— Хочется сперва немного углубиться в теорию, и понять, откуда вообще происходит идея о том, что за какие-то преступления можно убить человека? Государства запрещают людям убивать друг друга, но разрешают себе убивать людей в определенных случаях, — это, получается, высшее проявление государственной монополии на насилие?
— В течение многих столетий смертную казнь рассматривали как кару, месть. По самым разным уголовным уложениям самых разных стран убийство человека наказывалось смертной казнью. То есть это была соразмерная кара, месть за совершение тяжкого преступления. Но во многих случаях речь шла о большом штрафе. В Русской правде дифференцировались жертвы — если кто убьет смерда, тому нужно уплотить пять гривен, за убийство княжного мужа — 80 гривен.
Необходимость кары — главная причина возникновения смертной казни. Именно поэтому мы слышим столько разговоров об отмене моратория на смертную казнь, когда какой-то негодяй убивает ребенка. В людях в таких ситуациях всегда возникает желание мести. А идея о моратории на смертную казнь совсем нова, в течение нескольких тысячелетий в нашей цивилизации господствовали совсем другие принципы, которые в некоторых древних священных источниках сформулированы как «око за око».
— Это ветхозаветный принцип, значит христианство не сильно повлияло на его популярность и на применение смертной казни? В христианских державах были и палачи, и виселицы, и утопление ведьм… Получается мораторий на смертную казнь — светская, не христианская идея?
— Да, это идея, появившаяся в XX в. и распространившаяся только во второй половине XX в. Христианство на отношение к смертной казни не повлияло никак. Мы все помним Нагорную проповедь, отвергающие насилие положения морального учения христианства, заложенные Иисусом Христом и записанные в Евангелиях, но фактически никакие светские власти, объявлявшие себя христианскими, это неприятие насилия не переняли, — и спокойно казнили людей.
И все же по прошествии двух тысяч лет с момента проповеди Христа интеллектуальная и политическая элита некоторых европейских, исторически христианских стран, поставила вопрос о том, что государство все таки не вправе лишать человека жизни. Да, пожизненное наказание за убийство одного или нескольких людей необходимо, но не смертная казнь. И эти интеллектуальные и политические элиты опирались, конечно, на христианскую моральную традицию. И постепенно они были поддержаны всем западным миром. Не всем — в США, как мы знаем, часть штатов Уголовные кодексы до сих пор предусматривают смертную казнь.
Я согласен с этим подходом — что даже за самые жесткие преступления нельзя лишать жизни, лучше лишать свободы на всю жизнь. Но чисто эмоционально, когда я изучаю дела лиц, осужденных за тяжкие преступления, в моей душе поднимается волна возмущения. Когда мы видим, кого мораторий избавляет от смертной казни, мы понимаем, что это ужасные негодяи, страшные выродки.
— Но разве пожизненное наказание для таких людей не худшее наказание, чем смертная казнь? Смертная казнь наоборот может быть для них избавлением?
— Сказать трудно, это спорный момент. Думаю, в системах, где есть смертная казнь, такой приговор вряд ли кто-то жаждет услышать. Я хотел бы подчеркнуть другую вещь. У нашей страны тут особая история и особые традиции. У нас в XX в., в советскую эпоху, смертная казнь в массовом порядке применялась не только против политических и идеологических противников государства, а против буквально всех подряд. В промежутке с середины 20-х по начало 50-х речь шла о сотнях тысяч смертных приговоров, даже на заре сталинской эпохи казни были массовыми — вспомните дело Еврейского антифашистского комитета, когда за одну ночь расстреляли больше двух десятков людей. У нашего государства особые отношения с этим видом наказания.
— Похожее было и в истории других стран, например якобинский революционный террор во Франции во время Великой французской революции. Но там это сравнительно быстро прекратилось, у нас этот революционный режим применения смертной казни затянулся на десятилетия. Почему?
— Если быть точным, где-то на 30 лет. При Хрущеве и Брежневе смертные приговоры выносились уже довольно редко. Во Франции же этот период продлился год — в Париже в исполнение приводилось по несколько десятков приговоров в течение одного дня. Но все быстро кончилось Термидорианским переворотом с последующей казнью самих инициаторов революционного террора. Видимо, у нас в истории просто не случилось аналогичного события. Это раскрывает важнейшую проблему — если в государстве разрешена смертная казнь, она может быть применена к его политическим противникам. Это, кстати, и было одной из причин введения моратория, о котором мы говорили раньше.
— В новейшей истории России смертная казнь практиковалась до конца 90-х. Каким образом формально оформился мораторий и как его теоретически можно отменить?
