В последние месяцы происходят атаки со стороны Украины на нефтехранилища и нефтеперерабатывающие заводы, регулярные обстрелы Белгорода и попытки прорыва на территорию России. Параллельно Россия разворачивает активное наступление на нескольких участках фронта. Можно ли сказать, что война перешла в новую фазу?
Качественно в российско-украинской войне ничего не изменилось. Во время первого года войны российские войска очень сильно пострадали от украинских ударов, у Украины была возможность деоккупировать часть своих территорий, и они эту возможность успешно реализовали. Но после объявления частичной мобилизации в России украинское контрнаступление удалось остановить.
В следующем, 2023 году, было много надежд на украинское контрнаступление, но украинская армия не добилась поставленных задач. Здесь могут быть разные причины: украинские аналитики назовут одни, американские аналитики — другие. Но в тот момент шанс Украины на быстрое завершение этой войны ушел. Россия успешно оборонялась и смогла накопить ресурсы вооружения, обучить и дополнительно мобилизовать заключенных и контрактников для восполнения своих потерь и за счет этого проводить наступательные операции в Авдеевке.
Когда Кремль говорит, что первая часть войны была спецоперацией — это так и есть. Специальная военная операция не удалась, после этого началась война на истощение. То есть война на физическое ослабление противника, уничтожение живой силы противника, вооружения, ресурсов, чтобы не осталось возможности на проведение как наступательных, так и оборонительных действий, и в итоге война закончилась тем, что одна из сторон решила, что продолжать ее больше невозможно. Эта стадия началась спустя первые три-четыре месяца войны и так и продолжается до сих пор. К сожалению, это будет продолжаться и в следующему году, пока стороны не придут к пониманию, что это нужно как-то заканчивать.
Здесь можно сделать логичный вывод, что баланс сил складывается не в пользу Украины: она воюет со страной, у которой в три раза больше население, больше экономика, и авторитарный режим, который может управлять людьми, как захочет, невзирая политические последствия. Особенно когда поддержка Соединенных Штатов сильно ограничена из-за внутриполитических американских разногласий, а Европа слишком медленно раскачивается с поддержкой Украины и развитием своего военно-промышленного комплекса. Поэтому 2024 год — очень сложный для Украины и окно возможности для Кремля, которое они будут максимально использовать, и в Москве это понимают. А вот к 2025 году европейская помощь начнет уже качественно улучшаться. И посмотрим, как закончатся выборы в Соединенных Штатах в ноябре.
Преимущество сейчас находится на российской стороне. Да, у России больше снарядов, большее количество личного состава. Но это не значит, что Россия легко достигнет всех своих целей. Потому что количественное преимущество не настолько существенно и не переходит в качественное. Оно лишь усиливает наступательные возможности со стороны России и приводит к большему числу жертв. Мы видим, как Украина тоже пытается огрызаться и устраивает акции с обстрелом Белгорода, с какими-то сомнительными попытками перейти российскую границу. Не совсем понятно, к каким стратегическим последствиям они ведут.
Если в этих обстрелах нет военного смысла, для чего они? Это политический сигнал российскому правительству? Или российскому населению?
У меня ощущение, что, делая эти выходы на международно признанную российскую территорию, нападая на Белгород или совершая странные дроновые атаки на Москву-Сити и другие символические объекты, украинское военное командование, с одной стороны, пытается растянуть российское ПВО, с другой стороны, старается дестабилизировать политическую ситуацию в России и показать, что у Кремля ситуация выходит из-под контроля, что Владимир Путин, начав эту войну, не может защитить свою внутреннюю территорию.
Но я склонен считать, что это не очень состоятельная стратегия. Мы видим, что режим стал максимально персоналистским, репрессивным, в том числе по отношению к элитам: если обычных людей могут посадить за репост, то люди из элит выпадают из окон, или у них возникают какие-то проблемы со здоровьем. Я по роду своей деятельности слежу за Telegram-каналами российских комбатантов, и я вижу, что атаки на российские территории у них вызывают только злость или желание продолжать войну.
В пользу версии о желании дестабилизировать внутреннюю ситуацию в России говорит и то, как украинское военное командование старается представить РДКРусский добровольческий корпус — воинское формирование, основанное в августе 2022 года ультраправыми русскими националистами, воюющими на стороне Украины.и другие добровольческие подразделения как настоящую российскую оппозицию. Но понятно, что это — подразделения украинских вооруженных сил в обертке российской оппозиции. Там действительно есть российские граждане, которые перешли на украинскую сторону или решили воевать за Украину, но это не значит, что у них пока есть какая-то субъектность в российской политике.
