Сейчас уже существует некоторое количество левых медиа — OpenLeft, Заново.медиа, Рабкор, Socialist.news от организации «Социалистическая альтернатива». Почему вы решили создать именно новое левое медиа, а не взять за основу какой-то из упомянутых проектов? «После» — это скорее личный проект?
Начать надо с того, что ситуация для всех медиа, не только для левых, за последние три месяца очень сильно изменилась. Фактически, все медиа, которые есть в России, должны выбирать — либо следовать цензуре, либо говорить о войне открыто и подвергать себя рискам жестких государственных ограничений и репрессий. Наш новый проект — не подцензурный. Мы будем говорить о войне, мы будем анализировать войну, ее причины, ее ход. Мы будем говорить о позиции, которую могут противопоставить левые российской агрессии и пропаганде.
«После» — открытая платформа, на ней будут не только высказывания участников нашего коллектива, но будут представлены и самые разные голоса, например, украинских левых, многие из которых сейчас участвуют в сопротивлении российской агрессии. Также очень важно, что наш сайт будет двуязычным — почти все материалы, которые будут на нем представлены, будут дублироваться на английский. Мы открыты для международной левой аудитории, которая сейчас ощущает острую нехватку информации о происходящем в Украине, и которой сейчас важно услышать позицию российских и украинских левых. Хотя бы по этим критериям наше издание будет достаточно сильно отличаться от всего, что сейчас существует.
Кто еще в команде кроме вас? Претендуете ли вы на объединительную роль для всех левых?
Кроме меня это еще Илья Матвеев, с которым мы довольно долгое время делаем подкаст «Политический дневник», — он теперь будет выходить в рамках «После». Это и еще целый ряд участников, которых я сейчас не могу назвать по именам. Мы планируем со временем расширять нашу редакцию, но я бы не сказал, что мы претендуем на объединительную роль — мы не планируем, что наш медийный проект перерастет в политическую организацию. Но безусловно, мы хотим быть частью дискуссии, которая ведется в левой среде России, Украины и мира, осмыслять те вызовы, которые были поставлены перед нами 24-го февраля.
Как раз по поводу вызовов: ваш проект четко заявил антивоенную позицию. Но у части российских левых представлена и такая: в Украине идет война двух правых проектов, условно говоря западно-атлантистско-либерального и реакционного путинского, исходя из чего левым надо быть «над схваткой» и желать «чумы на оба дома». Что думаете по поводу такой позиции? И как вы считаете, российским левым нужно быть в этой войне на стороне Украины?
Мы в «После» не считаем, что это война между какими-то «проектами». Это война России против Украины, в которой Россия является агрессором. Любые попытки уйти от этой простой констатации — отход от левой, интернационалистической позиции, для которой всегда существовало принципиальное различие между агрессором и его жертвой, между крупной империалистической нацией и малой нацией, отстаивающей свое право на самоопределение. Фундаментальное право на самоопределение — то, что левые защищали всегда, то, что было чрезвычайно важно для, например, Ленина. Именно это право сейчас оспаривается российской агрессией и путинским режимом.
Если мы вспомним ту речь, с которой Путин выступил накануне вторжения в Украину, в ней он достаточно четко сказал, что именно национальная политика Ленина, ее принципы самоопределения нации привели к «ошибке», которой Путин считает само появление Украины на карте — и которую он собирается «исправить». Таким образом, российская агрессия против Украины означает и агрессию против ленинских идей.
Украина сейчас является примером борьбы нации за самоопределение — той борьбы, которая чрезвычайно важна для всех левых. Это не значит, что мы считаем украинский режим левым или прогрессивным. Мы понимаем, что это правый, националистический режим, и уровень его национализма будет только расти по мере того, как война будет затягиваться и принимать более ожесточенные формы. Но это не значит, что Украина, борящаяся за свою независимость, не должна поддерживаться прогрессивными силами.
Действительно, Путин грозился Украине «настоящей декоммунизацией». С другой стороны, символы и символические действия российской стороны в этой войне отсылают к СССР. Это и красный советский флаг, и восстановление снесенных украинцами памятников Ленину, и переименование улиц на оккупированных территориях из декоммунизированных украинцами названий обратно в условную «улицу Володарского». Как быть с этой диалектикой российским левым?
