— Как ты стала волонтером?
Меня позвал мой коллега — режиссер монтажа, с которым мы вместе работали. В этом движении уже состояла его знакомая, и она искала координатора. Я до этого даже не предполагала, что в России есть люди, помогающие беженцам. Знала только, что украинцев доставляют в Россию и селят в лагерях временного размещения.
Когда я присоединилась к движению, в нашем питерском и московском чатах было уже много людей. За месяц их количество выросло вдвое — и там, и там. Дым стоит коромыслом.
От работы координатором я отказалась, потому что там нужна отдача 24/7. Координаторы составляют логистику от момента попадания человека в фильтрационный лагерь и до границы [России со странами ЕС или Закавказья]. Покупают билеты, находят людей, которые их встретят, проводят или поселят.
На самом деле, это похоже на мою работу в кино, когда тебе нужно соорганизовать 60 человек, а если это самое начало проекта, то ты не знаешь, кто на что способен. Но я шучу, что меня пока не уволили с моей основной работы, а совмещать — нереально. Поэтому я решила быть простым волонтером.
— В чем заключается твоя работа?
Я забираю людей в Петербурге и отвожу их на границу с Эстонией. Это 2 часа 15 минут пути. Там находится КПП Дружба — сейчас это самый легкий и безопасный способ попасть за границу. Я за рулем, а наличие автомобиля [у волонтеров] — одна из самых больших необходимостей.
Если беженцы едут в автобусе, то могут застрять на границе на 6-8 часов. Например, у кого-то проблемы с документами. Пограничники будут держать весь автобус, все перетряхивать. А с нашей помощью все получается быстрее и дешевле. Сегодня мои ребята прошли пешеходную границу за полтора часа. Пока я перевезла 11 человек — это 4 семьи.
Еще я собираю для беженцев одежду и медикаменты. Там тоже нужен автомобиль, чтобы перемещаться по городу. Есть волонтеры, которые предоставляют беженцам ночлег. Есть те, кто помогает оформлять документы для выезда. Каждый несет ответственность за свой участок работы.
— Как украинцы выходят на вас?
В основном, через чат-бот. Любой украинец может написать, что ему нужно — еду, одежду, ночлег, билеты или лекарства. Координатор распределяет эти заявки по волонтерам.
Например, свежая заявка: в 11.42 встретить пару на Московском вокзале, покормить, отвезти в Ивангород. У тебя сегодня как раз выходной, и ты пишешь: отлично, я могу помочь. На этом функции волонтера заканчиваются, а координатор ведет беженцев дальше, связывая с волонтерами в Эстонии и так далее.
Все беженцы, кстати, спрашивали — а почему вы нам помогаете?
Координаторы, кстати, не передают личные данные беженцев исполнителям — для того, чтобы не было никаких манипуляций.
Еще украинцы узнают о нас через сарафанное радио. Например, беженцы, которых я уже перевезла, рассказали о нас своим знакомым в Бердянске. Те эвакуировались оттуда через Джанкой и сейчас направляются в Питер. Мы с помощью чата купим им билеты, а потом я уже их тут подхвачу. К сожалению, не все украинцы знают о нас. Им не выдают о нас памятки при фильтрации. Слово-то какое жуткое.
Многие беженцы даже не знают, что могут просто взять выйти из лагеря, в который их поместили, сесть на поезд и поехать, куда угодно. Они думают, что раз их сюда привезли, они должны здесь жить.
— Многие пишут, что ваш волонтерский чат чуть ли не засекречен, это специально сделано?
Название нашего чата очень обтекаемое, его так просто не найти. Да, это сделано специально, чтобы к нам не набежали боты. В правилах чата говорится, что там не должно быть ни слова о политике, никаких обсуждений отношений двух стран, поведения их граждан. Все разговоры только по делу.
Был случай, когда украинец написал запрос со словами «оккупанты выдали мне миграционную карту». Так на него набросились человек 10 с требованием убрать «оккупантов» и оформить заявку заново.
Меня это тогда покоробило. Еще человека четыре написали мне сразу о том же. Но в чате должна соблюдаться полная нейтральность. Наверное, организаторы боятся, что он превратится в рассадник «политоты», и кого-то после этого могут посадить. Ну и просто не хотят разводить срач. В конце концов, каждого волонтера проверить невозможно. Среди нас наверняка есть «товарищи майоры», которые следят за обстановкой.