А какой эффект обстрелы Белгорода производят на обычных российских граждан? Кажется, на большую часть населения страны эти атаки не производят особенного впечатления.
Известно, что российское общество очень атомизировано, его не существует как какой-то сплоченной гражданской политической нации. Причина такого равнодушия — подконтрольность СМИ, потому что ощущение солидарности, идея, что нужно защищать свои города, не возьмется из воздуха. Для этого важно, чтобы медиа распространяли правдивые и честные нарративы. И это должны делать не только заблокированные издания, но и главные средства массовой информации, которые смотрят миллионы человек. Но Кремль очень умело контролирует информацию, мы видим, что и с молодежью они очень хорошо работают, и с ключевой группой сторонников. И это ведь не только пропаганда и трансляция неправдивых фактов, но и правильный фрейминг, правильная расстановка ударений. Управление эмоциями и восприятием, а не создание альтернативной реальности, в которую все граждане должны верить, как в советское время.
И третья причина — это, конечно, отсутствие любого альтернативного политического лидерства, потому что именно политические лидеры способны канализировать настроения, предлагать людям интерпретацию информации о событиях и объяснять своим сторонникам, как на эти события нужно реагировать. Но в России сейчас очень опасно быть политическим лидером, остался только Владимир Путин и его служащие. Хотя спрос на новых лидеров есть и сильный. Мы видели, что происходило вокруг кампаний Бориса Надеждина и Екатерины Дунцовой, и, с другой идеологической стороны, среди сторонников Игоря Стрелкова или даже Евгения Пригожина. В свободной России скорее всего уже были бы десятки, если не сотни политических лидеров федерального масштаба.
Вы сказали, что до 2025 года Украина не получит какой-то существенной помощи от Европы. Почему?
Очень важно, когда мы смотрим на новости [о выделении помощи Украине], отличать commitments [обязательства по выделению средств и поставок] и payments [реально совершенные платежи и поставки]. Фактически Украине было доставлено всего около 50% от обещанного. Евросоюз может выделить сколько угодно финансов, но заводы полностью загружены, после десятилетия простоя им нужно сейчас расширять производство. Есть и административные проблемы, потому что Евросоюз — это 27 стран-членов, и с координацией разных военно-промышленных комплексов внутри ЕС есть проблемы.
Плюс там вмешиваются национальные приоритеты — не все страны вообще хотят помогать Украине, например Словакия или Венгрия. Факторов много, и в итоге оказывается, что из всей выделенной Евросоюзом суммы реализуется только какая-нибудь пятая часть. И это ведет к недостатку этой помощи. Но работа ведется, и можно прогнозировать, что к 2025 году большая часть этих проблем будет решена.
Мы уже видим, что Евросоюз начинает все больше внимания уделять вопросам обороны. Это достаточно серьезное изменение в политике Европейского Союза, потому что в его основополагающих документах вопросы обороны — это внутренний вопрос стран-членов, а не наднациональных надстроек. Но сейчас это меняется, и возможно мы увидим большую интеграцию, большую координацию вопросов обороны на уровне уже наднациональных органов.
В марте была представлена первая в истории Европейская оборонно-промышленная стратегия (EDIS). Она будет сопровождаться новой Европейской программой оборонной промышленности (EDIP), которая выделит 1,5 миллиарда евро на укрепление конкурентоспособности и оперативности оборонной промышленности. EDIS будет стимулировать страны-члены к совместным инвестициям в ВПК. Европа хочет к 2035 году производить 60% оборонной продукции в Европе (сейчас 20%).
И это приведет, конечно, к серьезному улучшению европейских оборонных возможностей. Я думаю, эта динамика должна вызывать беспокойство у нынешней российской власти.
Вы перечислили несколько разных факторов, но что здесь более значимо: физическая невозможность предоставить Украине эту помощь или бюрократические проблемы?
На мой взгляд, больше именно административных, бюрократических и политических проблем, которые постепенно решаются. Потому что американцы заказывали те же самые снаряды для Украины на европейских заводах. И они по статистике проходили как американские снаряды, на самом деле могли были произведены в Германии или Испании. Поэтому видно, что администрация США гораздо оперативней реагировала, успевала реализовать свои заказы, а Европы действовала медленнее.