Не секрет, что путинский режим давно и активно эксплуатирует советскую ностальгию и советскую символику, практически полностью исключая из нее ее изначальное социалистическое содержание. Красный флаг в руках российских солдат ничем не отличается от российского флага — это просто знак государственной принадлежности, государственной мощи, знак российских вооруженных сил, которые с точки зрения российского режима являются прямым продолжением советской армии. Мы считаем, что этот символизм прикрывает глубокую пропасть между тем, что представляет из себя сегодняшняя Россия и тем, что из себя представляла Красная армия в том виде, когда была только учреждена Лениным и Троцким во время Гражданской войны.
Никаких иллюзий здесь быть не должно — российская агрессия против Украины не превращает Россию в социалистическое государство. Те общественные отношения, которые Россия приносит на оккупированные территории, — не социалистические. Это отношения, существующие внутри самой России, только в еще более жесткой извращенной форме. Это власть силовиков, власть элит, власть российского капитала и государственных корпораций над населением, лишенным политических и социальных прав. Мы видим, что на оккупированных территориях — в Херсонской, Донецкой, Луганской, части Запорожской области — не проводится даже фиктивного народного волеизъявления о желании присоединиться к России. Это прямая военная оккупация — люди живущие на этой территории должны просто подчиниться грубой силе. Ничего общего с социализмом, демократией и с советской властью в любом ее виде это не имеет.
Возможно, с последним поспорили бы в партии КПРФ. До войны мы наблюдали стремление прогрессивных левых сотрудничать с этой партией, влиться в нее и менять изнутри. После начала войны, в условиях когда КПРФ в своем большинстве поддержала агрессию и даже выступила ее разжигателем, проголосовав за официальное признание независимости ЛДНР Россией, остается ли хоть какой-то смысл в попытках такого сотрудничества? Или стоит признать, что это мертвое дело — и сама КПРФ себя этим похоронила? Огромный протестный потенциал, который у этой партии безусловно был — осталось ли от него хоть что-то после начала войны?
Я думаю, что огромный разрыв между позицией руководства КПРФ и ожиданиями, которые существуют у ее рядовых сторонников и избирателей, будет со временем только усиливаться. Эти люди голосовали за КПРФ не как за одну из подпорок путинского режима, а как за оппозиционную партию, способную противостоять планам правительства в области социальной политики и усиления авторитарных начал в стране. За КПРФ голосовали как за силу, способную вернуть элементарные демократические права населению России.
Мы видим, что несмотря на агрессивные империалистические заявления членов фракции КПРФ в Государственной думе и партийного руководства, «на местах», в региональных и городских заксобраниях, депутаты от этой партии часто чуть ли не единственные способны озвучить антивоенную позицию. Последняя такая история произошла несколько дней назад во Владивостоке, до этого в похожем ключе выступили некоторые депутаты-коммунисты в Московской городской думе и других регионах.
Возможно, эти противоречия в обозримой перспективе приведут к тому, что на обломках нынешней КПРФ появится по-настоящему независимая активная социалистическая сила. И важной частью этой силы будут нынешние члены и сторонники КПРФ. В своем нынешнем виде КПРФ несомненно ждет очень серьезный кризис.
Возможно я ошибаюсь, но за три месяца мы не видели много форм мирной левой протестной самоорганизации в виде, например, забастовок и других профсоюзных антивоенных действий. С другой стороны, мы видим активные партизанские действия, которые, возможно, отчасти совершаются людьми левых, левоанархистских взглядов. Можно ли ожидать развития первого и что вы думаете по поводу второго — что из этого перспективнее, что из этого левым лидерам мнений стоит больше поддерживать?
Я не думаю, что в российской ситуации, когда запрещены практически все формы легального протеста, есть какой-то большой выбор. Любой критический по отношению к существующему режиму протест в любой форме так или иначе нелегален. Легально сейчас можно только солидаризироваться с Путиным. Ухудшение экономической ситуации и продолжение войны, за которую своими деньгами, рабочими местами и жизнями расплачиваются простые люди, — все это будет неизбежно вести к росту социального недовольства.
Когда все политические возможности выражения недовольства задавлены, протест приобретает формы, которые вряд ли могут открыто продвигаться левыми медиа. Но на платформе «После» мы будем обсуждать самые разные виды протеста и сопротивления — это и студенческие инициативы, и феминистские антивоенные движения, и те формы самоорганизации, которые сейчас мы просто неспособны предсказать.
Сможем ли мы в принципе в российском контексте увидеть нечто похожее на то, что происходило в Беларуси в 2020-м году, когда на фоне уличных протестов не менее важным параллельным сюжетом были массовые забастовки на госпредприятиях? Или в России это невозможно из-за иной экономической системы?