— Расскажи про беженцев, которых ты возила. Что тебе больше всего запомнилось?
Они все жители Мариуполя, и у них есть есть общий нарратив: «Нас начали бомбить, мы перебрались в подвал, у нас не было еды и воды, потом наш дом разбомбили полностью, и мы решили что нужно бежать, а пока бежали, увидели [эвакуационные] автобусы, сели и поехали».
Все беженцы, как один, утверждали, что выехать на территорию, подконтрольную Украине, было невозможно. Этот гуманитарный коридор все время обстреливался.
Самое большое впечатление произвела первая семья — мама, папа и 18-летний сын. Я не знала, как они ко мне отнесутся. Я была готова к агрессии, а в итоге получила огромную благодарность. В начале они были неразговорчивы, потому что тоже не знали, чего от меня ожидать. Но когда я высказала резко негативное суждение о войне, их просто прорвало.
Они два часа рассказывали взахлеб, как умирали их соседи, как на их глазах два парня пошли за водой, и их убило снарядом, как соседка их бабушки скончалась от разрыва сердца. Они говорили: нам повезло, что эта весна выдалась такая лютая, и трупы не разлагались на улице и не пахли. Они видели, как работают мобильные крематории.
Одним из самых живых воспоминаний было, когда их на улице остановил какой-то дед и привел в подвал, где хранились сотни килограммов яблок. В феврале это было похоже на чудо. Они ели эти мерзлые яблоки и радовались: «Боже, это же свежие фрукты!»
Ребята, которых я отвезла на границу последними, рассказали, что их родственник нашел в одном из подвалов подпольный рыбзавод. Там было несколько десятков бочек с таранью. Рыба хранилась в соленой морской воде, и они вымачивали ее несколько суток в пресной, чтобы можно было есть. Вообще, все с большим восторгом рассказывали о случаях, когда им удавалось добыть что-то из еды: «Нам принесли судака, и это был настоящий праздник».
Все беженцы говорили, что в последние пять лет было много сделано для того, чтобы Мариуполь стал ухоженным красивым городом — там отремонтировали театр и стадион, кучу детских учреждений. Город, по их словам, выглядел, как конфетка, а сейчас превратился в пепелище.
Ты все это слушаешь, и тебе еще надо машину везти и не плакать, потому что им твои слезы точно не нужны. Только после того, как ты их выгружаешь на границе, можешь себе позволить какие-то эмоции.
При этом, они все меня жалеют, говорят: «Вам сейчас хуже, чем нам. Да, нас бомбят, но мы чувствуем, что мы — единый народ, мы — правы. А тебя нам жалко потому что ты понимаешь несправедливость, но сделать ничего не можешь». Они еще и сами предлагали мне помощь. Говорили: «Приезжайте после войны, мы вас у себя пропишем». Мне кажется, такой уровень эмпатии многим россиянам сейчас просто недоступен.
— Что беженцы говорят о россиянах?
Меня удивило, что ни у одной семьи не было ненависти. Не ко мне лично, а ненависти к россиянам вообще. Совершенно точно, что ни у одного из этих 11-ти человек не было русофобии.
Абсолютно у всех есть родственники в России. При этом, первая семья прекратила общение с родственниками из Курска, потому что те пытались объяснить им «как все было на самом деле».
Все беженцы, кстати, спрашивали — а почему вы нам помогаете? Я в первое время не знала, что ответить. Потом сформулировала: потому что Российская Федерация отняла у вас близких, дом, работу. Они все равно не понимают, как им могут помогать представители воюющей стороны.
— А кого беженцы винят в своей разрушенной жизни?
Путина и армию. Но армия для них — это не только военная машина. Это еще и запутавшиеся солдаты, которым плохие генералы отдают плохие приказы.
Все семьи, которых я везла до границы, сказали мне, что до 24 февраля поддерживали Россию. Более того, они сказали, что если бы в 2014 году российские дипломаты предложили бы жителям Мариуполя войти в состав России, то они бы согласились. Но 24 февраля все эти люди поняли, что Россия пришла не с добром, светом и помощью, а для того, чтобы захватывать новые территории.
