2 мая 2014 года, Одесса. Какие настроения на тот момент были в городе?
Допустим, мы историки и хотим это выяснить. Документов и воспоминаний много. Все сходятся, что обстановка была нервной: страхи, слухи, ожидания. И все так или иначе переживали: сохранится ли в Одессе относительный мир или что-то произойдет.
Потом наступает 2 мая. В течение дня многим кажется, что их страхи сбываются или вот-вот сбудутся. По репликам горожан на уличных видео можно понять, кто чего опасался. Недовольные новой властью боялись, что приедут радикалы из других регионов и «устроят Майдан, как в Киеве». Днем, когда начались беспорядки, они были уверены: так и есть.
Участники марша «За единую Украину» на Соборной площади знают, что рядом собрались их политические противники, и обсуждают, дойдет ли до столкновения «как в Харькове». Там пятью днями раньше была стычка футбольных фанатов с активистами Антимайдана. Восемь человек попали в больницу, серьезное происшествие. К половине четвертого становится понятно: «Харьков отдыхает», здесь будет масштабнее.
Давайте пунктирно вспомним тот день и восстановим ключевые события.
Мы знаем развязку: сорок восемь погибших. Шоковое событие, которое никто не мог предсказать. В рассказах очевидцев из Дома профсоюзов, постоянно повторяется: «Мы не ожидали, что нас будут убивать». С другой стороны — такая же растерянность, когда поздно вечером стало известно количество жертв.
Теперь для контраста можно вернуться к началу: что волновало активистов в предыдущие дни. На Куликовом поле несколько армейских палаток и трибуна для митингов: простоят они еще неделю до 9 мая или нет. Футбольные фанаты готовят шествие по Дерибасовской: пройдут спокойно или случится драка. Тогда могло казаться, что все серьезно, большие ставки. По сравнению с полусотней жизней — конечно же, нет.
Поворотных моментов можно выделить три: начало уличного боя, первый погибший, пожар в Доме профсоюзов. В каждом свой набор участников и своя логика.
Первый эпизод. Греческая улица, половина четвертого дня. «Одесская дружина» и фанаты «Черноморца» сходятся и начинают уличный бой.
Как так получилось? Представим, что это игра типа «камень, ножницы, бумага» и игроков в ней больше, чем двое. Исходная расстановка: на Соборной площади участники марша «За единую Украину»; в двух кварталах от них на Александровском проспекте собирается «Одесская дружина». Участники марша стоят на месте, дружинники идут на сближение и атакуют — почему?
Возвращаемся на пару ходов назад. Лагерь Антимайдана в конце апреля пережил раскол. Будущий мэр Одессы Геннадий Труханов (тогда — депутат Верховной рады и кандидат на выборах) пришел на Куликово поле с предложением перенести палатки за город. «Одесская дружина» согласилась и переехала, другие организации отказались. Дружинникам надо было показать, что они по-прежнему бойцы, просто сменили тактику.
Сбор на Александровском казался логичным решением. Всю весну дружинники охраняли пророссийские шествия и куликовский лагерь. Марш футбольных фанатов куликовцы считали угрозой: «приезжие радикалы» могут поменять маршрут и пойти громить палатки. Собраться в двух-трех кварталах от «бандеровцев» и двигаться параллельно их маршу, прикрывая направление к Куликову полю, — выглядело хорошим планом. Организатор сбора Егор Кваснюк согласовал его с милицией. Сбор был открытым через паблики в соцсетях. Пришли и ребята с дубинками, и обычные сочувствующие горожане.
На месте выяснилось, что ребята с дубинками и их командир Сергей Долженков настроены более решительно, хотят двигаться к Дерибасовской навстречу противнику. Согласованный сценарий пошел насмарку. Планы Долженкова тоже не сбылись: вмешалась милиция. На подходе к Дерибасовской дружинники увидели, что милицейский спецназ выстраивается в цепь, перекрывая путь. Чтобы не оказаться в ловушке, дружинники по команде Долженкова разворачиваются и бегут по Греческой в сторону Соборки — в лобовое столкновение, которое они, скорее всего, заранее не просчитывали.
Теперь другая сторона: марш «За единую Украину». Полторы-две тысячи человек, в основном настроенных спокойно пройти от Соборки до стадиона, это примерно полчаса. На общем фоне выделялись две группы: силы самообороны и футбольные ультрас.
