— Сейчас война, в стране военное положение. Вы чувствуете себя в безопасности?
— Думаю, в Киеве для меня достаточно безопасно. Но после начала войны я стараюсь быть осторожной, не ходить поздно вечером одной. Базовые меры предосторожности соблюдаю. Думаю, что на данный момент я не представляю серьезного интереса для России как мишень. В Крыму меня знают, но въезд в Крым мне запрещен.
— Какой ваш уровень принятия решений как должностного лица?
— Представительство президента в Крыму — региональный орган, он работает с 1991 года. До 2014 года Представительство работало непосредственно в Крыму, следило за соблюдением украинской конституции при принятии решений местной властью. Крым — автономная республика, до 2014 года там было свое правительство и парламент. Представитель президента был коммуникатором между центральной властью в Киеве и органами управления на месте. Также сотрудники готовили аналитические справки для президента по ситуации на полуострове.
Уже восемь лет структура работает вне своей территории. Я начала работать в Представительстве при президенте Зеленском как часть его команды. Работать из Киева сложно, приходится искать новые подходы, но, несмотря на оккупацию, мы поддерживаем связи, принимаем обращения живущих там людей, консультируем и по возможности содействуем. Также нарабатываем практику правоприменения по вопросу будущей деоккупации полуострова.
— Как идет работа по деоккупации?
— Многие вопросы по Крыму до 2019 года не решались. Мы как общественники вырабатывали решения, а государство их не принимало на окончательном законодательном уровне. Так было до избрания президента Зеленского. Когда появилось окно возможностей что-то изменить с появлением нового президента, я решила попробовать продавить закон о деоккупации через органы власти. Мне кажется, этот сценарий сработал.
Может показаться, что это символическое действие. Но нет. Это важный документ, нужный для обозначения последовательности возвращения Крыма. В нем мы подробно описали порядок работы с населением: для сохранения связи с крымчанами мы предоставляем ряд услуг. Мы прописали, что именно предлагаем детям, чтобы они выбирали жить в Украине. Какие-то наработки предшественников мы меняли, что-то создавали с нуля.
Также мы анализируем ситуацию на оккупированной территории, участвуем в законодательной работе через народных депутатов, через президента, через кабинет министров Украины. Мы не можем быть внутри Крыма, но можем многое другое.
— К вам обращаются россияне из Крыма за гражданством?
— Согласно международному праву и украинскому законодательству, колонизировать оккупированную территорию нельзя. Это военное преступление. Российская Федерация и подконтрольная ей оккупационная администрация в Крыму колонизируют нашу суверенную территорию: они везут в Крым свое население через стимулирующие программы, чтобы изменить его этнический состав. Также туда массово переселяют российских военных для милитаризации территории.
Как-то Ксения Собчак сказала о решении крымского вопроса, что надо в будущем провести еще один референдум. Очевидно, какой результат там может быть сейчас с учетом большого числа ввезенных россиян. Мы считаем граждан России, живущих в Крыму, нарушающими наше законодательство и международное право. Они не имеют права там находиться. Но есть и те граждане России, кто пытается оформить нахождение в Крыму законным способом. Даже ряд российских журналистов просили разрешение на въезд. И въезжали через материковую часть Украины. По украинским законам есть только два пункта въезда на оккупированную территорию — оба через Украину. Человек может легально приехать и получить разрешение миграционной службы на въезд в оккупированный Крым. Порядок одинаков для всех иностранцев. Это сложная, но нормальная практика.
— Дети россиян, рожденные в Крыму, могут получить гражданство Украины?
— Да, если второй родитель гражданин Украины. Есть процедура получения вида на жительство или украинского гражданства для супруга иностранца. А если оба родителя россияне, то это вопрос переходного правосудия. После деоккупации российские граждане должны будут добровольно выехать с территории полуострова. Рожденные в Крыму могут в будущем обратиться к Украине с документами о месте рождения и попросить разрешение на проживание. Если они захотят украинское гражданство, они должны пройти небыструю бюрократическую процедуру. Возможно, они будут ограничены в политических правах какое-то время. Но это пока обсуждается. Работают юристы, эксперты. Обращения будут рассматривать индивидуально.
