нужно было заниматься Ильей. И делал это не Дима. Это делали бабушки — бабушка Ильи и Димина. Дима же и правда сбегал от проблем на акции «Синих ведерок». Гражданская активность — это ведь куда интереснее, чем уход за больной женщиной и ребенком. Что же касается заработка — тут он говорит правду. Я, естественно, не могла работать, пока была больна. Жить только на его зарплату, как выяснилось, невозможно. До этого момента я отдавала все деньги в семью и была уверена, что так и нужно. Только в тот момент, когда поняла, что мне нужно выпрашивать у него деньги даже на колготки (мои собственные, заработанные мной деньги,а он говорит: «Не можешь обойтись, что ли, зашей старые»), я стала оставлять себе часть дохода. Но теперь никакого дохода у меня не было, а ребенка нужно было кормить. Да и самим желательно что-то есть, конечно.
Как-то раз Дима поехал в Красноярск наблюдать за выборами и там познакомился с девушкой Аней. Аня была совсем другая — не унижала, не смеялась над увлечениями, а,напротив, считала их важным и нужным делом. У них начался роман. Продлился он недолго, но эта история «разбудила» Диму. «Я понял, что как будто спал все эти годы, мне было тесно и душно. Я сам себе не нравился в нашем браке, я устал от унижений и упреков».
Скажу честно: возможно, мои слова и правда могли унизить Диму. Возможно, у него настолько хрупкое эго. Но я привыкла подходить к таким вопросам взвешенно. Менять мир к лучшему — прекрасная цель. И есть три варианта, как это сделать: первый — посвятить этому всего себя, если ты свободен, и добиться многого; второй — посвятить этому часть своего времени, а оставшееся отдать семье; третий — посвятить этому все свое время,не добившись, по сути, ничего. При этом я предлагала Диме сделать все то, что позже«Синие ведерки» сделали без него и без меня. Это моя профессия — я пиарщица. Я предлагала ему проверенные методы работы. Но ему больше нравилось просто тусоваться. И я даже не была против — тусуйся, дело хорошее. Но зарабатывать тоже нужно, разве нет? Но Дима обиделся. И завел любовницу.
На самом деле, уже позже я узнала, что измена с Аней — не первая. Однажды я приехала домой после того, как гостила у родителей в Питере, и обнаружила в нашей квартире его бывшую девушку. Девушке якобы было негде ночевать. Я поверила ему. А потом я не поверила своей подруге, к которой Дима начал приставать. Она забежала к нам, когда меня не было дома, что-то должна была мне занести. Дима решил, что раз она приходит в мое отсутствие, то определенно хочет с ним секса. Иначе зачем пришла? Тогда я решила,что ей показалось, и предпочла замять ситуацию. Потом, уже после развода, другие мои подруги рассказали, что это не исключительная ситуация. И я сразу вспомнила, как он любил заводить со мной гаденькие разговоры на тему «А доверяешь ли ты своим подружкам? Точно-точно?». Я, конечно, всегда отвечала, что доверяю. И доверяла. Я понятия не имела, что в первую очередь мне нужно не доверять ему. А тогда я почему-то верила, что все мы цивилизованные люди, и бывшие девушки Димы (история была не с одной девушкой) вполне могут приходить к нам в гости. Я тоже осталась в дружеских отношениях с бывшим мужем и в целом не видела ничего плохого в таких встречах. Только вот почему-то во время этих встреч я должна была вести себя как служанка: подавать еду и молчать, чтобы не смущать Диминых бывших. Им же и так не по себе, да.