Российский капитализм устроен иначе, чем белорусский. У нас нет стольких госпредприятий, а преобладают госкорпорации. Конечно, власти очень боятся, что эти предприятия станут источником протеста, не только политического, но и социального. Особенно, если в ближайшее время мы столкнемся с массовыми задержками зарплат и расширением практики так называемых «неоплачиваемых отпусков». Это может быть и нечто похожее на белорусские забастовки, и на забастовки, которые были в России в 90-е годы — вспомнить хотя бы рельсовую войну 98-го года.
Война откатила мировую политику сильно в прошлое, во времена Холодной войны, а может даже и раньше. В повестке европейских государств вопрос номер один сейчас — буквальная физическая безопасность. Это как будто уход в правый консерватизм, как до этого уже случилось в Польше, в Венгрии. Станет ли этот процесс глобальным и что ему могут противопоставить левые? Согласитесь, в условиях явной физической угрозы в таком консервативном сплочении есть смысл.
Безусловно, действия России спровоцировали опасный и только начинающийся процесс милитаризации Европы. Левых это поставило перед серьезным противоречием — западные левые всегда последовательно придерживались антимилитаристской позиции, а сегодня участие в НАТО и его усиление для многих восточноевропейских стран видится чуть ли не единственной реальной гарантией безопасности. Левые в этих странах понимают это, но им сложно этому что-то противопоставить. Очевидно, что сейчас левым стоит переоценить все позиции, которые они занимали в предшествующие десятилетия, в том числе и позицию, согласно которой империалистической силой являлись только НАТО и США.
Что могут левые противопоставить ситуации, когда весь мир рискует разделиться на противостоящие друг другу империалистические блоки, за каждым из которых не будет прогрессивной альтернативы? Во время Холодной войны хотя бы можно было говорить, что советский блок, при всех его очевидных минусах, был носителем идей социального освобождения и антиколониальной борьбы. Сегодня мы видим, что выбор происходит между реакционным блоком НАТО и еще более реакционным потенциальным блоком Россия-Китай. Для левых сегодня недостаточно просто критиковать свои правительства за милитаризацию. Необходимо думать о глобальных альтернативах, которые они могут предложить этому миру, разделенному на военные блоки и погружающемуся в варварство, находящемуся на грани новой смертоносной глобальной войны.
Как быть с теми левыми, кто до сих пор отказывается адекватно воспринимать угрозу со стороны России? Например, мы знаем, что [французский ультралевый политик Жан-Люк] Меланшон выступает против поставок оружия Украине, мы знаем про призыв [американского левого философа] Ноа Хомски как можно скорее сесть за стол переговоров с Путиным и пойти ему на уступки. Из-за таких заявлений многие разочаровываются не только в этих фигурах, но и в левой идее как таковой. Некоторые европейские левые идут дальше и считают путинскую Россию силой, играющей на «левой» стороне — так как она «противостоит империализму США». Как объяснить им, что эта сила на самом деле хуже и что в ней нет ничего левого?
Вы правы, это важная проблема для западных левых. Даже однозначно выступая против российской агрессии, и Хомски, и Меланшон не могут приветствовать милитаризацию своих стран и расширение НАТО. Речь идет о необходимости очень серьезного пересмотра всех оснований стратегии левых в западных странах.
Никто из вменяемых левых не является фанатом Путина и не верит в его антифашистскую или антиимпериалистическую риторику. Даже те западные левые, у кого были еще какие-то иллюзии по поводу российского режима, после 24-го февраля их потеряли. Так произошло даже с немецкой Die Linke, в которой всегда было сильное пророссийкое крыло — партия сильно изменила свою общую позицию по отношению к России и Путину. Этот процесс переосмысления в основных левых партиях только начинается. Наша платформа «После» собирается участвовать в этом переосмыслении, это одна из наших основных задач.
Сейчас европейские левые как никогда нуждаются в подтверждении или, наоборот, неподтверждении каких-то своих интуиций по поводу роли России в этой войне — со стороны, в первую очередь, левых России и Украины, которые видят ситуацию изнутри. Меньше месяца назад крупная делегация западноевропейских левых, включавшая в себя депутатов Европарламента и национальных депутатов, посетила Львов и провела там конференцию вместе с украинскими независимыми профсоюзами и левыми активистами. Такие акции солидарности сейчас играют и очень важную информирующую роль.