Самооборона готовилась охранять шествие. Когда стало известно, что противник идет на сближение, силы самообороны выстроились защитной цепью, чтобы принять удар на себя. Первые полчаса боя самооборона стояла «черепахой» с сомкнутыми щитами. Футбольные ультрас — другая «весовая категория» и другая тактика. Многие пришли просто покричать и попеть песни. Несколько десятков «боевых» готовились к стычке в стиле околофутбольных хулиганов: камни, дубинки, арматура, мотоцепи. Пришли с настроением: «Если что-то будет — посмотрим. Если ничего не будет — тоже хорошо» (Цитата из одного стрима — Примеч. «Черта».). Когда увидели, что противник идет на сближение, с криками «Погнали! Вперед!» побежали навстречу.
Обычный вопрос: были ли события спланированы? Конечно же, каждая сторона все планировала. И от первого столкновения с реальностью все планы разлетелись вдребезги.
И дальше бойня.
И дальше что-то, что всем кажется немыслимым в мирном городе. Бойни в строгом смысле нет. Милиция пока действует успешно, оттесняет стороны на безопасное расстояние друг от друга. Есть пострадавшие от камней с обеих сторон. Приедет скорая помощь, увезет и вылечит. Повреждены припаркованные машины — тоже неприятно, но не конец света.
Критически поменялось другое: границы «можно» и «нельзя». Посреди обычной жизни появляется логика войны, в которой совсем другие правила. С обеих сторон разбирают брусчатку, разливают по бутылкам самодельную горючую смесь. Дядечка в шапочке с помпончиком, совершенно мирный, рвется в бой, кричит и кидает камни. Привычный порядок сломался.
К четырем дня в режим уличной войны переключается самооборона. Теперь они не защитная цепь, они собираются «навести порядок». У них своя правда: «напали на наш штаб», «подорвали наших ребят на блокпосту», «пора давать сдачи». Одна из групп захватывает пожарную машину; другая, с подачи куратора из обладминистрации, направляется на Куликово поле (не доходит и возвращается).
В половине пятого новый критический эпизод: первый погибший. Лежит на углу Преображенской и Дерибасовской. Из раны идет кровь: застрелили. Прикрыт украинским флагом — значит, патриот. «Они убили нашего». В этот момент проукраинская сторона окончательно убеждает себя, что участвует не в уличных беспорядках, а в борьбе с настоящим злом. Границы «можно» и «нельзя» снова сдвигаются. Одна из малых радикальных групп на стороне Евромайдана решает, что теперь оправдано вести стрельбу в «их» сторону, просто в скопление людей. В результате — еще четверо погибших от огнестрела. В общей неразберихе не сразу было понятно, с чьей стороны погибшие. Проукраинские участники были уверены, что потери снова в их рядах.
Что произошло с Андреем Бирюковым, первым погибшим. Видеофрагменты эпизода нашлись в 2016 году. Короткие, но достаточные для вывода: случайная смерть случайного прохожего. На Бирюкове рубашка с короткими рукавами, кожаная сумочка на плече, между пальцами сигарета — явно не участник боя. Когда в переулке началась стрельба, побежал в укрытие. Из медицинской экспертизы известна причина смерти: стреляли из пневматического оружия, попали в легкое. Смертельно ранить бегущего человека выстрелом из пневматики — нарочно вряд ли получится, не тот тип оружия. С чьей стороны был выстрел — строго говоря, неизвестно.
Проукраинская сторона убедилась, что она на стороне добра, и собирается наказать зло, как она думает, по справедливости. В седьмом часу вечера поток участников с проукраинской стороны движется в сторону Куликова поля: сносить ненавистные палатки. Раньше было нельзя, теперь уверены, что можно.
Представим ситуацию глазами людей на Куликовом поле. Как и почему начались столкновения — никто из них толком не знает. К вечеру становится понятно, что бой в городе сложился неудачно: «наши» отступают, к лагерю идет толпа «националистов», чтобы все разгромить.
Надо решать: расходиться или оставаться. Умеренная часть предлагала разойтись. Участники боя на Греческой, сумевшие выйти из окружения, тоже советовали не рисковать. Противоположное решение остаться и защищаться означало повышение ставок. Держать оборону можно было только в Доме профсоюзов, бывшем обкоме партии. Занять административное здание — ответственный выбор с новыми рисками.