Впрочем, с Аней все получилось иначе. Тут он скрывать ничего не стал. Признался,а на следующий день он собрал вещи и ушел ночевать к ней. При этом он продолжал ходить ко мне: днем приходил спать и есть, вечером уходил к ней — когда она возвращалась с работы. Я не выдержала. Упаковала вещи и ребенка, сняла квартиру и уехала. Усугублять депрессию регулярными появлениями главного триггера я просто не могла. Дальше была бы клиника неврозов, а я не могла себе этого позволить. Ведь ребенок, по сути, оказался никому не нужен кроме меня. При этом дело по усыновлению все еще слушалось в суде, то есть юридически Илья пока не был мне сыном. Но Дима не возражал, чтобы я забрала ребенка: отличный финал истории: у него теперь была свободная квартира и не было ребенка, которого нужно водить в школу, заниматься с ним,кормить, лечить, воспитывать. Полная свобода. Но Дима решил «спасти наш брак». На самом деле, очень вероятно, что все было не совсем так. Видимо, решение принимал не Дима, а Аня. Она умная девушка, намного умнее меня. Мне кажется, что она просто вовремя успела понять, на что будут похожи отношения с Димой, и прекратила их. Впрочем,точно не знаю.
«Я был готов уйти и оставить ее с ребенком в моей квартире в центре Москвы. Мы обсуждали развод. Маша была очень зла на меня, но предложила ходить к семейному терапевту, чтобы попытаться все наладить». Дима подумал и согласился попробовать. Все-таки их многое связывало.
Да, я действительно предложила ходить к психологу, потому что это показалось мне самым естественным выходом — даже после развода нам надо было бы общаться и уметь находить общий язык, ведь у нас общий ребенок, семья и другие дела. К тому же Дима к психологам ходить очень любил. Я была уверена, что ему это нужно, что вот такой он — мужчина с тонкой душевной организацией. Теперь я думаю, что он ходил к психологам для того, чтобы научиться изображать нормального человека. Нормального живого человека, способного к эмпатии. И, надо сказать, говорить об этом он научился. Но не более.
Когда Дима возвращался вечером домой, у подъезда на него напали трое и чем-то тяжелым нанесли сильный удар в лицо. Очнулся в больнице, где его лицо собрали по частям. В первую неделю было непонятно, будет ли он жить, во вторую — будет ли видеть.
В статье почему-то не написали о том, что на Диму напали в тот момент, когда он вышел из дома с большими деньгами. С чужими деньгами. Это были деньги инвестора, мне дали их под проект, который мы собирались делать с моими друзьями. Деньги были в валюте,Дима пошел их менять. Но на Диму напали, деньги, естественно, отобрали. Ситуация: у меня на руках больной муж, неясно, выздоровеет он или нет; у меня ребенок; я в огромных долгах и при этом у меня клиническая депрессия. Но кто, если не я? Некому. Поэтому я нашла деньги на лечение Димы (помогли родители и друзья), а позже вернулась к нему. В этот момент мы не жили вместе, я снимала квартиру. Но отдавать долги, лечить Диму, содержать ребенка и снимать жилье я просто уже не могла. Да и как отказать человеку, который 6 часов провел под наркозом и просит: «Вернись, я без тебя не могу?» Я вернулась.
«Пока я был в больнице, она залезла в мой ноутбук и прочитала переписку с Аней, хотя это давно было в прошлом, — вспоминает Дима. — Потом она говорила, что я сам виноват в том,что на меня напали. Что это мое наказание за измену. Ей всегда была свойственна пассивная агрессия, она все время вызывала во мне чувство вины. А после моей измены это стало делать в разы проще. Любая ссора заканчивалась тем, что я виноват — вне зависимости от предмета спора». Маша не хотела отпускать Диму, но и прощать тоже не хотела. Ссоры случались постоянно. В один из таких вечеров она и облила Диму кипятком. Ночами требовала «давай поговорим», и начинались многочасовые разговоры,во время которых они ходили по кругу, ни к чему не приходя. «Это могло длиться всю ночь,а если я уже не мог и засыпал, она будила меня и заставляла разговаривать дальше».