— Из опыта других стран, действительно ли часть населения, приехавшая в годы оккупации, покидает территорию после деоккупации?
— Пример — страны Балтии, оккупированные СССР. После того, как Советского союза не стало, часть населения покинула республики. Над собственным опытом мы еще будем работать. Будем опираться на нормы украинского и международного права. Депортация крымских татар это военное преступление и геноцид против целого народа. Сейчас на наших глазах происходит очередное военное преступление с колонизацией. Прекратить его можно, выдворив незаконно прибывших россиян.
Еще нет готовой концепции, как это точно будет выглядеть. Можно точно сказать, что на территории полуострова будут люстрационные процессы. Граждане Украины, работавшие в оккупационных администрациях, даже на обслуживающих позициях, попадают под статью «коллаборационная деятельность». Каждое дело должно рассматриваться отдельно. По нашему мнению, люди, которые не совершали военных преступлений и преступлений против человечности, должны понести не уголовную ответственность, а должны быть люстрированы. Им полагается запрет занимать государственные должности на какой-то период и запрет определенных видов деятельности.
Те же, кто работал на оккупантов и публично к этому призывал, нарушали права человека. Те, кто перешел на сторону страны-оккупанта и работал в администрациях, или военные, которые предали присягу, также нарушали права человека. Судьи, которые имеют то или иное отношение к преследованию крымских татар, украинских граждан по политическим мотивам. Эти сотрудники должны понести уголовную ответственность.
— Российское руководство препятствовало выезду молодежи из Крыма?
— В 2020 году, из-за пандемии границы были закрыты в основном с российской стороны. Кроме того, в Крыму действовала норма о единоразовом выезде с территории полуострова. Сделали это специально в связи с образовательными изменениями, которые мы ввели, чтобы ребенок мог выехать только один раз. А для того, чтобы поступить в ВУЗ, нужно больше, до поступления несколько месяцев надо где-то жить. Мы старались эти ограничение обойти, придумать выход, создать онлайн подачу документов. Эта опция сейчас в разработке, нужно вводить нормативные изменения. Несколько тысяч человек это не такие масштабы, как нам хотелось бы. Часть людей остается в Крыму, а часть едет учиться на территорию России.
— В Крыму еще до аннексии жило немало российских военных пенсионеров — и они ее изначально поддержали. На ваш взгляд, что с ними планируется делать при деоккупации?
— Если это граждане РФ, то они не имеют никакого отношения к законодательству Украины, к тому же праву голоса, то есть они не имеют право голосовать ни на выборах в Верховную Раду Украины, ни в парламент Автономной Республики Крым, они не выбирают местное самоуправление в громадах Крыма. Они имели право просто проживать на территории Украины. Поэтому поддержка, или не поддержка оккупации — это их личное мнение, которое не имеет никакого юридического влияния на политику и никак не оправдывает оккупацию Крыма.
По поводу действий после деоккупации, тут важно понимать, кем именно являются эти военные пенсионеры. Если это русские военные, которые вышли на пенсию до 2014 года и получили вид на жительство в Украине и просто там находились, то это одно, им нечего переживать. А если это пенсионеры, которые после 2014 года изменили присяге Украины и были задействованы в военных действиях против нашей страны, то они будут отвечать по всей строгости действующего законодательства Украины.
Граждане РФ, живущие сейчас в Крыму, никак не могут и не должны влиять на политику Украины, им важно думать о будущем их страны, гражданство которой они приняли.
— В России пропаганда говорит, что все жители Крыма очень хотели в Россию. Что вы об этом думаете?
— Меня часто спрашивают: «Ну как же, ведь люди в Крыму хотели примкнуть к России?» Но правда в том, что население в массе не поддерживало эти настроения. На последних выборах в Крыму в 2010 году за партию «Русское единство» Сергея Аксенова проголосовали только четыре процента избирателей. Это отражало уровень поддержки пророссийских сил. Три мандата в парламенте Крыма. Сейчас Аксенов является так называемым руководителем Крыма.
В отдельно взятом регионе можно хотеть чего угодно, но нельзя в нем одном проводить референдум, касающийся всей страны. Есть международное право и общепризнанные границы государства.