Что важнее для помощи Украине: поставки нового вооружения или бесперебойные поставки того, что уже есть?
Это сложная тема. Я бы сказал, здесь важнее бесперебойные поставки того, что украинцы требуют, и не только поставки, но еще и обучение украинских военнослужащих, продолжение передачи разведывательной информации. Компонентов, которые влияют на украинскую обороноспособность, очень много.
Практика показала, что всякие Wunderwaffe, вся эта идея про супероружие, которое все изменит, не работает. Когда поставили «Джавелины», все говорили: «Все, конец, хана русским». Потом появилась артиллерия, М777 гаубицы появились — были те же самые разговоры. Потом танки «Леопард» , «Челленджер» , турецкие беспилотники «Байрактары» — тоже была дискуссия, что вот сейчас будет хана России. Но мы видим, что противники приспосабливаются, адаптируются к новым видам вооружения, и в России тоже это делают достаточно неплохо.
В реальности значение имеет применение вооружений, обучение личного состава, ну и просто наличие артиллерийских снарядов и ракет для противовоздушной обороны, чтобы защищаться от российских атак.
Здесь есть еще один компонент — это вопрос пополнения личного состава. Очень много людей погибло и было ранено в украинской стороне, и сейчас она приближается к той ситуации, в которой была Россия в первый год войны, когда для решения военных задач не хватало людей. А закон о мобилизации в Украине провести очень сложно. В этом недостаток демократии — политикам сложно принимать непопулярные решения: сначала речь шла о мобилизации молодых людей от 25 лет, но теперь говорят, что даже этого уже будет недостаточно, нужно будет еще снизить этот возраст. А молодые люди не хотят идти, потому что понимают, что там нет достаточного вооружения, обучения и талантливого командования. В первый год был патриотический запал, а потом пришло понимание, что это очень тяжелая война. В Украине постоянно идут разговоры, что ни американцы, ни Европа не помогают — естественно, это ведет к делегитимизации всей идеи мобилизации. Просто так умирать никто не хочет — это естественно и нормально для каждого человека.
Будет ли в России новая мобилизация в 2024 году?
Будет, если Кремль решится проводить большие наступательные действия. Мы видим, что Россия если наступает, то наступает таким способом, который ведет к большому количеству потерь. И мобилизация будет нужна для того, чтобы восполнять все эти потери. На мой взгляд, в этот раз картина будет отличаться от той, что мы видели во время первой волны мобилизации. Будет больше обучения, больше попыток экипировать, провести слаживание подразделений, потому что сейчас для этого больше возможностей, и чиновники лучше понимают, как это все проводить. Мобилизация будет нужна как минимум для восполнения потерь, которые будут к осени, и для подготовки к тяжелому для России 2025 году.
Если наступательные действия будут проводиться успешно, то российская армия будет использовать эти резервы для проведения более глубоких операций. Полоса боевых действий будет расширяться, длина фронта становиться больше, и по естественным причинам нужно будет больше людей для его поддержания. Так что, на мой взгляд, мобилизация — наиболее вероятное событие. Но оно будет проходить куда более практично и спокойно, чем та паника, которая была во время первой волны.
Что в таком случае можно назвать сдерживающим для России обстоятельством? Получается, что демократии нет, решения можно принимать какие угодно. Санкции не работают, денег на продолжение войны достаточно. Что тогда мешает России прямо в этом году взять и победить в этой войне?
Есть ограничение по качеству и количеству военной техники, уже 15 тысяч единиц было потеряно. Сейчас российская армия в основном использует советские запасы, которые пытаются впопыхах модернизировать и в приемлемом состоянии отправлять на фронт.
Есть проблема с профессиональными навыками военных. Безусловно, сейчас российская и украинская армии — это две самые обученные для ведения больших боевых действий армии. Но все равно эти навыки неравномерно распределяются, тем более, если приходят новые люди, в том числе офицеры.
Количественный и качественный перевес в артиллерийских снарядах тоже недостаточен для проведения решительных наступательных действий. Ну и в целом в России нельзя взять, махнуть волшебной палочкой и мобилизовать огромное количество людей. Все равно нужно рассчитывать, как это повлияет на рынок труда, на российскую экономику. Россия — не Советский Союз, она не сравнится с ним ни по количеству расходов на вооруженные силы, ни по количеству молодых людей.