Не буду отрицать — разговоры были. Но было бы странно, если бы мы вообще не говорили об этом. Но ни о каком «наказании за измену» я не говорила. Я вообще не склонна к мистическому мышлению и рассуждениям о кармических бумерангах. А вот история с кипятком заслуживает того, чтобы поговорить о ней прямо сейчас.
Да. Это было. Я действительно вылила Диме на ногу чашку горячего чая, который в этот момент пила. Только разговоры о его любовнице тут были совершенно ни при чем. Разговор был о моей маме. Которую Дима принялся вслух при мне унижать. Чтобы было ясно: во многом благодаря моим маме и папе мы вообще смогли выжить в тот момент, когда Дима был в больнице. Родители дали денег на его лечение и мне для «поддержки штанов», чтобы я могла что-то есть и кормить ребенка. И после этого, вместо благодарности, он принялся оскорблять маму. Да, я сорвалась. Но на самом деле я хотела вылить чай рядом с Димой,на диван, но там сидела наша домашняя крыса. А потом я захотела вылить этот чай Диме в лицо. Но не вылила. И это не был злой расчет, все пронеслось в голове, как молния: я успела подумать и «Ах ты, гад!», и о том, что может пострадать животное, и о том, что если я вылью чай ему в лицо, то могу его покалечить. Но мне нужно было, чтобы он замолчал. Немедленно. Потому что есть вещи, которые нельзя говорить. Но он не прекращал это делать, хотя я просила об этом. И тогда я судорожно выплеснула чай ему на ногу. Дима немедленно вызвал скорую помощь.
Вообще, Дима очень трепетно относится к своему здоровью. В этой же статье он рассказывает о том, как я сломала ему ребро. Выглядит этот рассказ так, будто я систематически его избивала, и вот избиения закончились переломом. На самом деле все было не так. Мы были в гостях у его родителей, Дима сидел на диване, а я села рядом,положив ноги на его колени. Мы шутили и смеялись. В какой-то момент Дима пошутил на грани фола, и я в шутку же пнула его пяткой в ребра. Дима тут же вскочил, забегал по комнате с криками «Ты меня покалечила!» и помчался в травмпункт. Вернулся и сказал,что у него перелом ребра. Я не знаю, правда ли это. Я никогда не видела заключение врача из травмпункта.
История с ожогом из этой же серии. Естественно, в больницу Диму забирать не стали — не было необходимости. Его слова о том, что он месяц не мог ходить, — это, мягко говоря,художественное преувеличение. Для того, чтобы он месяц не мог ходить, мне пришлось бы окунуть его ногу в таз с кипящей водой и подержать там какое-то время. И это был бы ожог не второй степени. Ожог второй степени — это волдыри. Но рассказано об этом так, будто там минимум ожог третьей степени — с омертвением тканей, струпьями, долгим заживлением и временной потерей трудоспособности. Ничего этого не было. Но я признаю,да, я вылила на него эту чашку чая. Это было. Каюсь ли я? Несомненно. Признаю, несу ответственность и ничто не является оправданием. Но мне с трудом верится, что я действительно должна посыпать голову пеплом много лет спустя за то, что, например,дала пощечину оскорбившему меня мужчине или похлопала по плечу друга неудачно. Даже судимости «гасятся» после отбывания срока наказания. А вылитая чашка чая спустя четыре года — нет? Если действительно общественная мораль полагает, что нет, что ж, реальность такова, и я готова ее принять, видимо. Или изменить мир. Но я признаю: я не должна была этого делать. Не должна.
Спустя два года после первой попытки Дима вновь заговорил о разводе. Общение с психологами придало ему сил и уверенности. Дима и Маша договорились, что они сообщат сыну, которому на тот момент было уже 12, что разводятся и разъезжаются жить в разные места. И ребенок должен выбрать, с кем хочет жить, — тот и останется в Диминой квартире. Илья выбрал папу.