В 2014 году россияне провели фейковый референдум, в итоги которого мы не верим. Конечно, часть жителей имела сантименты, но даже не к России, а к Советскому Союзу. Население Крыма достаточно пожилое, многие верят в коммунизм, это люди советской закалки. В целом поддержка России крымчанами составляла не больше тридцати процентов. В масштабах страны треть населения Крыма — ничтожно маленькая цифра.
— Каким был ваш первый язык и каким пользуетесь сейчас?
— Я из семьи депортированных крымских татар, родилась в Самарканде. Мы в семье говорили на крымскотатарском, а вне дома пользовались русским. Когда мне было пять лет, наша семья вернулась в Крым. Основная волна земляков возвращалась в конце 80-х — начале 90-х. Я застала создание независимого Украинского государства. Мы жили в пригороде Симферополя, я ходила в русскоязычную школу. Украинский я позже выучила сама, слушая песни украинских групп. По телевизору была передача «Территория А», где выступали украинские группы, показывали клипы «Океана Эльзы» и «Воплей Видоплясова».
Так я усвоила украинское произношение. А когда занялась общественной деятельностью, стала разговаривать со знакомыми и друзьями на украинском. Это позволило мне открыть для себя Украину, ее культуру. Впоследствии я лично познакомилась с музыкантами, которых слушала в юности, и подружилась с ними. Мы сотрудничаем, устраиваем совместные мероприятия.
Когда я приехала в Киев в начале двухтысячных, у меня уже была определенная позиция — говорить на украинском, поддерживать государство. Также я говорила по-русски. А после полномасштабного вторжения перестала. Многим из моих русскоязычных друзей очень сложно давался украинский. Но они все равно принципиально перешли на него и отказались от русского. За это нужно сказать спасибо Путину, — он так хотел денацифицировать нас, что огромную страну настроил против русского языка и культуры.
— В 90-е и позже в Крыму ощущалось напряжение между крымскими татарами и остальным населением?
— Дискриминация была, но не носила таких масштабов, как после 2014 года. Могли не принять на работу, назвав другие причины. Но пыток, убийств, похищений, массовых арестов не было. Такого Украина с народом не делала. Когда крымские татары возвращались в Крым, бывали случаи дискриминации. Я помню в 2002-2003 годах на месте мусульманских крымскотатарских святынь в Бахчисарае местная власть решила построить рынок. Были протесты. В итоге рынок не построили, достигли соглашений с местной властью.
В последующем на уровне межличностного общения проблемы сглаживались. Но было нагнетание извне. Крым кишел российскими агентами, в том числе, среди работников администраций. Российские власти в них вкладывались долгое время. Среди крымских татар тоже искали коллаборантов. В крымские медиа вливали деньги, антиукраинские организации печатали пророссийские газеты, продвигали лозунги, что Севастополь и Крым это Россия. Были такие, кто просил у россиян средства на эту агитацию. Но до 2014 года в Украине не было руководства с демократическими ценностями. Особенно в Крыму. В момент оккупации местная служба безопасности и часть крымского руководства перешли на сторону россиян.
— Одновременно с захватом Крыма начались репрессии против крымских татар?
— Да, с 2014 года. Мы занимаемся теми, кого арестовали и посадили по политически мотивированным уголовным делам, это 138 человек. Больше восьмидесяти процентов из них крымские татары. Много семей остались без кормильца. Тогда же начались преследования активистов, которые помогали семьям политзаключенных. К ним стали приходить с обысками. Под репрессии попали члены меджлиса, представительного органа крымских татар, активисты национальных движений. Например, Наримана Джелялова, первого заместителя главы меджлиса, обвинили по уголовной статье. Он был фактически единственным из руководителей меджлиса, который все восемь лет находился в Крыму. Его неоднократно вызывали в ФСБ и угрожали, но он продолжал жить там и поддерживал людей.