Харьков, Мариуполь, Мелитополь, Херсон, Одесса, по их словам, до последнего времени времени были, как минимум, за очень дружеские отношения с Россией. Они рассказывали: «Мы говорили по-русски, мы всегда смотрели российское ТВ, нам всегда казалось, что Россия — наш брат и друг, там сытнее и богаче, мы ездили туда на работу».
Сейчас уже никто из них не готов жить и работать в России и никто не готов принять российскую точку зрения на то, что произошло. Никто не верит, что их бомбила Украина. Они видели своими глазами, кто их бомбил. Последние ребята утверждали, что видели, как чеченцы в Мариуполе уводили насиловать девушек. Вообще, ярче всего они рассказывали про чеченцев и [военнослужащих из] ДНР.
ДНР для них — это вообще дичь. Они считают, что это их сограждане, которые взяли вилы и пошли на них войной. ДНР они воспринимают абсолютно своей территорией. Они считают что их [жителей ДНР] обманули, прельстили, но пройдет время — все все поймут и осознают.
— Работу волонтеров можно назвать попыткой искупить вину?
Да, нам это просто необходимо. Все волонтеры счастливы, что хотя бы кроссовки могут кому-то привезти или на ночь разместить. За это реально драка идет. Я первые три дня не могла получить ни одного беженца, потому что не успевала ответить «я могу». Пока печатаю, три человека уже ответили: «Я-я-я!» Это потрясающе, конечно.
— Как твои коллеги по цеху относятся к волонтерству?
По-разному. По моему приглашению семеро моих коллег вступили в волонтерский чат. Но вообще, киношники — люди довольно аморфные. Один простой пример. В общем чате вторых режиссеров — московских и питерских — состоит 250 человек. Только четверо из них после начала войны пытались провести какие-то мероприятия, говорили: «Ребята, давайте выступим, давайте подпишем письмо [с осуждением войны]». Все остальные начали писать: «Пожалуйста, давайте без политики, это рабочий чат, давайте мы будем обсуждать здесь зарплаты».
Ребята, какие зарплаты? Через год у вас не будет ни одного проекта. Вам точно придется переквалифицироваться. Может быть, мы все-таки выступим и одним фронтом пойдем? Нет, ничего не получилось. В итоге я из этого чата ушла — стало невыносимо.
Я думаю, что через год будет пять-шесть проектов. Что-нибудь, типа «Крыма» и проекты про «спецоперацию». Мне рассказали, что к ним уже начали писать сценарии. Значит, через полгода-год начнутся съемки.
У меня, кстати, полно друзей, которые абсолютно спокойно относятся к тому, чтобы принимать участие или в «Крымском мосту» или в пригожинском сериале «Турист», который снимался в Центральноафриканской республике, — про то, как «великолепные инструкторы» из ЧВК Вагнер обучают местных военных, несут доброе и вечное нашим африканским братьям. Там гонорары были в три раза выше обычных, и я знаю только четырех человек из числа моих коллег, которые отказались участвовать в этом кино.
Недавно произошел комичный случай. Сейчас снимается сериал «Шаляпин», где генпродюсер — Екатерина Жукова, жена бывшего первого вице-спикера Госдумы. В этот проект требовался администратор по съемочной площадке. Когда соискателя пригласили на собеседование, его предупредили: «Только имейте в виду, что у нас очень патриотично настроенный продюсер». В итоге собеседование человек не прошел. Директор съемочной группы, которая нанимала его на работу, мотивировала это так: «Я по глазам поняла, что вы — за Украину, мы не сработаемся».
— А ты готова участвовать в проектах про спецоперацию?
Нет-нет. Пару лет назад моя коллега уже предлагала мне участие в создании «теплых ламповых» роликов про войну для RT. Я отказалась, потому что никогда не принимала участие в проектах, которые хоть в чем-то противоречили моей этике. RT — это канал, где что бы ты ни делал, окажешься по колено в выгребной яме. Даже если это проект про редких бабочек из Австралии — он будет использован как пропаганда.