Как появилось решение, мы знаем из воспоминаний участников. Логика знакомая: «раньше было нельзя, теперь можно». Решение принимала группа офицеров запаса. К зданию присматривались заранее. Уверенность, что занять его будет морально оправданно, пришла с новостями из города: «Они, твари, на Греческой людей убивают». Оставались тактические соображения: «Если мы захватим здание, а правосеки (Признана экстремистской организацией на территории РФ, ее деятельность запрещена — Примеч. «Черта».) сюда из центра не придут, то будет шо?» У оставшихся куликовцев было полчаса, чтобы зайти в здание, закрепиться в нем и готовиться к «Сталинграду».
Дальше все знают: пожар, из трех-четырех сотен зашедших в здание погибли сорок два человека, каждый девятый или десятый. И бесконечные споры: как получилось и кто виноват.
Мы можем установить момент, кто и как устроил пожар?
Можно отталкиваться от реконструкции пожара, которую предложил Владислав Балинский из «Группы 2 мая». Очагом возгорания стала деревянная баррикада на первом этаже возле главного входа. Автор экспертизы говорит: кто поджег, достоверно неизвестно. Технически это верно: по следам пожара партийную принадлежность выяснить нельзя. Будем исходить из социальной логики: защитникам баррикады не было смысла ее поджигать. И наоборот, нападавшая сторона в предыдущие пятнадцать минут показала свою тактику: поджечь оборонительную линию, чтобы оттеснить противника. Зажгли баррикаду на крыльце и вынудили защитников отступить в здание. Подожгли двери главного входа, чтобы открыть проход внутрь. Затем на видеозаписях видно, как через горящую дверь с площади кидают «коктейли Молотова», как закатывают в здание горящую покрышку.
Это попытка выбить противника или поджечь здание?
Ключевой вопрос. Давайте разберем, кто где находился и кто что делал. Проукраинских активистов на Куликово поле пришло не меньше тысячи. Основная их часть оказалась вне игры после того, как обнаружила, что из здания стреляют и кидают бутылки с горючей смесью. Большинство выбрало позицию наблюдателя на безопасном расстоянии.
В наступление пошли, скажу аккуратно, люди, похожие на футбольных фанатов. Они пытались попасть в здание через левое крыло и через вход с заднего двора. К моменту, когда начался пожар, в здании находилась группа проукраинских активистов, они через окно показывали людям на площади украинский флаг: «Мы здесь». Поджигать здание, в котором находятся свои — наверное, нелогично.
Другие участники: самооборона и политики Евромайдана. И те, и другие в момент пожара находятся с задней стороны здания, обсуждают с руководством милиции, как организовать коридор, чтобы вывести всех из здания. Разговор прерывается, когда его участники видят клубы дыма и людей, выпрыгивающих из окон.
Наконец, как в момент пожара распределялись люди внутри здания. Способные держать оборону — на нижних этажах, чтобы закрывать подступы, или возле окон, чтобы кидать камни и зажигательные смеси. Женщины и пожилые — на верхних пролетах главной лестницы: в самом безопасном, как тогда казалось, месте. Большинство погибших от пожара были именно там, на верхних этажах. Моделирование пожара описывает, как их укрытие превратилось в смертельную ловушку из-за эффекта камина, сработавшего практически мгновенно.
Теперь считаем: проукраинские активисты внутри здания; милиция возле здания (включая бывший «Беркут»); погибшие на верхних этажах — никто из них не ждал, что начнется пожар с катастрофическими последствиями. Остается решить с группой, нападавшей с главного входа: к чему они готовились. Можно попробовать мысленный эксперимент. Представьте «сталинку» 1950-х годов, каменное здание обкома в пять этажей. Вы стоите перед главным входом. Мысленно (только мысленно!) поджигаете тяжелые деревянные двери. Какие последствия вы ожидаете — примерно такие можно было предвидеть тогда.
Чтобы люди погибли в Доме профсоюзов, нужно было, чтобы сошлись три решающих выбора. Надо было зайти в Дом профсоюзов и объявить его «Брестской крепостью». Надо было решить, что «коктейли Молотова», опробованные на открытом воздухе, будут такими же уместными при штурме здания. Нужно было, чтобы руководитель пожарной службы решил поберечь технику и не выпускать машины на вызовы. Три ключа, без которых трагедия не произошла бы. Учитывать надо все три вместе.