— У нас мораторий фактически установлен Конституционным судом, который вынес два постановления — одно в феврале 1999 года, другое в ноябре 2009-го. В постановлении 1999 года КС указал, что сейчас уже невозможно применять смертные приговоры, пока суды присяжных не сформированы во всех регионах, — а вердикты о смертной казни должны были выносить именно они. Это постановление носило временный характер, но через 10 лет КС вынес определение, где указал, что Россия присоединилась к Европейской конвенции по правам человека и взяла на себя определенные обязательства, сформировала устойчивые гарантии их исполнения, вследствие чего возвращение к смертной казни невозможно. Если сейчас КС под давлением каких-то обстоятельств примет новое постановление об обратном, смертную казнь тут же снова начнут применять. Тем более, что Россия уже денонсировала Европейскую конвенцию по правам человека.
— Можем ли мы соотноситься с опытом Беларуси и Донецкой, Луганской народных республик, где общество максимально похожее на наше в культурном плане, и при этом смертная казнь существует и постоянно существовала? Как там применяется этот инструмент и насколько легко общество его воспринимает?
— В Беларуси смертная казнь применяется достаточно редко, насколько я знаю, в основном за убийство двух или более лиц, или за убийство, сопряженное с изнасилованием или с другими отягчающими обстоятельствами. Таких приговоров выносится несколько десятков в год. Про Донецкую и Луганскую области ничего сказать не могу.
— Беларусь в этом году расширила применение смертной казни, теперь они могут применяться в отношении фигурантов дел о терроризме, а терроризм после протестов 2020 года власти этого государства трактуют весьма вольно. Это прямой путь к возвращению политических казней?
— Политические противники [президента Беларуси с 1994 года] и противники режима Александра Лукашенко погибают при очень странных обстоятельствах. Их, например, часто находят повешенными. А Павел Шеремет погиб при взрыве в своей машине в Киеве, и один из главных подозреваемых в этом убийстве был гражданин Беларуси, как установили следственные органы в Украине. Лукашенко расправляется со своими противниками и без использования формальных юридических инструментов. А «официальная» смертная казнь до сих пор применялась только против людей, обвинявшихся в убийствах или реальных терактах.
— Получается, то же можно сказать и про Россию — внесудебные политические казни у нас тоже существуют, в диапазоне от убийства Тесака до убийства Бориса Немцова или покушения на Алексея Навального. Значит ли это, что у российского режима тоже нет нужды как-то формализовывать такие расправы и возвращать для этого смертную казнь?
— Боюсь, что вы правы. И поэтому особой политической нужды возвращать смертную казнь у российских властей нет. Но все это решает один человек. Если он вдруг решит, что такая нужда есть — смертная казнь вернется, вот и все.
— Нам что-то известно о том, что Владимир Путин думает по этому поводу? Какая у него была позиция, когда Конституционный суд выносил свои постановления, о которых вы говорили ранее?
— Один раз в разговоре с [правозащитницей, руководительницей российской «Хельсинской группы»] Людмилой Алексеевой он сказал: «Если бы я хотел резко поднять свою популярность, я бы просто вернул смертную казнь». То есть он признал, что эта мера пользуется большим одобрением российского населения. Но до сих пор у него были другие методы повышения популярности. Я думаю, к этому вопросу он, как и ко многим другим, относится сугубо утилитарно. Но кто бы и с какими целями ни принимал решение об отмене моратория, и насколько популярным бы это решение ни было, важно помнить, что наше государство с помощью смертной казни убило сотни тысяч своих граждан, и возврат к этому всегда возможен.
— Но насколько это действительно популярно, имеем ли мы какие-то социологические данные, насколько возвращение смертной казни сейчас нужно россиянам? В среднем по больнице — россияне сторонники смертной казни или противники?
— Такие опросы последние 5-10 лет проводил и Левада-центр, и Фонд «Общественное мнение», и все они показывали поддержку в 50-60%, точную цифру не помню, идеи возвращения смертной казни. Я думаю, что такие же цифры поддержки можно найти и в европейских странах — но мнение элиты, принимающей решение о продолжении запрета смертной казни, может разительно отличаться от мнения народа.
— Идущая сейчас война с Украиной может повлиять на процесс отмены моратория и на изменение общественного восприятия смертной казни?
— Думаю, да. Война это обесценивание человеческой жизни. Когда ты каждый день слышишь о тысяче смертей, происходит некоторое обесценивание, происходит рутинизация и банализация зла. И на этом фоне смертная казнь уже не будет чем-то шокирующим и выбивающимся.