На самом деле, о разводе заговорила я. Через два года после того, как на Диму напали, я,наконец, выплатила все долги и поняла, что больше не могу. Я устала тянуть на себе все: ребенка, Диму, дом. Я уехала на три месяца в деревню — просто прийти в себя. Мою собаку, которую он пообещал мне завести, когда был в больнице (до этого мне это было категорически запрещено), сбила машина. Муж позвонил всем знакомым — требовал,чтобы мне не давали денег на операцию собаке. Пса я все-таки вылечила. А вернувшись по осени в Москву, поняла, что я не хочу возвращаться к мужу больше никогда. Сняла квартиру, забрала собаку. Квартира Димы, в которой мы жили, в этот момент ему не принадлежала: это была служебная квартира, выданная его отцу. Я в свое время настаивала на том, что ее нужно перевести в соцнайм, потому что в любой момент нас всех могли выгнать. Дима только дозрел до этого решения, когда мы поняли, что нужно расставаться. Но мы договорились, что суды по переводу квартиры в соцнайм и по последующей приватизации я частично оплачиваю (что я и продолжала делать). И потом, после совершения всех действий, я по нашему джентльменскому соглашению получаю в собственность небольшую долю — 1/6 квартиры. И мы стали жить раздельно.
То, что общение с психологами придало ему уверенности, — чистая правда: походы к семейному психологу заканчивались огромным списком требований ко мне,игнорированием и заявлениями, что он мне ничего не должен, а я во всем виновата. Работа у меня плохая, денег приношу мало, колготки дорого стоят, я мещанка, и еще непонятно,почему я, если так хочу детей, от него не рожаю. Правда, денег на очередное ЭКО он зарабатывать также не спешил. Что же касается Ильи, то я понимаю: наши ссоры,конечно же, не могли не сказаться на его поведении. Но, если бы Дима все эти годы воспитывал Илью, он бы знал, что у сына начался переходный возраст. И что все эти проблемы для него совершенно типичны. Он бы знал это, если бы раньше помог сыну решить хоть одну типично возрастную проблему: и первый кризис, когда мы забрали мальчика домой; и кризис 7 лет, когда ребенок пошел в школу. Но все детские проблемы решала я. Естественно, после разрыва с Димой я продолжала общаться с Ильей. Но в какой-то момент вдруг заметила, что перестала быть «мамой», а стала Машей, хотя все эти годы Илья звал меня мамой. И вскоре наши встречи свелись к разговорам на тему того, «куда делись деньги, а то папа интересуется». Поясню, какие деньги: Дима знал, что я откладываю деньги на специальный счет, чтобы оплатить образование ребенку. Естественно, всю эту сумму я давно потратила — на лечение Димы и долги.
В итоге из этой истории я вышла со следующим: жилья нет. Прописки нет. Есть только бесконечные суды, о которых меня даже никто не уведомлял, потому что судебные извещения приходили по адресу бывшей прописки, в почтовый ящик Димы. Передавать их мне он, естественно, не собирался. Я плачу алименты за ребенка, которого много лет воспитывала сама, кормила, лечила и содержала на свои деньги. И теперь я узнаю, что я,оказывается, «семейная насильница». Что все эти годы со мной он очень страдал, а теперь даже спит с топором, потому что боится, что я приду к нему ночью, чтобы, наверное,жестоко на него напасть.
Про топор, кстати, действительно смешно. После публикации Диминого рассказа мне позвонила подруга семьи и рассказала, что звонила моему бывшему свекру, уточняла про топор. Топор, как выяснилось, лежал на том же самом месте, что и предыдущие 20 лет. Так что сон с топором, видимо, тоже художественное преувеличение. Но мне интересно,зачем Дима его придумал? Он спал с топором, чтобы что? Чтобы зарубить меня, если я неожиданно решу к нему нагрянуть? С чего бы? Я не приходила в ту квартиру с тех пор,как съехала. Но история, конечно, прекрасная: Дима спит с топором, потому что очень меня боится. Прийти ко мне на работу с постановлением об алиментах он, что характерно,не побоялся ничуть.