Что происходило после того, как здание загорелось?
Пожар потушили, пострадавших увезли на скорой помощи. Куликовцев вывели из здания, женщин отправили домой, мужчин — в автозаки.
И произошло два эпизода, которые очень серьезно сказались на восприятии всей истории. Первый индивидуальный: сразу после пожара (время 19:55) немолодой мужчина в спортивном костюме забегает во двор Дома профсоюзов и бьет палкой одного из выпавших из окна. Позже в нем узнали активиста Евромайдана Гончаревского. Пострадавший остался жив, но к поступку — очень много вопросов.
Второй, коллективный, начался с половины девятого, когда милиция и самооборона совместными усилиями стали выводить людей из здания. Часть проукраинских активистов решила повторить один из плохих обычаев весны 2014 года: коридор позора. Выходящих из здания куликовцев оскорбляли, пытались избить. Визитной карточкой эпизода стал момент из телетрансляции «Первого городского» (время 20:40): куликовец в спортивной куртке в темноте выползает из заднего двора Дома профсоюзов, вокруг слышны крики и свист.
После таких эпизодов можно долго рассказывать, как другие сторонники Евромайдана спасали пострадавших, оказывали первую помощь, старались остановить насилие (все правда) — тяжелое впечатление все равно остается.
К десяти вечера становится известно предварительное количество погибших (на тот момент около сорока), теперь происшествие выглядит трагически серьезным. К утру 3 мая уже складывается коллективная история про «Одесскую Хатынь» — не просто трагедию, а чудовищное зверство.
Как понять влияние трагедии в Одессе на дальнейшие события? Насколько оно значительно?
Самое важное: для очень многих людей события 2 мая повлияли на их представления о добре и зле, допустимом и недопустимом. Сразу много человек сказали себе: «Вот оно, абсолютное зло, надо его наказать любой ценой». В социологии такие сдвиги называют культурной травмой.
Произошло примерно то же, что совсем недавно пережили украинские граждане после репортажей из Бучи. Следил за украинскими соцсетями и переживал сильнейшее дежа-вю: все те же самые слова в том же порядке. «Немыслимое зверство», «хуже фашистов», «варвары», «нелюди»; такие же рассуждения о «моральной катастрофе» и «чудовищной слепоте» на другой стороне. Бурление эмоций, коллективное «не простим, отомстим» — все один в один.
Какова роль пропаганды в этом?
К пропаганде у меня жгучая нелюбовь и множество претензий. Если рассуждать отстраненно: дело не в пропаганде. Одесская история на самом деле зацепила множество людей. Она переживается так остро, потому что важна для них.
Если под «пропагандой» понимать государственное телевидение: они все проспали. Сейчас множество людей рассказывают, как следили за событиями в Одессе в прямом эфире. Каждый раз удивляюсь: где вы все нашли столько прямого эфира? Пожар в Доме профсоюзов произошел в 19:54. Выпуск новостей на Первом канале (Россия) в 21:00 все еще открывается «самыми драматичными кадрами дня»: жители Краматорска остановили украинскую БМП. Сюжеты из Одессы на втором-третьем плане.
Волну создали социальные сети: там появлялись фото и видео, там поздно вечером начали бурлить эмоции. Телевидение, можно сказать, пришло на готовое.
Правильно ли я понимаю, что в освещении тех событий брался какой-то кадр и вставлялся в нужную картину событий?
Мы все так делаем, когда рассказываем истории. Интереснее всего моменты, когда коллективная память подсказывает не то, что фактически происходило.
Проукраинская история видит смысл событий 2 мая в том, что Одессе грозила опасность стать вторым Донбассом, а одесситы-патриоты смогли ее предотвратить. В реальности было ровно наоборот. Днем 2 мая украинской власти в городе всерьез не угрожали ни палатки на Куликовом поле, ни даже уличный бой с камнями и дубинками. Пожар все опрокинул. Днем 4 мая, когда сторонники Антимайдана штурмовали горотдел милиции и были в шаге от захвата оружейной комнаты, ситуация уже по-настоящему висела на волоске. Угрозу не предотвратили, а создали.