Эти ролики тоже были «подводкой» к войне. Где-то с года 2012-ого нас начали к ней готовить с помощью военно-патриотический риторики и при поддержке таких полных метров, как «Сталинград», «Танки» и «Т-34». Когда я говорила коллегам, что не стоит принимать в этих проектах участие, они отвечали: «Это же приключения!» Ну какие приключения, это нужно было, чтобы героизировать войну.
— Как думаешь, почему представители российской киноиндустрии в большинстве своем не высказываются по поводу войны?
За 16 лет работы в кино я нашла ответ на этот вопрос — это конформизм. А объясняется он тем, что у нас относительно высокие доходы — выше, чем в среднем по стране, — но ни у кого нет стабильной работы. Мы все вынуждены подстраиваться под продюсеров. Продюсеры — под каналы, каналы — под определенные посылы из администрации президента и так далее. Актерам сложно быть в оппозиции, потому что продюсеры, которые получают деньги, в частности, от государства, просто не возьмут их в проекты.
Такая история произошла с Яной Трояновой, Евгением Цыгановым, Варей Шмыковой, Юлией Ауг, Павлом Деревянко и другими артистами, которые поддержали протесты в поддержку Навального в 2021-ом году. Их сразу же выкинули из всех проектов, связанных с государственным финансированием. Юлия Ауг в последние дни потеряла всю свою российскую работу. У неё были спектакли в Электротеатре Станиславского, и антреприза — абсолютно все отвалилось.
Эти актеры по сути лишаются профессии в своей стране — и вряд ли смогут найти себя в какой-то другой. Наш артист на западе никому не нужен. Есть успешные примеры разве что Алексея Серебрякова, Юры Борисова и, наверное, Ксении Раппопорт, хотя ее в Европе знает, в основном, фестивальная публика.
В этом плане мне проще, потому что я, например, готова стать продавщицей в шведском супермаркете, а они — нет. У актеров уровень жизни сильно выше, чем у меня. Я иногда в день зарабатываю столько, сколько они за 15 минут. А мой месячный гонорар — это их гонорар за 1-2 смены.
— Ты предала огласке историю с манекеном Альбертиком, когда рассказала, что прокремлевские медиа сделали из безобидного видео фейк. Расскажи, что это были за съемки?
Я не могу сказать название проекта, у нас очень жесткие договоры, по которым мы не имеем права вообще ничего разглашать. Могу сказать, что это были съемки 24-серийного фильма для федерального канала.
Альбертик — «заслуженный» манекен, он часто заменяет каскадеров. 20 марта для одной из сцен фильма нам нужно было снять, как человек падает на капот автомобиля. Каскадер выполнить такой трюк не может. Поэтому мы вызвали автовышку и сбросили Альбертика с высоты четвертого этажа.
У нас нет привычки фиксировать все, что происходит на съемочной площадке, но это падение заснял на видео актер массовки Филипп. Он выложил его у себя «Вконтакте» с подписью вроде «смотрите, как снимается кино». Потом это видео утекло в прокремлевский телеграм-канал U_G_M. Там написали, что это ВСУ готовит постановочные видео, чтобы потом раскидать «эти игрушки вдоль улиц Киева или Николаева». Этот пост там, кстати, до сих пор висит, его даже не удалили. После этого его размножили другие прокремлевские сетки.
«Каин, где брат твой Авель? Россия, что ты натворила в Украине?»
Помню, что 6-ого апреля наш продюсер прислал мне ссылку на один из этих каналов. Я смотрю и понимаю, что на видео наш постановщик трюков Саша Уваров и наш манекен.
Я сразу же написала в этот телеграм-канал: «Алло, ребят, это мы снимаем кино! Это не укронацисты, укрофашисты и жидобандеровцы!» Мой комментарий удалили буквально через 30 секунд, а меня заблокировали. Так же, как Симоньян забанила несчастного отца погибшего матроса с крейсера «Москва».
А на следующий день ассистент кастинг-директора прислала мне ссылку на это видео с сайта ВГТРК Смотрим.ру — это был скриншот с России 24, который все размножили. Моим ярости и возмущению, конечно, не было предела. Но когда я решила вылить эмоции в интернет, я не подозревала, что этот пост станет вирусным, и мне будут звонить журналисты из Тайваня, Чехии и США. Я просто хотела, чтобы хотя бы мои друзья в Фейсбуке знали, что российские новости делаются именно так.