Какие реальные условия мирных переговоров могут сейчас быть? Насколько реалистично, что это произойдет в 2024 году?
С российской стороны я не вижу сейчас никаких разговоров о переговорах. Кремль говорит, что Украины не существует, что мы их уничтожим. Но понятно, что в условиях российской политики они могут в любой момент поменять риторику, подкрутить общественное мнение и заговорить о переговорах.
С украинской стороны тоже пока есть настрой на продолжение войны, на оборону. Но мы видим по опросам, что люди в восточных регионах, которые находятся в большей опасности, уже устали от войны и больше настроены на мирные переговоры, потому что они уже претерпели слишком много лишений из-за России.
Общественное мнение по этим вопросам может измениться до неузнаваемости, если вдруг Владимир Путин и украинское руководство придут к выводу, что нужно все это заканчивать. Но какой конкретно тут будет механизм, я пока не могу себе представить, потому что многое зависит от Западной поддержки: будет ли она вообще, в каком количестве и когда она будет передана. Имеет значение, как пройдет этот год, как пройдет российское наступление, какие внешние шоки будут влиять на ситуацию. В краткосрочной перспективе шансов на мирные переговоры нет. Но в какой-то момент все войны заканчиваются перемирием или мирным договором.
А есть ли внутри России усталость от войны? В чем могут выражаться признаки этой усталости?
Я думаю, что если заключат мирный договор, то в России абсолютное большинство спокойно забудет о войне. Если не будет никаких экономических и политических потрясений, то все выдохнут. За исключением, конечно, десяти-пятнадцати процентов публики с откровенно фашистскими взглядами, которые готовы воевать до конца. Но государство пока не хочет заканчивать войну и заставляет людей думать, что нужно дальше продолжать воевать. Сейчас Россия сконцентрирована на противостоянии с Украиной, а если война закончится, будут вопросы: «Что делать дальше?» И здесь, я думаю, ответов в самом Кремле еще нет.
Сейчас в России происходят глобальные изменения в политико-экономической среде. Идет большой эксперимент по перераспределению собственности западных компаний, по вбрасыванию огромного количества денег в военно-промышленный комплекс и аффилированные с ними структуры. Здесь советские уроки не работают, потому что это все рыночная экономика. На мой взгляд, Россия серьезно изменится к окончанию этой войны. Это будет новая страна с обновленным классом богатых людей, с идеологическими изменениями.
В медиа регулярно выходят материалы о недостатке обеспечения российской армии, тяжелых условиях и чудовищном насилии, которое происходит в зоне боевых действий. Вы замечаете усталость от войны именно среди комбатантов?
Мы видим, что количество дел по самовольному оставлению части, дезертирству и другим связанным с бегством правонарушениям увеличивается. И это показывает, что какая-то часть военнослужащих недовольна тем, что происходит. Я думаю, что большинство из них — это как раз мобилизованные. Чем дольше будет продолжаться война, тем больше будет таких случаев.
Но с другой стороны, когда мы видим эти истории в независимых СМИ, надо все-таки сдерживать себя и не переносить частные случаи на всю совокупность военнослужащих, потому что их сотни тысяч, а этих случаев десятки или сотни. Надо понимать, что есть разные части, разные командиры, разные ситуации. Большое количество военнослужащих находятся вообще в тылу, это важная часть логистики любой войны. Там военные продолжают служить и получать хорошие деньги, их семьи получают поддержку, плюс идет такая идеологическая зарядка, что они настоящие патриоты и выполняют правое дело.
Здесь есть еще психологический компонент. Очень сложно взять и начать думать, что мы — плохие люди. Мы это видели еще по исследованиям немецкой нации, которая после тотального разгрома Германии на протяжении десятилетий все равно считала, что это они пострадали во время Второй мировой войны. Это такая психологическая рационализация и попытка сказать, что мы не плохие. Как минимум нас заставили, а как максимум — мы делаем какое-то хорошее дело. Потому что иначе можно сойти с ума.
При этом я убежден, что если сейчас Путин возьмет и заключит мирный договор, то большинство военных будут рады демобилизоваться, потому что мало кто хочет жертвовать своей жизнью. Даже за большие деньги. Потом ветеранам этой войны правда придется думать, что делать дальше.