В противоположной антиукраинской истории поражает, насколько на нее повлиял образ Одесской Хатыни. Читаю описания, смотрю видеоверсии и хочется крикнуть: «Это же Элем Климов, а не Одесса!» Типичный сюжет выглядит так: «они заранее планировали бойню» (в кадре строй самообороны со щитами); «готовилось хладнокровное убийство» (в кадре девушки, разливающие горючую смесь); «мирных горожан загнали в Дом профсоюзов»; «здание окружили и подожгли» (в кадре летящие в стены и окна бутылки с горючей смесью); «люди пытались спастись от пожара, но по ним стреляли» (в кадре сотник Микола с пистолетом); «радикалы на площади радовались человеческим смертям, смеялись и кричали».
Можете сами сравнить, насколько все точно повторяет знаменитый фрагмент из «Иди и смотри». И насколько расходится с хронологией событий в Одессе. Проверяем по кадрам. Самооборона здание не штурмовала, пожар был не из-за них. Девушки разливают горючую смесь во время уличного боя на Греческой, в трех километрах от Дома профсоюзов за два-три часа до пожара. «Людей загнали в здание» — нет, они вошли за полчаса до прихода толпы. Бутылки с горючей смесью летят к стенам, окнам — похоже на сцену из фильма, но с важным отличием: Дом профсоюзов — не деревянный сарай, каменные стены от «коктейлей Мотолотова» не загораются. Сотник Микола стреляет по окну здания за десять минут до пожара, легко определить по полной версии видео. «Радовались смертям и мучениям» — невозможная в тот момент ситуация: о множестве погибших внутри здания узнали только в десятом часу вечера.
Теперь снова попробуем мысленно убрать из рассказа все недостоверные фрагменты. Остается вечернее насилие, физическое и психическое, над пережившими пожар. Все равно вызывает сильные эмоции. Потому что так нельзя.
А откуда искаженная память, почему все-таки верят?
Механизмы простые. Идет конфликт, мы в нем выбрали одну из сторон. Случается новое происшествие. Мы заранее предполагаем, что виноваты «они». Когда то же самое начинают высказывать другие люди с «нашей» стороны — мы убеждаемся, что так и есть. Думать, что «наши» неправы — наоборот, тяжело и неприятно.
Наглядный пример, как все работает. В ночь на 3 мая популярный блогер Анатолий Шарий выкладывает в социальных сетях видео с Куликова поля с подзаголовком: «Они счастливы, когда обгоревшие люди выпрыгивают из окон». Видео длиной в 24 минуты, пожар в нем начинается на восемнадцатой минуте. Почти мгновенно, в первые же пару минут, под видео уже несколько комментариев: «Стыдно, что здесь живу…»; «Это твари аплодируют и ублюдки»; «Видимо, это вызывает у них восторг» и так далее. Зачем смотреть, все очевидно, пора возмущаться. И так один за другим. Через двадцать минут — сопоставимо с длиной файла — появляется совсем не такой комментарий: «Страшное видео. Я посмотрела до конца. Я не слышала аплодисментов» и затем краткий пересказ, что увидела. Продолжение предсказуемое: неудобную зрительницу другие комментаторы зашикали и назвали сумасшедшей. Психологи рассказывают об эксперименте Соломона Аша; здесь похоже, только в реальной жизни.
Или интересное исследование, кое-что говорящее о роли пропаганды тоже. Авторы — американец Генри Хейл и украинки Оксана Шевель и Ольга Онух. В один из общеукраинских опросов в мае 2014 года они вставили вопрос о событиях в Одессе. Напомнили о десятках погибших и спросили: «Как вы считаете, кто их убил?» Больше половины отвечающих выбрали «провокаторов из России» (44%) или «местных пророссийских активистов» (11%) — варианты, предполагающие, что сторонники Антимайдана «убили сами себя» или «убиты своими». Такие версии, как замечают авторы, противоречат обычному здравому смыслу. Хейл, Шевель и Онух хотят выяснить, что побудило большинство граждан Украины выбрать именно эти опции. Две главных гипотезы: телевизор и личные убеждения. Количественный анализ приводит к выводу: телевизор влияет, но не так сильно; собственные политические взгляды намного важнее.
Как проходило расследование событий? И почему результатами многие недовольны?
Главное, что все знают: виновные не найдены и не наказаны. Понятно, что имеются в виду виновные в поджоге, из-за которого погибли люди.