В августе прошлого года он приехал на установочный саммит Крымской платформы, присутствовал на открытии нашего офиса вместе с президентом. Для россиян этот визит был наверное последней точкой в его активизме. Когда вернулся в Крым, его арестовали и обвинили в диверсионной деятельности. Якобы он хотел подорвать газопровод в Крыму с еще двумя подельниками. Этих людей пытками заставили дать признательные показания. Нам известно, что подследственных пытали током, использовали удушение. Позже они отказались от показаний.
Недавно к заключенным смогли попасть независимые адвокаты, а до этого они несколько месяцев были в полной изоляции в сизо Симферополя. К Нариману пыток не применяли, но давили психологически. Недавно прокурор и следователь опубликовали материалы обвинения. По сути, оно связано с активистской деятельностью: его заявки на помощь, его речь на Крымской платформе. Но официально его продолжают обвинять в диверсии. Нариману грозит до двадцати лет лишения свободы. Президент Зеленский говорил о нем на генассамблее ООН в сентябре прошлого года. Сказал, что это политолог, журналист, которого судят за позицию по Крыму. Все понимают, за что его преследуют.
— Для адвокатов по таким делам безопасно работать в Крыму?
— Очень непросто там быть не «подментованным», то есть лояльным к российской администрации адвокатом. Были угрозы и попытки проникновения в их офис. К политически преследуемым пытаются отправить своих адвокатов, или назначенных. Активисты от них отказываются. Часть активистов заранее подписывают соглашения с независимыми адвокатами, понимая, что их могут в любой момент арестовать. На независимых адвокатов также пытаются оказывать давление, особенно если они «слишком активно» по мнению российских силовиков защищают подзащитных.
Например, в прошлом году так называемый «суд» в Симферополе назначил 12 суток ареста адвокату Эдему Семедляеву по статье о неподчинении требованиям полиции. Протоколы на Семедляева составили 25 октября. Он вместе с коллегами приехал в один из отделов полиции Симферополя к подзащитным, которых задержали за акцию поддержки фигурантов дела «Красногвардейской группы Хизб ут-Тахрир» возле суда. Семедляев начал общаться с задержанными, одного из задержанных попытались при этом увести, на что защитник возразил и пригрозил записать происходящее. Оперативник потребовал от адвоката перестать снимать. Семедляев отказался и пытался доказать, что ничего еще не снимает, в ответ на защитника составили протокол. Уже в июне этого года, после начала полномасштабной войны, давление на адвокатов продолжилось. Так задержали и назначили 5 суток административного ареста Эмине Авамилевой, а Айдеру Азаматову и Назиму Шейхмамбетову — 8 суток административного ареста за то, что они пришли защищать своего коллегу Семедляева, которого задержали днем ранее.
Сервер Мустафаев тоже мой хороший друг, был задержан в 2018 году. Его обвинили в террористической деятельности, в участии в мусульманском движении Хизб ут-Тахрир, и приговорили в четырнадцати годам тюрьмы. Эта партия с 2003 года запрещена в России, а в Украине действует абсолютно легально. За время ее существования здесь не было ни одного теракта. Мустафаев также страдает за свою активистскую деятельность. В 2014 году он основал движение «Крымская солидарность», которое объединило адвокатов, активистов и семьи политзаключенных. Главная цель — юридическая и социальная помощь незаконно преследуемым гражданам. Он был коммуникатором между общественным сектором в Крыму и меджлисом.
Сервер и Нариман пишут в заключении дневники и передают послания украинскому народу и президенту. Я могла бы назвать десятки других людей. Например, Галина Долгополая, пожилая женщина 66 лет. Ее обвиняют в шпионаже в пользу Украины. Ей тоже вынесен приговор, она сейчас в колонии. Есть политзаключенные, у которых очень плохое состояние здоровья.
— В последние годы в украинской политике появилось много женщин, почему?
— Страна изменилась. У нас действуют гендерные квоты. В первой пятерке каждой партии должна быть хотя бы одна женщина, во второй тоже. С 2019 года в Украине предусмотрено государственное финансирование партий. Если выполняются гендерные квоты и женщина проходит в парламент, то ее партия получает дополнительные средства. В правительстве тоже увеличилось число женщин.
— Среди многочисленных волонтеров их тоже большинство, почему?
