На прошлой неделе на сайте «Черты» вышло интервью с украинской правозащитницей Александрой Матвийчук. Она возглавляет «Центр гражданских свобод», который получил Нобелевскую премию мира в 2022 году за «Выдающиеся усилия по документированию военных преступлений, нарушений прав человека и злоупотреблений властью».
Матвийчук рассказала про беспрецедентное количество военных преступлений российской армии (задокументировано более 47 тысяч) и про то, как украинские правозащитники объединили усилия, чтобы фиксировать все эпизоды. Фиксация и разоблачение военных преступлений — что может быть сейчас важнее и благороднее, когда каждый день войны несет смерть, разрушение и боль для всех, кто оказался в нее вовлечен.
Все так, но после этого интервью в голову приходит один важный вопрос: зачем?
Вроде бы ответ очевиден: чтобы было меньше страданий, разрушений и боли. Чтобы российская армия не чувствовала себя безнаказанной, а ее солдаты и офицеры знали, что за каждое преступление придется ответить.
Но когда мы оперируем десятками тысяч преступлений, говорим о «невероятной жестокости» — не размываем ли мы ответственность каждого конкретного преступника? Если в результате расследований выходит, что российская армия преступна по своей сути, то как и кого это может остановить от насилия и жестокости?
Сердце тьмы
Главное преступление на войне — сама война. Логика войны не просто предполагает, а буквально требует убивать людей. Убивать — чтобы победить, убивать — чтобы выжить. Тут все просто: если ты не убьешь, то убьют тебя или твоих товарищей.
Если ты не подавишь огневую точку врага, то эта огневая точка будет стрелять по тебе. И в такой ситуации ты сделаешь все, чтобы уничтожить ее любыми средствами. Если рядом с огневой точкой дома с мирными жителями, ты рано или поздно перестанешь думать об их безопасности: «не убьешь ты — убьют тебя». И если тебе покажется, что из проезжающей мимо машины могут по тебе выстрелить, ты первым откроешь по ней огонь, а уже потом будешь разбираться, насколько мирными были люди в этой машине. И не потому, что ты злодей и бесчеловечный ублюдок, а потому, что «не убьешь ты — убьют тебя».
Ровно поэтому война — зло. Зло абсолютное, неоправдываемое и непрощаемое. Нет преступления страшнее, чем развязать полномасштабную войну на территории другого государства. Каждая смерть на войне — прямая ответственность людей, которые приняли решение и поддержали его. А солдаты, особенно если мы говорим не про добровольцев, тоже отчасти жертвы войны, как и все остальные, кто в нее вовлечен. Армия не преступна — преступна война.
И если исходить из этой логики, то в чем тогда смысл массовых разоблачений военных преступлений? Не оказывается ли, что это только нормализует войну, перенося преступную ответственность с нее на злобных и бесчеловечных преступников, которые к тому же всегда оказываются в армии врага?
На линии фронта
Война требует дегуманизации врага — превращения его в армию «бесчеловечных орков» или «бандформирования нацистов». Чтобы люди могли делать на войне свою работу — убивать других людей, им нужно перестать воспринимать их как людей. Но мешают ли расчеловечиванию обличения тысяч военных преступлений? Скорее, наоборот, работают на расчеловечивание. Не противостоят войне, а подпитывают ее, умножая ненависть.
И с этой точки зрения расследования и фиксация военных преступлений обретают смысл как часть противостояния врагу. Идет война, и те, кто на Украине обличает преступления российской армии, — по сути дела находятся на фронте, защищая свою страну от российской агрессии. К тому же, реальная боль и страдания, которые несет война жителям Украины, требуют сатисфакции, надежды на воздаяние. Об этом Матвийчук очень хорошо говорит в конце интервью.
А еще эти разоблачения — способ добыть оружие и любую другую помощь для украинской армии. Чем чернее в глазах мировой общественности преступления российской армии, тем больше поддержки у правительств, которые помогают Украине в этой войне, и тем больше давления на них, чтобы эта помощь была больше и лучше.
Но это если быть на войне, на линии фронта. А что делать тем, кто не на войне, а против войны. Тем, кто обращается не к украинской, а к российской аудитории? Как нам относиться к расследованию военных преступлений?
Личная вина против коллективной
На сайте «Черты» опубликовано интервью с Сабиной Чехаич-Клэнси, социальным психологом из Стокгольмского университета, в котором она рассказывает о своем исследовании в Сербии про отношение к геноциду в Сребренице. Респондентов — сербскую молодежь — разделили на две группы: одним историю этих преступлений рассказали как вину конкретных людей, а вторым — как вину всего сообщества, коллективное преступление. В первой группе история вызвала сочувствие к жертвам, активное понимание недопустимости таких преступлений. Во второй, наоборот, — история вызвала активную защитную реакцию, респонденты стали обвинять жертв и оправдывать преступление.
Потом такое же исследование Чехаич-Клэнси повторила в Чили в связи с геноцидом коренного народа мапуче. И с тем же результатом. Группа, где акцент был сделан на коллективной ответственности, стала оправдывать преступления, а группа с индивидуальной виной — сочувствовать жертвам.
Военные преступления — печальная реальность войны, которая умножает страдания и боль людей. Только сама логика таких преступлений требует частного расследования. Когда мы говорим, что «российская армия в Украине превзошла в бесчеловечности саму себя», в этом нет никакого смысла кроме расчеловечивания и умножение ненависти. Но когда мы говорим о конкретном событии, описываем его, показываем конкретных виновных, то переключаем логику с пропагандистской на расследовательскую. Не размываем жертв и преступника, а акцентируем конкретную историю, ее героев и обстоятельства.
Когда расследователи говорят, что «мы не видим состава преступления», «что у нас нет доказательств умысла», когда выражают сомнение в обоснованности обвинений, это непременно вызывает всеобщее недовольство, но только так можно противостоять преступлениям и не множить ненависть. Не провоцировать преступления, а предупреждать их.
Социолог Алексей Титков, автор расследования о событиях 2 мая 2014 года в Одессе (именно одесские события российская пропаганда с максимальной эффективностью использовала для создания образа бесчеловечного украинского нацизма), так сформулировал смысл расследований военных преступлений:
«В расследовании вместо тезиса “они все звери и дикари” появляются конкретные виновники. Вместо “невероятного зверства” — мотивы, кто и как действовал, и был ли в этих действиях преступный умысел. Появляются масштабы происшествия, оценка, насколько мы вообще знаем, что произошло. Все это не множит ненависть и агрессию, а наоборот сбивает накал. Расследование — это режим, который не предполагает нагнетания, не провоцирует символизацию и не создает аффектов».
Таким образом мы видим два подхода к военным преступлениям: обличение и расследование. Важно понимать принципиальное различие этих подходов и по методу, и по цели. И не путать одно с другим.
Обличение полностью вписано в логику военного противостояния и направлено на дегуманизацию врага. Цели тут чисто военные. А потому для обличения важен размах преступлений, производимый ими эффект, направленность на обобщения («они все звери») и символизацию.
Расследование ориентировано на юридическую детализацию без гнева и пристрастия и определение конкретных виновных, без каких либо обобщений: там где возникают обобщения, любое расследование превращается в обличение.
Это выглядит скучно и непременно будет всех раздражать, это никому не продашь, но именно это и есть расследование.