— А что хотели журналисты мировых СМИ?
В отличие от российских медиа, они требовали доказательств. Пока у них не оказалось метаданных видео и они наконец-то смогли убедиться, что это действительно Всеволожск, улица Ленинградская, дом 9, им не хватало одних моих слов. Им казалось, что лицо Альбертика какое-то не такое, что это другой манекен, что это другой Саша Уваров. Было бесконечное количество сомнений. В отличие от наших «журналистов», они все перепроверяют.
Я даже говорила им: слушайте, мне светит 15 лет за распространение фейков о войне. Вы серьезно считаете, что я придумала это все, и теперь жду, когда меня посадят? Но это их тоже не убеждало, им нужны были неопровержимые факты. И только когда они нашли Филиппа, скриншот его записи и геопозицию этого видео, меня прекратили днем и ночью бомбить сообщениями о том, что не хватает доказательств.
— Насколько я знаю, постановщик трюков носил это видео в следственные органы. Получается, что, согласно закону о фейках, канал Россия 24 должен понести серьезное наказание?
Да, Саша Уваров пошел в ФСБ, в приёмную на Литейном, 2, в так называемый Большой дом. Там ему сказали: «Обратитесь, пожалуйста, по горячей линии». Горячая линия двое суток выдавала: «Ваш звонок, очень важен для нас, оставайтесь на линии». В итоге Саша вынужден был нанять адвоката, чтобы подать иск о клевете в Следственный комитет. Но никакого хода делу не дали. Я убеждена, что даже если это произойдет, наша «совершенная» судебная система оправдает канал Россия 24. Подозреваю, что Саша даже извинений не получит.
— У тебя всегда была активная гражданская позиция?
Да, я думаю, что во мне говорит мое прекрасное образование на журфаке. Мне преподавали педагоги, которые хлебнули настоящей свободы 90-ых. Нам сумели донести, что существует справедливость, милосердие и правда. Существует истина, которая отличается от правды.
Я была волонтером штаба Навального. Была членом избирательной комиссии с правом решающего голоса. Охраняла урну, чтобы в неё никто ничего не закинул, и лично держала за руку человека, который пытался засунуть в неё бюллетени.
Конечно, я ходила на протесты. Самый забавный эпизод был недавно, когда я вышла на одиночный пикет против войны в Украине. На моем плакате было написано: «Каин, где брат твой Авель? Россия, что ты натворила в Украине?»
В отделении полиции на улице Марата, куда меня забрали, его очень смешно описывали. Видно было, что полицейские не понимали что такое «Каин» и «Авель» и диктовали друг другу эти имена с неправильными ударениями. Так что я не знаю, для кого я писала этот плакат. У меня месседж бы такой: вот Казанский собор за моей спиной, а вот мы, напавшие на братскую страну,
Правда, сейчас уже моветон так говорить. Украинцы, которые мне пишут в Фейсбуке, просят не называть их братским народом. И еще пишут, что часть российской оппозиции предлагает им обниматься. Они говорят: не трогайте нас, нам не надо ваших объятий, просто уходите из нашей страны.
— Вдобавок к своему активизму ты открыто говоришь, что ты — лесбиянка. Этот очень смелый для современный России поступок.
Я уверена, что быть открытой лесбиянкой в Петербурге намного легче, чем, например, в Чечне, которая тоже часть России. Я, если честно, почти никогда не сталкивалась с травлей, в отличие от моих подруг. Возможно, благодаря своей комплекции, потому что у меня широкие плечи и опыт боевых искусств за спиной.
Реально преследовали меня только один раз. Мы с моими подругами-лесбиянками были в Питере на квир-фем-стендапе, и к нам пришло «Мужское государство» — человека четыре, они хотели нас всех разогнать при помощи перцового баллончика.
Но у нас было четыре человека охраны. В том числе, знаменитая в Питере девушка Таня, которая занимается ММА, и ещё четыре человека в бронежилетах и балаклавах. Пацанчики из МГ, когда увидели охрану, очень испугались. Они распылили перцовый баллончик, но сами начали кашлять и убежали. Еще и охрана их догнала и отпинала. Ну, вот это был мой единственный случай реального столкновения.