— В гражданском и правозащитном секторе у нас много женщин. Многие связывают это с тем, что женщины более эмпатичны. Но я вижу другую причину. Эмпатия, безусловно, тоже влияет, но я считаю, что женщина более многофункциональна, это связано с психологическими и физиологическими процессами. Женщины способны выдерживать длительный стресс лучше, чем мужчина. У мужчин быстрее краткосрочная реакция на стрессовую ситуацию, например, на войну. А женщина этот стресс выдерживает дольше. Женщины могут заниматься правовой защитой во время войны, оккупации или полномасштабного вторжения.
Многие из нас пришли в политику и госструктуры из общественного сектора. Это связано с тем, что нынешняя власть очень активно сотрудничает с экспертами, советуется, прислушивается, создает рабочие группы по разработке проектов. Здесь нет, как в России, подконтрольных государству общественных организаций. У нас вообще такого понятия нет. Наши общественники независимы, их привлекают как экспертов. Очень многие законодательные инициативы разрабатывались в прямом диалоге между общественным сектором и правительством. Поэтому переход на госслужбу для женщин, общественниц и волонтерок стал естественным продолжением этой общественной работы.
— Сталкивалась ли вы в политике с гендерной дискриминацией и в целом с неравенством женщин и мужчин?
К сожалению, отчасти проблема гендерной дискриминации на сегодня остается актуальной, однако Украина демонстрирует активное стремление к борьбе за равные права и возможности для женщин и мужчин. Сегодня дискриминация в отношении женщин наиболее сильно проявляется все же в сферах экономики, доступа к образованию, медицине, а в политической сфере, — в доступе к процессам принятия решений. Все же хочеться отметить, что, по сравнению с предыдущими годами, Украина становится все более гендерно-толерантной страной. В украинских законах уже закреплены инструменты, помогающие в этой борьбе: те же гендерные квоты, гендерно-ориентированное бюджетирование, проведение гендерных аудитов безопасности.
— В апреле мы все узнали про случаи массового насилия над женщинами во время войны. На ваш взгляд, хватает ли специалистов для помощи, достаточно ли компетентных сотрудников, которые фиксируют эти преступления?
Да, сексуализированное насилие стало одним из позорных инструментов россиян, которым они пытаются нанести вред украинскому населению. Случаи изнасилования оккупантами расследуются в разных областях Украины. Специалисты продолжают работу в усиленном режиме, однако, по моему мнению, их все же недостаточно. Но, к счастью, есть волонтеры, которые помогают фиксировать обращения и оказывать помощь пострадавшим.
Многие пострадавшие не обращаются за помощью и не сообщают о преступлениях правоохранителям и медикам. И это огромная проблема. Поэтому я хочу призвать пострадавших от сексуализированного насилия обращаться в компетентные органы, это необходимая мера. Нужно обратиться за медицинской помощью для фиксации состояния здоровья в медицинское учреждение, сообщить о преступлении в Нацполицию, Генеральную прокуратуру или на правительственную горячую линию.
Если вы находитесь на временно оккупированной территории и не можете обратиться в уполномоченные органы власти, можно сообщить о преступлении в офис Генерального прокурора — на сайт, на почту, в Телеграм-бот. Сексуализированное насилие нередко становится сильной психологической травмой для пострадавших, поэтому важно обращаться и за психологической помощью, к волонтерам и на горячие линии по предотвращению насилия.
— Пожалуйста, опишите, какие были ваши мысли, эмоции, когда пресса всего мира вышла с фотографиями из Бучи, Ирпеня и других мест со множеством жертв среди гражданских?
Было состояние оцепенения, ненависти и тошноты от ярости. К сожалению, геноцид, преступления против человечности и все эти зверства мы потом увидели и в других временно оккупированных русскими городах. Однако самое страшное, я думаю, впереди: это я о Мариуполе и других городах, откуда русские пока не ушли.
И пусть хоть кто-то из псевдо-«русских либералов», европейских или американских политиков скажет, что в войне виноват только Путин. Нет, виноваты все россияне, включая тех, кто своим молчаливым согласием выковал эту войну, кто считал, что от них ничего не зависит. Самое главное — мы не имеем права дать миру закрыть на это глаза, и вернуться к «business as usual».