Вообще-то следствие велось по всем главным эпизодам. Расследовались действия милиции: от главы областного УВД до командиров подразделений на Куликовом поле. Дошли до суда дела о беспорядках на Греческой, о двух убийствах из огнестрельного оружия, о действиях пожарных. Можно долго рассказывать, но все равно все будут ждать ответа: что с виновниками пожара.
Виновных могли найти или официальное следствие, которое обязано по закону, или многие тысячи людей, кто хотел бы, чтобы зло было наказано. И тех, и других давайте спросим: что вы делали восемь лет.
Добровольные расследователи старались, но не нашли: узнать фигуры со спины на стримах плохого качества — не получилось.
Почему не нашли официальные следователи. Прежде всего, они тоже, как говорится, несовершенны. Качество работы следствия — просто провальное — можно было оценить по делу о беспорядках на Греческой, где обвиняемыми были сторонники Антимайдана. Кто вел колонну «Одесской дружины» — знали буквально все. Даже в фильме Аркадия Мамонтова рассказали. Только следователи не смогли обосновать, что «человек в бронежилете, сером костюме, зеленой каске» на фото и видео — и есть их подозреваемый. Раскрывали это дело по старинке: надавили на одного из обвиняемых, чтобы оговорил остальных, дал «под копирку» нужные показания. В резонансном деле, за которым все внимательно наблюдали, таких приемов оказалось недостаточно. Суд всех оправдал за отсутствием доказательств.
Конкретно о расследовании пожара: первые два года дело висело на киевских следователях. Киевлянам оно было, что называется, ни к селу, ни к городу, в 2016 году они от него избавились, передали в Одессу. Тогда, по рассказам, произошла история, достойная грустного фильма. Дело попало к молодому следователю, который взялся за работу по-настоящему. В прессе не светился, просто расследовал: назначил экспертизы, опрашивал. Меньше чем через год молодой следователь сказал, что больше не может, и уволился со службы. Продолжатели пошли по самому легкому пути: есть в том же деле эпизод, как людей заводили в здание, вот сейчас его оформим, будет галочка «раскрыто».
В решающий момент прокурор выписывает одно из «подозрений» депутату облсовета Вячеславу Маркину, который пострадал от пожара и вскоре после него умер в больнице. Можете представить, как это выглядело со стороны. Что бы ни имели в виду следователи и прокурор, получилась формула «виноваты сгоревшие, к виновникам пожара претензий нет». С тех пор, как мне кажется, репутация расследования погублена надолго.
Подозревать, что в деле есть страшные секреты, — не могу представить, чтобы они остались бы тайной, если бы существовали. Дисциплина не абсолютная, ключевые документы всплывают и становятся известными: так было с результатами судмедэкспертизы, с переговорами пожарной диспетчерской. По моим представлениям, обычная смесь лени и некомпетентности. В других случаях она, может быть, была бы даже простительной.
Исходя из ваших слов, к трагедии привел не чей-то злой умысел, а обычные действия по ситуации?
Да. Опять «банальность зла», только не как у Ханны Арендт, другого типа. Она рассказывала о чиновнике, который понял, что все можно, потому что все уже решили руководители страны. Здесь рамки дозволенного меняются, если решить, что вся правда на твоей стороне, ты воюешь против худшего из зол и будешь его наказывать по своим правилам.
Однажды меня поразило, насколько завязка событий 2 мая похожа в миниатюре на «Августовские пушки» Барбары Такман — историю о том, как началась Первая Мировая. Все были правы, все копили обиды на врагов и строили планы, как их победить одним ударом. В итоге все посыпалось и все получили трагедию, масштабов которой никто не предвидел.
Чему, как мне кажется, может научить такая история. У вас хорошее название, подсказывает. Есть черта, которую лучше не переходить, даже если ты в праведном гневе, а «они» кажутся невероятным злом. Тогда она проходила внутри уличного боя. Сейчас такая же черта — в том, как вспоминать 2 Мая, говорить о нем. Партийные истории о том, что «мы правы, они виноваты», были и останутся. Что может сделать каждый: веря в правоту своих «наших», не расчеловечивать противников. Не желать мучительной смерти («сжечь их самих заживо!»). Не смеяться над погибшими, потому что ничего смешного. Всех изменить не получится. Себя — можно.
Другое, чему я научился: не останавливаться на «все очевидно». Не полагаться на «все знают»: «все» могут ошибаться. И верить, что правду можно выяснить. Вокруг много людей, которые тоже этого хотят.