— Но ты же понимаешь, что ЛГБТ в России с усиливающейся фашизацией общества будет все хуже и хуже? В том же Петербурге закрыли организацию «Сфера», которая помогала геям и лесбиянкам…
А еще фонд «Выход», который тоже помогал ЛГБТ, был вынужден в полном составе — после объявления иноагентами — уехать за границу.
Быть ЛГБТ — это сидеть в подполье. Это значит, что ты при разговоре со знакомыми или коллегами не можешь быть откровенен. Тебе нужно формулировать фразы так, чтобы пол твоего партнера не упоминался, что-нибудь типа «мы с семьей».
Некоторые люди говорят: а в чем, интересно, вас ущемляют? А в том что в России брак зарегистрировать невозможно и в реанимацию к партнеру не попадёшь. Ребёнок моей жены восемь лет не знает моего статуса. Я то ли соседка, то ли няня, то ли спонсор — неизвестно кто. Человек на птичьих правах. Ну, и если с моей женой что-то случится, то ребёнка отдадут не мне, а отцу, которому она не нужна, или бабушке.
И все мои ЛГБТ-друзья только внутри узкого круга могут быть откровенными. Они никогда не говорят о личной жизни на работе. А если происходит служебный роман, они вынуждены шифроваться: приходить и уходить в разное время, не общаться на людях. Обязательно нужно думать о том, что ты говоришь в общественных местах. Чтобы не привлекать внимание публики, которая сидит рядом и в теории может напасть.
Моя московская подруга-художница неоднократно подвергалась физическим нападениям. Те, кто ее избивал, не понимали — это мальчик, девочка, гей, лесбиянка, трансгендер? Хотя это просто симпатичная барышня с короткой стрижкой
В общем, тяжело. Это напоминает жизнь первых христиан, которые прятались по катакомбам и рыбки друг другу на стенах рисовали.
— Ненависть к «хохлам» и дискриминация ЛГБТ — звенья одной цепи? Как бы ты назвала эту закономерность?
Расчеловечивание и переход государства в тоталитаризм, безусловно. Постоянный поиск внутреннего врага — это кавказцы, мигранты, ЛГБТ, интеллигенция и евреи, конечно. Вспомним, например, свиную голову, подложенную [бывшему главному редактору «Эха Москвы» Алексею] Венедиктову под дверь.
Дальше обязательно нужен внешний враг, потому что мы — единственное царство света посреди области тьмы и дьявольских козней. В Европе геи, бомжи, безработица, содом. Дальше идет Америка, которая хочет изъять нашу нефть, алмазы, леса. Ну, и самый главный наш враг — это фашистская Украина.
В это даже смешно верить. Как можно предположить, что у махины, которая лежит в Европе и в Азии, омывается 13-ю морями и тремя океанами, главным врагом стала мирная Украина, выбравшая демократический путь развития? Но наши люди не задаются такими вопросами. Они, якобы, бедные, несчастные, пострадавшие от [Михаила] Горбачева и [Бориса] Ельцина, разваливших великую страну. И вот сейчас прямо с этих развалин «грозить мы будем шведу». Без такого ресентимента невозможно формирование тоталитарного сознания.
— Ты не боишься стать жертвой травли, как это было с российскими волонтерами в Пензе? И вообще, не боишься репрессий?
Я предполагаю, что все это может быть и со мной, но я не перестану, просто потому что они хотят, чтобы мы боялись, а я не хочу бояться превентивно. Как только я перестала бояться, мне стало легче.
Я в первые дни войны постила все, что думаю. Через неделю с небольшим, когда вышел закон о фейках, закрыла Фейсбук и Инстаграм. И как раз в этот период я чувствовала себя максимально паршиво. Я понимала: если я молчу и общаюсь только с узким кругом друзей, то во-первых, я боюсь, а во-вторых, соглашаюсь с тем, что делает моя страна.
Когда я снова открыла Фейсбук и начала описывать историю с Альбертиком, как минимум, двое из моих друзей также открыли свои страницы. Может, это будет похоже вирус, который сможет распространяться? Кого-то из нас, конечно, схватят, как Сашу Скочиленко. Но я правда верю, что если будут те, кто говорит открыто, сомневающиеся или боящиеся тоже начнут говорить, вопреки своему страху.