Если честно, я никогда не хотела выносить всю эту историю в публичное пространство. Подробности я писала в своем дневнике, и доступ к этим записям есть только у моих близких друзей. Открытые публикации в Живом Журнале есть, но там нет имен, в том числе моего, нет подробностей, только доказуемые документами, скринами личной переписки или очевидцами и свидетелями факты. И я даже убрала свои фото с аватаров, чтобы идентифицировать меня и через меня мужа было затруднительно. Я могла бы трубить об этой истории на весь интернет, но не стала этого делать. А Дима решил иначе. Ни его самого, ни портал «Такие дела» не смутил тот факт, что в публичное пространство выносится моя личная жизнь, моя медицинская история и подробности моих отношений. Автора статьи не смутил тот факт, что версия событий изложена только одной стороной и эта версия очерняет меня и выставляет чудовищем. После той публикации мне немедленно стали звонить и писать все. К счастью — со словами поддержки. Но я все равно позвонила Мите Алешковскому и попросила убрать материал или отредактировать,заменив реальные имена на вымышленные. Но статья по‑прежнему на месте. И потому я решила рассказать о том, как вижу ситуацию я. Рассказать именно тут, потому что порталу«Такие дела» я теперь не доверяю. Ничто не мешало им связаться со мной до того, как был опубликован текст, выставляющий меня насильницей. Поэтому я рассказываю свою историю здесь.
Вообще, мне очень понятно и то, почему молчала я, и почему молчат жертвы. У Димы есть справки и об ожоге, и о ребре, видимо, тоже есть. У меня нет справок о том, что он на заре наших отношений поднимал на меня руку. Как-то казалось всегда непорядочным бегать с синяками за справками, когда ты с этим человеком живешь и собираешься жить дальше. Тем более я удержала его при очередной попытке поднять на меня руку, и до криминала после этого ни разу не доходило. Странно, правда, что среди наших знакомых, которые сейчас комментируют в том числе его интервью, есть свидетели подобных инцидентов. Но они предпочли, видимо, это забыть. То есть предъявить мне нечего, и потому я и не думала никогда об этом говорить. Но это показательный момент для жертв в целом и ответ на вопрос «Почему они молчат?».
В 2014 году я ушла от Димы. В никуда. И была счастлива и свободна. Самым тяжелым было не начинать с нуля, а осознать тот факт, что я вдруг перестала быть ежечасно и ежеминутно мамой. Но выбор другого человека — это его выбор. Когда Илья сказал, что выбирает отца,это было как обухом по голове, но это его выбор, и я его уважаю. Тем более изначально оговаривалось, что он может изменить свое решение в любой момент. Но я была свободна! Правда, Диме почему-то все это не дает покоя. Год назад я случайно узнала, что против меня было инициировано три судебных процесса, и это был страшный удар. Какие бы у нас ни были отношения, я все еще считала его порядочным человеком, способным решать вопросы с «открытым забралом» в этичной форме. И вот уже год — бесконечные суды. Восстановление сроков давности для подачи апелляций, сами суды, бесконечное перетирание, передача мне каких-то сообщений через знакомых (почему-то он предпочитает именно этот способ связи), а теперь вот еще и эта статья — как раз перед очередным заседанием очередного суда. Не знаю, чего он еще от меня хочет, и мне даже трудно представить. Он не потерял ничего, обрел свободу от «насильницы» и собаки,остался при своей квартире и своем ребенке, получает ежемесячно алименты. Даже не знаю, что с меня еще взять. Но ему виднее, конечно.
Я просто мечтаю о том дне, когда я проснусь утром и пойму, что вот теперь я свободна совсем и можно больше не бояться какой-нибудь очередной подметной статьи, передачи слов о том, чтобы я не «рыпалась» с судами и мирно платила алименты, а то на меня повесят еще какие-нибудь финансовые обязательства, внезапного известия об очередном суде или чего-нибудь еще. Просто жить дальше и заново!